Теперь, как и раньше, между соседями часто возникали нелады, причем и те и другие искали помощи в дальних странах.

В тот вечер, когда Йоун Хреггвидссон на пару с Йоуном Мартейнссоном пропил золотое кольцо и отправился ночевать к своему новому другу, он был в самом воинственном настроении и готов был сцепиться с этими негодяями, которые никогда не уставали мучить нищих исландцев. К сожалению, повода для драки так и не нашлось. Стража в городе была усилена, и жители получили приказ поддерживать строгий порядок: ожидалась высадка шведов. Йоун, правда, влепил прохожим несколько затрещин, но потасовка не завязалась, просто он получил в ответ два-три увесистых тумака. Все думали только о войне. Кто-то сказал, что шведам, конечно, мало одной Сконе. Теперь наступит черед Зеландии, а там они заберут остров Фюн и Ютландию. Какой-то человек спросил, где же флот, разве корабли не охраняют Зунд?

Другой сказал, что англичане и голландцы прибыли сюда на военных кораблях и делают вид, будто собираются прогуляться в Московию и поговорить с царем. Вот почему наш адмирал Гюльденлеве сошел на берег и остановился во дворце, чтобы облапить на прощание свою возлюбленную Амалию-Розу.

По этому поводу Йоун Хреггвидссон спел строфу из древних рим о Понтусе:

На следующий день солдаты привели в порядок сапоги и плащи. А на заре забили барабаны, запели рожки и трубы и войско выступило в поход, чтобы ударить на врага. Каждый солдат нес на спине пятьдесят фунтов клади. Моросил мелкий дождь, дорога превратилась в сплошное грязное месиво. Многие, в том числе и Йоун Хреггвидссон, с трудом держали шаг. Основательно подвыпившие немецкие офицеры ехали сбоку, размахивая пистолетами и хлыстами.

Музыка давно уже смолкла, — у музыкантов онемели пальцы. Лишь трубач слабо блеял на своей трубе. Кто-то сказал, что шведы на больших кораблях подошли к берегу и выслали вперед разведчиков, которые уже завязали перестрелку с датским авангардом.

Йоун Хреггвидссон был голоден, как и его товарищ — южанин, шагавший рядом. Дождь шел не переставая. Над черными голыми деревьями с карканьем кружили в тумане стаи ворон. Войска проходили мимо крестьянских хуторов, длинных строений, в которых люди и животные ютились под одной крышей. Хлевы у датчан служили как бы продолжением человеческого жилья. На лугах паслись лошади и овцы. Соломенные крыши нависали так низко, что солдаты едва не задевали их плечом, на маленьких застекленных окошках висели занавески, и из-за них выглядывали молодые девушки; они пялили глаза на воинов, которые собирались расправиться со шведами именем короля. Однако вымокшим до нитки, измученным солдатам было не до девиц.

В одной из таких деревень к их роте подъехали три драгуна с хлыстами. Они о чем-то переговорили с ротным офицером, который скомандовал солдатам «стой». Драгуны проехали по рядам, пристально вглядываясь в лица солдат. Перед Йоуном Хреггвидссоном они остановились, и один из них указал на него хлыстом. Потом его окликнули тем немецким именем, которое дали ему на военной службе:

— Йоганн Реквиц!

Сначала Йоун не принял это на свой счет, но когда его окликнули второй раз, товарищ толкнул его в бок, давая понять, что зовут именно его. Тогда Йоун поднес руку к шапке, как положено солдату. Ему приказали выйти из строя. Поскольку офицеры опознали в нем человека, которого искали, они подозвали двух возниц, связали Йоуна и бросили его в телегу, а затем его под эскортом конных драгун отправили назад в Копенгаген. По прибытии туда его потащили в какой-то дом, и там немецкие офицеры учинили ему допрос. Немцы были усатые, в нарядных мундирах, сбоку у них висели сабли, а на шлемах красовались султаны. Йоуна спросили, он ли будет Йоганн Реквиц из Исландии. Крестьянин, обросший, грязный, промокший до нитки и к тому же еще привязанный к двум вооруженным стражам, ответил:

— Я Йоун Хреггвидссон из Исландии.

