Антибольшевистское сопротивление в 1920–1922 гг. выражалось не только в крестьянских мятежах. Среди враждебных режиму лиц часто шли разговоры о провалах и прямых преступлениях власти, о необходимости бороться с большевиками и доставать оружие. Однако для ЧК не было существенной разницы между намерением и действием — она практиковала массовый террор против инакомыслящих, поэтому всякий недовольный считался смертельным врагом. С помощью агентуры чекисты выявляли нелояльных, присоединяли к ним их родственников, знакомых, фабрикуя разветвлённые организации и расстреливая в том числе как несовершеннолетних, так и женщин.

Вопрос о количестве уничтоженных людей в годы красного террора в Сибири не может найти удовлетворительного решения без доступа к оперативным материалам полпредства и губчека. В центральном аппарате ВЧК подсчитывать репрессированных начали, опираясь на далёкие от полноты сводки с мест, только с 1921 г.

На совещании руководящих партработников Алтайской губернии глава местной губчека Х.П. Щербак 20 декабря 1920 г. заявил: «… С первых дней определённого антисоветского элемента эсеров и др. контрреволюционеров насчитывалось 25 тысяч человек — отдельными группами, в разных местах. К настоящему времени раскрыты и за контрреволюционную деятельность расстреляно 10 тысяч».

Такая цифра расстрелянных в течение первого года работы Алтгубчека ошеломляет и заставляет исследователей осторожно отмечать её противоречие известным материалам[228], но всё же трудно представить, чтобы Щербак на сугубо секретном и представительном собрании вводил своих товарищей по партии в заблуждение, предлагая им заведомо завышенные цифры. Скорее всего, дела на этих лиц просто уничтожены (так, только в Центральном архиве КГБ в 1954–1955 гг. были сожжены сотни тысяч следственных дел).

Зампред Томской уездчека К.Ф. Левитин 19 февраля 1920 г. сообщал ревкому, что в тюрьме находилось 780 заключённых, из которых 320 — контрреволюционеры, 160 — совершившие должностные преступления, примерно столько же — колчаковские каратели, и 35 — бандиты. Эти цифры наглядно говорят, против кого в первую очередь был направлен удар красного террора. В местной газете «Знамя революции» 7 ноября 1920 г. зампред губчека Б.А. Бак официально извещал, что с 14 января по 1 октября 1920 г. Томская уездно-губернская ЧК арестовала 6.138 человек. Из них 4.087 — за контрреволюцию, 1.367 — за бандитизм и другие уголовные преступления, 340 — за спекуляцию, 263 — за преступления по должности, 81 — за саботаж. Из этого количества «как неисправимые» было расстреляно 330 человек. Таким образом, томские чекисты за весь год арестовали до 5 тыс. «контрреволюционеров», а между тем Томская книга памяти упоминает среди реабилитированных только ок. 1.250 из числа арестованных в течение всех 20-х гг., а для 1920 г. даёт 233 расстрелянных и 39 приговорённых к высшей мере, но затем помилованных. Среди расстрелянных в 1920 г. преобладали молодые люди, в том числе было 15 студентов томских вузов[229].

В барнаульской тюрьме на 7 июля 1920 г. находилось 572 арестанта, тюрьмах Бийска и Змеиногорска — 500 и 200. Подавляющее большинство арестованных обвинялись в контрреволюционных преступлениях. К 1 мая 1920 г. Ачинская уездчека арестовала 984 чел. В Красноярске в марте — мае 1920 г. было расстреляно более 300 чел., а в местной тюрьме к 7 июня 1920 г. находилось 644 чел. На 1 октября 1920 г. в Енгубчека было зарегистрировано 2.574 дела, а коллегия губчека в 1920–1921 гг. на 124 заседаниях рассмотрела 4.640 дел[230].

