— Ева! Послушай, любовь моя, я схожу к грузовичку и вернусь меньше чем через пару минут.

Во мраке Ева кивнула.

Жизнь слишком сложна, чтобы проживать ее в одиночестве.

Александр вернулся с ящиком инструментов и сквозь щель сказал:

— Не бойся, я здесь.

А потом принялся крушить дверь, лишь дерево жалобно трещало. Наконец преграда пала. Ева сидела на кровати, прижавшись к заколоченному окну.

Руби и Стэнли топтались за спиной Александра.

Он попросил Руби набрать ванну и найти свежую ночную рубашку. Затем обратился к Стэнли:

— Выключите, пожалуйста, свет, Стэн, хорошо? А то ее ослепит.

Перешагнув через гниющую еду, щепки и обломки двери, Александр подошел к Еве. Взял ее за руку и крепко стиснул ладонь.

Оба молчали.

Поначалу Ева позволила себе выпустить на волю всего несколько слезинок, но спустя считанные секунды уже рыдала в полный голос, оплакивая троих своих детей и семнадцатилетнюю себя.

Когда Руби крикнула, что все готово, Александр подхватил Еву на руки, отнес в ванную и опустил в теплую воду.

Ночная рубашка пузырем всплыла на поверхность.

— Давай-ка ее снимем, — предложила Руби. — Подними руки, вот, хорошая девочка.

— Я могу ей помочь. Руби, — вызвался Александр.

— Нет, пусть мама, — слабо возразила Ева.

Она скользнула вниз и позволила воде накрыть ее с головой.

Внизу в гостиной Стэнли разжигал камин.

День выдался не холодным, но старик решил, что Ева порадуется живому огню после долгих дней взаперти.

И оказался прав.

Когда Александр принес ожившую Еву в гостиную и усадил на диван перед камином, она сказала:

— Ведь это же доброта, правда? Просто доброта.