— Ты убийца, — сказали офицеры.

— Да? Кто вам это сказал?

— Он еще смеет спрашивать, — удивился один из офицеров и приказал принести плеть и отстегать Йоуна. Плеть принесли, и Йоуна начали хлестать по спине и по лицу.

Потом офицер остановил порку и снова спросил Йоуна, убийца ли он.

— Пустое дело бить исландца, — сказал Йоун Хреггвидссон. — Нам это не больнее, чем укус вши.

— Значит, ты не убийца? — повторил офицер.

Тогда офицер велел принести «патерностер». Как убедился вскоре Йоун, этот патерностер представлял собой веревку со множеством узлов. Ее надевали на голову и затем с помощью деревяшки закручивали до тех пор, пока узлы не впивались в череп так, что глаза чуть не выскакивали из орбит. Йоун решил, что запираться не стоит, и признал, что он убийца. Тогда с него сняли патерностер.

После этого Йоуна Хреггвидссона потащили в Синюю башню, куда согнали детоубийц и воров. Его раздели и напялили на него рубашку из мешковины. Затем его приковали к стене. С нее свисала тяжелая цепь с тремя кольцами. Одно из них надели Йоуну на лодыжку, другое замкнули вокруг пояса, а третье — на шее. Кольцо на шее закреплялось болтом, который назывался королевским. Кандалы тоже были королевские.

Был уже поздний вечер, а Йоун за весь этот день еще ничего не ел. Когда люди, которые приковали его, ушли и унесли фонари, он утешился тем, что вновь запел одну из древних рим о Понтусе:

Другие узники, заточенные в этой башне, проснулись и громко выругали его. Завязалась перебранка. Все орали, бранились, насмехались над ним. Однако Йоун Хреггвидссон сказал, что он исландец и ему плевать, нравится им это или нет. Он продолжал петь. Тогда они поняли, что ничего не поделаешь, и молча смирились со своей участью.

Йоуну Хреггвидссону редко доводилось видеть такое сборище безродных нищих, ничего не смыслящих в сагах, как люди в этой башне. Сидя на привязи, подобно скотине, они дотемна теребили пеньку, и, кроме ругани и проклятий, ничего не было слышно. Йоун Хреггвидссон потребовал, чтобы его, как королевского солдата, перевели в крепость, где помещалась военная тюрьма и где бы он мог находиться в обществе порядочных людей. Тюремщик насмешливо спросил, неужели это общество недостаточно хорошо для исландца.

Йоун спрашивал, на основании какого закона его поместили здесь и где приговор. Ему ответили, что король справедлив. Некоторые из узников, услышав это, стали проклинать короля, он-де только и делает, что развлекается со своей Катриной.

Казалось, из этой башни не было ни законного, ни незаконного возврата к человеческой жизни. Окна ее были забраны крепкими железными решетками и находились так высоко, что никому еще не удавалось заглянуть в них. Единственным развлечением узников были изредка пробегавшие по стене тени больших птиц.

Староста камеры, преступник, который просидел здесь чуть ли не целый век, рассказал, что однажды ему разрешили поглядеть в это окно. Он утверждал, что башня стоит на пустынном острове, далеко в море, а быть может, она так высока, что, когда смотришь с нее, берегов не видно.

Однажды в башню привели нового преступника, и он принес известие, что война кончилась, по крайней мере на время. Шведы высадились у Хумлебекка[101] и одержали победу, а датчане потерпели поражение. Битва была не слишком кровопролитная, убитых и раненых оказалось сравнительно немного. Зато наш всемилостивейший король был вынужден принять крайне тяжелые условия мира. Все важнейшие крепости пришлось оставить, а новых строить теперь не разрешают. Но самое ужасное то, что нужно выплатить шведскому королю двести тысяч далеров звонкой монетой. Один из преступников удивился, как это король в столь тяжелое время сумеет наскрести такую кучу денег. Кто не знает, что у короля одни долги и нет денег даже на курево.