— Дочка, дочка… — крякнул Хуан Тун.
— Хэцзо, ты что?! — воскликнула Цюсян.
— Ах, эти несмышлёныши… — вздохнула Инчунь.
— Секретарь Пан, давайте, давайте, пью за ваше здоровье, — засуетился Хун Тайюэ. — Это они повздорили слегка. Слышал, вы на фабрике набираете рабочих по контракту, хочу вот замолвить слово за Хэцзо и Цзефана. Пусть сменят обстановку — молодые, талантливые, нужно дать им возможность подзакалиться…
Тут Хучжу схватила стоявшую перед ней чашку и выплеснула в сидевшую напротив сестру:
— Ты что это делаешь, а?
Никогда не видел Хучжу такой злой, даже в голову не приходило, что она может так разозлиться. Вынув платок, она принялась вытирать Цзиньлуну лицо. Тот отталкивал руку, но она подносила её вновь. Эх, хоть я свинья и разумная, эти симэньтуньские девицы всю голову задурили. А шалопай Мо Янь выбрался тем временем из кучи сена, добрался до стола, покачиваясь, как мальчонка на привязанных к ногам пружинках, схватил чашку с вином, высоко поднял и, подражая то ли Ли Бо, то ли Цюй Юаню, хрипло заорал:
— Луна, луна, твоё здоровье!
И выплеснул вино в её сторону. Словно зеленоватая завеса растянулась в воздухе. Луна резко опустилась, потом снова неспешно поднялась на обычную высоту, как серебряное блюдо, равнодушно взирая на мир людей.
И тут, как говорится, «песни закончились, люди разошлись». Вечером ещё ждали дела — время дорого, терять его нельзя. Мне же хотелось повидать старого приятеля Лань Ляня. Я знал, что он привык трудиться при свете луны. Вспомнилось, как он говаривал в бытность мою волом: «Эх, вол, солнышко для них, луна для нас». Эту длинную полоску, окружённую со всех сторон землёй народной коммуны, я найду с закрытыми глазами. Одна целая шесть десятых му личной собственности, она возвышалась рифом среди огромного океана, и воде не поглотить её никогда. Как отрицательный пример, Лань Лянь уже был известен на всю провинцию, и я славно потрудился с ним как осёл и вол — правда, слава эта была реакционной. «Лишь когда земля принадлежит нам, мы можем считать себя её хозяевами».
Перед тем как пойти проведать Лань Ляня, по дороге я заглянул к себе. Двигаюсь осторожно, можно сказать, бесшумно. Дяо Сяосань без конца постанывает, видать, и впрямь серьёзно поранился. Ополченцы сидят под деревом, покуривают и едят абрикосы. Перепрыгиваю из одной тени дерева в другую, легко, как ласточка, свободно и уверенно; дюжина прыжков, и я уже у выхода из абрикосового сада. Путь преграждает канава, полная чистой воды, метров пять шириной. Поверхность как зеркало, оттуда за мной наблюдает луна. Сроду в воду не заходил, но инстинктивно чувствую, что плавать умею. Чтобы не напугать луну в воде, решаю канаву перепрыгнуть. Отступаю метров на десять, пару раз глубоко вдыхаю, чтобы набрать полную грудь воздуха, потом стремительно разбегаюсь к белеющему на краю канавы гребню — оптимальной точке, чтобы оттолкнуться для прыжка, — и, когда передние ноги касаются этой твёрдой поверхности, с силой отталкиваюсь задними, и тело взлетает, как снаряд из пушки. Прохладный ветерок над водой овевает брюхо, луна с поверхности подмигивает, и я приземляюсь на противоположном берегу. От влажной грязи у канавы задние ноги ощущают дискомфорт, но, как говорится, для полного счастья всегда чего-то не хватает. Пересёк широкую грунтовую дорогу, ведущую с севера на юг, где по обочинам поблёскивают листочками тополя, и потрусил на восток ещё по одной дорожке, густо заросшей по краям аморфой. Перемахнул ещё через одну канаву и побежал по дорожке на север. Добрался до дамбы, а спустившись с неё, повернул на восток. Мимо мелькают поля большой производственной бригады — кукуруза, хлопок и большие площади созревающей пшеницы. Скоро покажется поле моего прежнего хозяина, полоска, зажатая между землями коммуны, слева — их кукуруза, справа — хлопчатник. Участок Лань Ляня засеян безостой пшеницей. Народная коммуна этот сорт отбраковала из-за низкой урожайности и поздней спелости. Химические удобрения Лань Лянь не использует, как не использует ядохимикаты и сортовые семена, никаких нарушений