Пришедший ему на смену партийный лидер Якутии юный М.К. Аммосов чувствовал себя настоящим удельным князем: так, чем-то не угодившего председателя выездной сессии РВТ 5-й армии и ВСВО Шевашева он приказал в мае 1922 г. арестовать, связать и отправить в иркутскую психбольницу[239]. Якутские власти рассматривали ЧК не только как террористический орган, но и инструмент для постоянного выяснения аппаратных отношений, закрывая глаза на обилие в нём уголовного элемента.
Крайние злоупотребления местных властей были нормой везде. Выразительный портрет сельской власти дал в конце 1920 г. глава Иркутской губчека А.П. Марцинковский. «Комячейки в целом ряде мест… [это] уродливые политические явления: имея в своем составе крайне неустойчивых в моральном отношении лиц, подчас с уголовным прошлым, эти ячейки… представляли из себя привилегированную группу лиц, связанных между собою различными шкурными интересами…». В Мариинском уезде Томской губернии, видя, как войска ВЧК, подавлявшие мятеж П.К. Лубкова, массами расстреливают население, открытый красный террор активно осуществляли и почти все комячейки совместно с бывшими партизанами, служившими в милиции. Член Ачинского укома РКП(б) Зосе на заседании президиума Енисейского губкома партии 24 декабря 1920 г. прямо заявил, что большинство комячеек уезда своими действиями «подрывают престиж и партии, и власти». Начальник политотдела 21-й дивизии на заседании Алтайского губкома РКП(б) в апреле 1921 г. отмечал, что из-за грубого административного произвола «всё крестьянское население озлоблено и восстановлено против комячеек»[240].
Нэп разъярил люмпенов, паразитировавших за счёт продразвёрстки с зажиточных слоев деревни, и сильно подхлестнул «красный бандитизм». Чекистский циркуляр от 14 августа 1921 г. отмечал, что «бедняцкая часть комячеек отбирает у крестьян хлеб… сплошь и рядом убивает зажиточных крестьян», из-за чего селяне «боятся везти хлеб для товарообмена». Так, в Новониколаевской губернии была арестована целая организация из 30 коммунистов и бедняков, образовавшая отряд, который разъезжал по деревням и «в массе расстреливал так называемых кулаков, имущество их конфисковывалось и распределялось между беднотой». В начале 1922 г. в Омской губернии коммунисты принимали «участие в уголовных бандитских шайках, объясняя своё участие в бандитизме недовольством нэпом и «желанием грабить буржуазию в пользу рабочих».
Осторожное предположение, высказанное в 1992 г. В.И. Шишкиным о том, что «красный бандитизм» унёс в Сибири сотни людских жертв[241], нуждается в радикальном увеличении — на порядок и более. Архивы пестрят сведениями о повальных «красных расправах» во всех сибирских регионах, в том числе с участием чекистов.
Один из первых известных случаев «красного бандитизма», очень наглядно проявленного руководителями Павлодарского уезда Семипалатинской губернии — председателем ревкома Т.Д. Дерибасом, заведующим политбюро И.К. Козенко, начальником уездной милиции М.Ф. Ошурковым (бывшим уполномоченным губчека в Павлодаре), членом ревкома М.А. Медведевым и другими — не вызвал сколько-нибудь заметной реакции со стороны сибирских властей. Они в первую очередь были возмущены паникой павлодарских руководителей, в июле 1920 г. попытавшихся бежать из города, опасаясь штурма так называемыми «чёрными бандами» Ф.Д. Плотникова.
Когда отряды повстанческой Народной армии Степного Алтая под руководством Плотникова 27 июля 1920 г. подошли к станице Подстепная, перепуганное уездное руководство постановило расстрелять 24 чел. из 56 взятых заложников, что и было исполнено в три часа утра 28 июля. Среди расстрелянных Дерибасом были 8 казаков, четыре «кулака», «павлодарские буржуа», отнесённые к кадетам, а также врач, лесничий и некоторые другие лица, обвинявшиеся в антисоветской агитации («ложные слухи о бессилии Соввласти и её непригодности для жизни»), активном участии в свержении большевистской власти в 1918 г. и даже в шпионаже, как якобы наблюдавшие за «перемещением боевых частей павлодарского гарнизона»[242].
