— Братья и сёстры, объявляю наше восемнадцатое собрание в полнолуние открытым!

Собаки ответили продолжительным лаем.

Я поднял правую ногу и помахал, призывая к тишине.

— В этом месяце, — продолжал я, — нас, к сожалению, покинул наш любимый брат мастиф, поэтому давайте все вместе трижды пролаем, чтобы проводить его душу на горние пастбища.

Троекратный лай нескольких сот собак громом раскатился по городу. Глаза мои увлажнились, не только из-за мастифа, но и от коллективной собачьей искренности.

— Ну а теперь, — сказал я, — приглашаю всех петь, танцевать, беседовать, пить вино, есть пирожные в честь месяца со дня появления трёх детишек моей третьей сестры.

Раздался целый хор радостных возгласов.

Стоявшая под постаментом третья сестра передала мне одного щеночка, мальчика. Я чмокнул его в щёчку, а потом высоко поднял, чтобы показать всем собравшимся. Снова послышались приветственные возгласы. Я вернул щенка, а сестра передала мне девочку. Я тоже поцеловал её и высоко поднял напоказ толпе, которая снова встретила это радостными криками. Наконец, сестра передала мне третьего, которого я кое-как чмокнул, показал всем и вернул.

Потом спрыгнул с постамента, а третья сестра подошла ко мне со щенками и велела:

— Скажите «дядя», он ведь вам родной дядя.

Щенки пролопотали «дядя».

— Я слышал, их уже продали, — холодно обратился я к ней.

— А как же, — гордо отвечала она. — Не успела произвести их на свет, как толпа покупателей уже чуть ворота не снесла. В конце концов хозяйка продала их секретарю парткома Люйчжэня Кэ, начальнику отдела промышленности и торговли Ху и начальнику отдела здравоохранения Ту, по восемьдесят тысяч за каждого.

— Разве не за сто? — снова ледяным тоном переспросил я.

— Предлагали сто, но хозяйка скинула всем по двадцать тысяч. Она не такая жадная.

— Мать его, — выругался я, — разве это дело щенков продавать? Это же…

— Дядя! — резко прервала меня сестра.

— Ладно, молчу, — вполголоса сказал я, а потом громко обратился к собачьему собранию: — Всем плясать, петь, пить!

Подошёл с двумя бутылками пива востроухий поджарый немецкий доберман с лысым хвостом. Открыл бутылки зубами, потекла пена и разнёсся пивной аромат.

— Выпей, начальник, — предложил он.

Я взял бутылку, и мы сдвинули их.

— До дна!

Засунув бутылку в рот и держа её двумя лапами, мы с бульканьем опорожняли их. Собаки беспрерывно подходили выпить за меня, я не отказывался, и очень скоро за спиной образовалась целая куча бутылок. Клубочком подкатилась маленькая белая пекинеска с заплетёнными на голове косичками, «бабочкой» на шее и ветчинной сосиской в зубах. От пекинески шёл тонкий запах духов «Шанель № 5», длинная шерсть отливала серебром.

— Начальник… — обратилась она ко мне, чуть запинаясь. — Отведай ветчинных сосисок.

Тонкими зубками она сорвала оболочку и двумя лапами поднесла сосиску к моему рту. Я принял подношение, откусил кусочек с грецкий орех и стал неторопливо, величественно жевать. Мы с моим заместителем Ма чокнулись бутылками.

— Как тебе эта партия сосисок? — спросил он.

— Недурной вкус.

— Мать его, я велел им принести ящик попробовать, так они все двадцать умыкнули. Вот завтра будет незадача для сторожа старины Вэя, — не без самодовольства хмыкнул Ма.

— Замначальника Ма, хочу выпить… за тебя… — кокетливо протявкала пекинеска.

— Это Мэри, начальник, только что из Пекина приехала, — указал на неё Ма.

— Кто твой хозяин? — спросил я.

— Моя хозяйка — Гун Цзыи, одна из четырёх первых красавиц Гаоми! — хвастливо заявила пекинеска.

— Гун Цзыи?

— Заведующая гостевым домом!

— A-а, эта.

— Мэри умная и сообразительная, в людях разбирается, по мне, так сделать бы её твоим секретарём, начальник, — многозначительно ввернул Ма.

— К этому вопросу мы вернёмся, — сказал я.

Было видно, что моё прохладное отношение стало для Мэри ударом. Покосившись на пьющих и жрущих у фонтана псов, она пренебрежительно фыркнула:

— Некультурные вы здесь, в Гаоми. Вот мы, пекинские собаки, на party лунного света являемся в шикарных украшениях и прекрасно проводим время. Все танцуют, говорят об искусстве. Если пьют, так красное вино понемножку или воду со льдом. Едят маленькие сосисочки на зубочистках, можно поесть и поговорить. Не то что эти, ты только глянь, сами чёрные, лапы белые…

Я посмотрел на местную дворнягу, которая устроилась неподалёку с тремя бутылками пива, тремя кусками ветчины и кучкой долек чеснока. Глотнув пива, она откусывала ветчины, потом захватывала лапой дольку чеснока и отправляла в рот. Звучно чавкала, будто вокруг никого нет, целиком отдаваясь наслаждению едой. Рядом с ней две дворняги уже изрядно нагрузились. И на луну завывали, и сыто рыгали, и несли всякую чушь. В душе я, конечно, был этим недоволен, но меня коробило от мелкобуржуазного духа пекинесочки.