Логично предположить, что в каждой губчека в 1920 г. были уничтожены как минимум многие сотни противников режима (и причисленных к таковым), а также уголовных преступников. Показатели 1921 г. должны быть сопоставимы. Обнародованная статистика арестов по этому году тоже вызывает вопросы. Так, известно про массовые аресты в начале Западносибирского восстания: уже 7 марта 1921 г. П.И. Студитов информировал, что при губчека содержалось 400 арестованных, в Ялуторовске схватили 800 чел., а в Ишиме — 1.700. Официальная цифра арестованных чекистами в Тюменской губернии за весь 1921 г. — 2.234 чел. — выглядит в связи с вышеприведёнными (2.900) недостоверно[231].

Книги памяти жертв репрессий во всех регионах дают скромное количество реабилитированных по делам начала 1920-х. Лишь частично это может быть связано с большим количеством дел на лиц, осуждённых за бандитизм и другие общеуголовные преступления, карательную деятельность при белых, участие в восстаниях. Истинного размаха политических репрессий обнародованные в Книгах памяти цифры явно не отражают.

Председатель Сибревкома И.Н. Смирнов в докладе Ленину по итогам работы за 1920 г. отметил, что возникавшие «кое-где» белогвардейские организации «не имели ни сильных руководителей, ни… объединённой сибирской организации и какой-либо политической программы. Все эти мелкие организации были раскрыты… и ликвидированы»[232]. Таким образом, Смирнов не отнёсся серьёзно даже к таким огромным делам, как общесибирский «заговор Драчука-Орлеанова». Возможно, он знал и о выступлении Щербака с указанием на 10 тыс. расстрелянных алтайскими чекистами. Вероятно, Смирнов сознательно не указывал Кремлю об истинных масштабах террора.

Политика красного террора вызывала сильнейший протест у тех, против кого была направлена. Западносибирские мятежники в феврале 1921 г. в специальном воззвании распространили факт зверского убийства пленных красными частями. Анализируя причины массового повстанческого движения в Якутии, М.К. Аммосов в письме В.В. Куйбышеву в июле 1922 г. отмечал, что «все воззвания и прокламации противника переполнены… острым негодованием на террор со стороны органов Чека», которые в результате оказались дискредитированы «так, что дальше некуда»[233].

Внутри советской системы самые видные чиновники нередко резко критиковали деятельность чекистов. В.И. Ленин признавал, что в 1919 г. на Украине чрезвычайные комиссии «принесли тьму зла», а позднее приказывал расстреливать «паршивых чекистов» за особенно вопиющие злоупотребления. Известно о крайне негативной оценке Л.Д. Троцким деятельности начальника Особого отдела ВЧК М.С. Кедрова и многих его подчинённых. Председатель Верхтрибунала при ВЦИК Н.В. Крыленко в 1920 г. на III Всероссийском съезде деятелей советской юстиции сказал, что если ВЧК правой рукой уничтожает контрреволюцию, то левой — плодит её, причём неизвестно, которая из рук действует лучше — «боюсь, что она левша»[234].

Не избежали самой резкой критики и сибирские чекисты. Зампред Сибревкома В.Н. Соколов в июне 1920 г. сообщал, что атмосфера Енисейской губчека «…переполнена грубостью, цинизмом, кровью, предательством, пьянством и развратом. Это — неизбежное физиологическое последствие систематических кровавых расправ на всём протяжении 3-хмесячной работы Вильдгрубе и Иванова. (…) Арестовывают семьями по личным счетам, по доносам [секретных] или иных сотрудников. Говорят, были случаи расстрела раньше вынесенного приговора… В деле расстрелянного Кучеренко нет протокола допроса. Расстрелян юноша Кинчман по доносу ревнивой девицы, которая потом отравилась и созналась в предсмертной записке. (…) Расстреляно здесь всего за 3 мес[яца] больше 300 чел. (…)… Думаю, что Вильдгрубе и Иванова восстановить в правах здесь нельзя. Они физиологически перерождаются в автоматов смерти и убийства. Отсюда извращённость всех других отправлений и неизбежное привнесение разнузданности во весь аппарат…». Однако Павлуновский добился быстрого освобождения арестованных губернскими властями В.И. Вильдгрубе и Д.М. Иванова[235].