Вскоре павлодарские власти уничтожили ещё около 20 граждан, обвинённых в заговорщицкой деятельности. 2 августа 1920 г. Дерибас выехал в расположенный под Павлодаром Баян-Аул, где, согласно информации местного партийного лидера Пирожникова, был разоблачён белогвардейский заговор. В течение недели Дерибас и местные власти вели следствие по ряду арестованных — от купцов Тумашевых и Кулеева до секретаря исполкома Н. Зонова и заведующего лесничеством Новгородцева. Дерибас заявил об обнаружении оружия при обысках и о том, что из 20 допрошенных почти все сознались в заговоре. Пирожников сообщал Дерибасу: «Головку выслать [в Павлодар] можно, но ручаться, что они не побегут, не могу. Это такие типы, что взглянешь, так волосы дыбом становятся».
В следственном деле на Дерибаса сохранился недатированный листок, подписанный председателем ревкома и начальником уездной милиции. В нём Дерибас и Ошурков сообщали, что они открыли белогвардейский заговор и арестовали более полусотни «главарей», из которых 33 решили отправить для следствия из Баян-Аула в Павлодар, а остальных приговорили к принудительным работам на месте: «Отправка первой партии была назначена в 2 часа ночи… по дороге от Баян-Аула на протяжении приблизительно 5-ти вёрст партия арестованных пыталась сопротивляться дальнейшем[у] продвижению вперёд и проявила попытки к обезоружению конвоя, который принял меры к ликвидации такого явления и в результате партия была частью поразстрелена (так! — А.Т.), частью переколота, трупы же их были зарыты в степи. Вторая партия была отправлена в 6 часов утра с предупреждением», что если они позволят себе такие же поступки, как первая партия, то с ними будет поступлено так же. Вторая партия, порализованная (так! — А.Т.) случившимся событием, благополучно отбыла в Павлодар»[243].
Версия Дерибаса о попытке арестованных обезоружить конвой выглядит крайне сомнительно, поскольку явно опирается на нарочито зафиксированные на бумаге сомнения Пирожникова в возможности удачной отправки столь опасных «типов». Скорее всего, конвоиры в заранее условленном месте просто набросились на арестованных… Поголовное истребление партии и отсутствие беглецов, которым темнота могла бы помочь избежать расправы, также свидетельствует в пользу версии о подготовленной и внезапной «ликвидации» классовых врагов. Характерно, что в доступных документах ничего не сообщалось о численности уничтоженной партии арестованных, не называлось ни одной фамилии.
Что касается следствия по расстрелу заложников, то в отдельное производство из дела о попытке бегства властей из Павлодара оно не выделялось, показания виновников преступления не проверяли, а тех, кто непосредственно участвовал в убийствах, не допрашивали. Суд над компанией Дерибаса вылился фактически в одобрение её самочинных действий, поскольку ревком якобы действовал в рамках декрета СНК о красном терроре от 5 сентября 1918 г. Сам Дерибас, арестованный в Павлодаре 21 августа 1920 г., был сразу переведён под домашний арест, а 27 августа следственной комиссией губревкома осуждён к высшей мере наказания. Однако, «учтя чистосердечное сознание и 17-летний партийный стаж», комиссия постановила «применить ему высшую меру наказания условно на 1 год». Вскоре Семипалатинский губревтрибунал, среди членов которого был глава губчека А. Ванюков, прекратил дело на павлодарских работников за отсутствием состава преступления. Дерибас тут же был отозван в Москву, вскоре добившись и восстановления в партии[244]. Таким образом, для краснобандитских преступлений со стороны властей на ближайшие месяцы де-факто была открыта зелёная улица.