— Как говорится, попал в деревню — следуй местным обычаям, — сказал я. — Раз приехала в Гаоми, первым делом научись есть чеснок!

— Боже мой! — делано воскликнула она. — Он же такой жгучий! А запах!

Я задрал голову, глянул на луну и понял, что пора. В начале лета дни длинные, ночи короткие. Ещё час, и запоют птицы, и на площади появятся люди — кто с клеткой, чтобы прогулять любимую птицу, кто с мечом поупражняться…

— Давай распускать собрание, — похлопал я по плечу Ма.

Тот отшвырнул бутылку, задрал морду к луне и пронзительно свистнул. Собаки побросали бутылки с пивом и, пьяные или нет, встряхнулись, чтобы услышать, что я скажу. Я вскочил на постамент:

— На этом собрание закончено, чтоб через три минуты на площади никого не было. О времени следующего собрания сообщим. Разойдись!

Ма свистнул ещё раз, и вся свора, волоча отяжелевшие животы, разбежалась кто куда. Поднабравшиеся тоже убрались нетвёрдой походкой, падая, перекатываясь и снова поднимаясь, — задержаться не посмел никто. Третья сестра с муженьком — они перенесли своих отпрысков за шкирку в качественную импортную японскую коляску, которую один толкал, другой тянул, — скрылись. Трое щенков стояли в коляске, держась за борта, и повизгивали от возбуждения. Через три минуты над только что полной шума и гама площадью повисла тишина, лишь поблёскивали разбросанные пивные бутылки, разносился аромат недоеденных сосисок и вонь бесчисленных напущенных луж. Удовлетворённо кивнув, я попрощался с Ма за лапу.

И спокойно вернулся домой. Заглянул в восточную пристройку — твоя жена ещё печёт блинчики. Похоже, в этом она черпала радость и покой, на лице блуждала загадочная улыбка. На утуне зачирикал воробей; не прошло и десяти минут, как птичий щебет разлился по всему городу. Луна постепенно тускнела, наступал печальный рассвет.

…Мне кажется, в каком-то документе, связанном с Цзиньлуном, я прочитал о его желании превратить Симэньтунь в деревню исторического туризма, где во всём будет сохранён облик времён «культурной революции». В своём докладе об осуществимости проекта он с немалой долей диалектики утверждает, что, уничтожив культуру, «великая культурная революция» одновременно создала новую. Он хочет заново начертать на стенах стёртые лозунги, снова повесить громкоговорители, вновь установить сторожевую вышку под абрикосом, восстановить рухнувшую под ливнями свиноферму. А ещё разбить на восточной окраине деревни поля для гольфа площадью пять тысяч му. Что же касается крестьян, которые останутся без земли, они будут давать в деревне представления о том, чем они занимались во время «культурной революции»: проводить «собрания критики», водить напоказ «каппутистов», играть «образцовые пьесы», исполнять «танцы преданности» и так далее. Ещё он пишет, что можно будет воспроизводить в больших количествах аксессуары времён «культурной революции» — нарукавные повязки, пики, значки с Председателем Мао, листовки, дацзыбао…[269] Кроме того, можно также разрешать туристам принимать участие в собраниях «воспоминаний о горьком прошлом», смотреть представления пьес о «горьком прошлом», есть такую же еду, как в «горьком прошлом», слушать рассказы стариков, беднейших крестьян, о жизни в старом обществе… «Усадьбу Симэнь нужно сделать музеем единоличника, — писал он в своём докладе, — создать восковые фигуры Лань Ляня, его осла с протезом и вола с отсечённым рогом. В этих мероприятиях в значительной мере присутствует постмодернизм, — отмечал он, — а это непременно вызовет интерес городских жителей и иностранцев. Как только они его почувствуют, сразу раскошелятся. Их кошельки похудеют, наши вспухнут. После тура по деревне времён „культурной революции“, — продолжал он в докладе, — мы отправляем их в современный развлекательный комплекс, где их ждёт красное вино и зелёные фонари — как говорится, „песни, женщины, гончие и скачки“». Он спал и видел, как бы захватить все земли к востоку от деревни вплоть до самой косы семьи У, разбить там поля для гольфа по высшим мировым стандартам и построить громадный увеселительный центр, где будет всё, что есть в индустрии развлечений. Он был готов также соорудить на песчаной косе семьи У бани, подобные древнеримским термам, целый город азартных игр, похожий на американский Лас-Вегас, а также разбить там, на косе, тематический парк скульптур, посвящённый потрясающей битве людей и свиней, что разыгралась там более десятка лет назад. Этот тематический парк должен заставить людей по-иному взглянуть на защиту окружающей среды, сформировать представление о том, что всякая тварь наделена умственными способностями. Несомненно, нужно особенно выделить и преподнести тот случай, когда хряк спас детей, вытащив их из ледяной воды. В докладе упоминалось также о планах постройки выставочного центра для проведения ежегодных конференций по домашним животным, что привлекло бы иностранных гостей и иностранные капиталы…