по отношению к государству не совершает. Он — образец патриархального крестьянина. С сегодняшней точки зрения производимое им зерно действительно экологически чистое. Производственная бригада же распыляла много ядохимикатов, изгоняя вредителей на его полоску. А вот и он. Давненько не виделись, дружище, как ты, в порядке? Луна, спустись чуть пониже, дай свету побольше, чтобы лучше разглядеть его!.. И она неспешно опустилась, как огромный воздушный шар. Затаив дыхание, я бесшумно подбирался к его пшеничному полю. Вот она, его полоска. Пшеница сорта хоть и устарелого, но смотрится очень даже неплохо. Колосья ему по пояс, безостые, под лунным светом отливают тёмно-жёлтым. Он в хорошо знакомой, заплатанной и домотканой двубортной куртке, пояс из белой ткани, на голове широкополая коническая шляпа из гаоляновой соломы. Большая часть лица скрыта в тени, хотя всё равно бросается в глаза синяя половина и полные скорби, но упрямо поблёскивающие глаза. В руках у него длинный бамбуковый шест с привязанной красной тряпкой. Он размахивает шестом, тряпка, как коровий хвост, проходится по колосьям, и вредные насекомые с брюшками, полными яиц, разлетаются в стороны, опускаясь на хлопковое или кукурузное поле производственной бригады. Так, примитивно и бестолково, защищает он своё поле. На первый взгляд борется с вредными насекомыми, а на самом деле противостоит коммуне. Эх, дружище, как осёл и вол я мог делить с тобой радость и горе, но теперь я племенной хряк народной коммуны и уже ничем помочь не могу. Хотел наделать кучу на твоём поле, чтобы добавить удобрений, но подумал — а ну как ты в эту кучу ступишь, не получится ли вместо доброго дела худое? Я, конечно, мог бы поперегрызать кукурузу народной коммуны, повытаскать их хлопчатник, но ведь твои враги не кукуруза с хлопчатником. Держись, дружище, постарайся не дрогнуть. Ты единственный единоличник во всём огромном Китае, не сдавайся и победишь.
Я глянул на луну, она кивнула мне, скакнула вверх и стремительно переместилась на запад. Время было позднее, пора возвращаться. Я уже собрался нырнуть в поле пшеницы, когда заметил Инчунь. Она быстро шла через поле с бамбуковой корзиной в руках, и колосья шуршали, касаясь её. Выражение лица как у жены, которая закрутилась и запаздывала с едой для работающего в поле мужа. Они хоть и жили врозь, но не разводились. Развестись не развелись, но постельных дел у них давно не было, и мне от этого покойно на душе. Думать так в какой-то мере стыдно — чтобы свинью заботили отношения между мужчиной и женщиной, — но ведь я когда-то был её мужем. От неё пахло вином, и этот дух разливался в воздухе, особенно прохладном здесь, на просторах полей. Она остановилась метрах в двух от сгорбившегося Лань Ляня и стала наблюдать за ним. Со свистом ходил туда-сюда шест, неловко разлетались насекомые — крылья мокрые от росы, брюшки тяжёлые от яиц. Он наверняка чувствовал, что за спиной кто-то есть, и, думаю, знал, что это Инчунь, но не прекратил работу, а лишь стал орудовать шестом чуть медленнее.
— Отец моих детей… — наконец заговорила Инчунь.
Шест махнул пару раз и замер. Недвижный, человек походил на пугало.
— Женились они, только что свадьба прошла. — Инчунь глубоко вздохнула. — Вот, вина тебе принесла, твои сыновья, как ни крути.
Лань Лянь что-то пробурчал и махнул шестом ещё пару раз.
— Управляющий Пан с женой и дочкой были, подарили по картине в раме с Председателем Мао… — чуть повысив голос, взволнованно продолжала Инчунь. — Управляющий Пан вверх пошёл, теперь директор хлопкообрабатывающей фабрики, согласился устроить Цзефана и Хэцзо рабочими к себе, это с подачи секретаря Хуна. Секретарь Хун и к Цзиньлуну, и к Баофэн, и к Цзефану хорошо относится, вот уж поистине добрый человек. Отец, может, и нам приспособиться?
Шест вновь яростно заплясал в воздухе, опять западали на землю насекомые.
— Ладно, ладно, не сердись, если сказала что не так. Делай как знаешь, все уже привыкли. А это вино ведь со свадьбы твоих сыновей. Я потому и пришла заполночь да в такую даль. Выпей глоток, я и пойду.
