Неизвестно откуда собравшаяся толпа образовала круг, а это было как раз то что надо Симэнь Хуаню и Фэнхуан. А тут ещё он достал из рюкзака медный гонг и принялся колотить в него. На звуки гонга зевак собралось ещё больше, на площади вскоре стало не протолкнуться. Те, у кого зрение было поострее, узнали Пан Фэнхуан и Симэнь Хуаня. Но большинство не отрывали глаз от обезьяны, им было не до поводырей.

Симэнь Хуань выбивал на гонге чёткий ритм, а Фэнхуан ослабила на всю длину намотанную на руке цепочку, чтобы предоставить обезьяне большую свободу. Потом тоже достала из рюкзака немудрёный реквизит — соломенную шляпку, небольшое коромысло, маленькие корзинки, курительную трубку — и положила рядом.

Под звуки гонга она вдруг запела хрипловатым голосом, но не без изящества. Обезьяна встала на задние лапы и пошла по кругу. Она ковыляла на кривых ногах, волоча хвост по земле и оглядываясь по сторонам.

— Посторонись! Посторонись!

Расталкивая толпу зевак, в круг напористо протискивался недавно назначенный заместителем начальника привокзального полицейского участка Лань Кайфан. Он словно родился полицейским и за два года работы в криминальной полиции уже дважды был отмечен за отличную службу; ему не исполнилось ещё и двадцати, а его в порядке исключения выдвинули в начальники. Район вокзала всегда был беспокойным, и то, что его назначили в тамошний участок заместителем, говорило, что в управлении его способности ценили.

Распевая, Фэнхуан бросила соломенную шляпку прямо перед обезьяной, которая схватила её и мгновенно нахлобучила себе на голову. Фэнхуан швырнула и трубку, а обезьяна, ловко подпрыгнув, поймала её и засунула в рот. Затем завела руки назад, ссутулилась, выгнула ноги колесом, покачивая головой в разные стороны и вращая белками глаз, — ну ни дать ни взять прогуливающийся старик. Её представление вызвало взрыв смеха и аплодисменты.

— Дорогу! В сторону! — протискивался вперёд Кайфан.

Когда он услышал о поводырях с обезьяной, сердце у него ёкнуло. В городе давно ходили слухи о том, что Симэнь Хуаня и Пан Фэнхуан нелегально переправили в одну из стран Юго-Восточной Азии, где он стал рабочим, а она — проституткой. Другие говорили, что они умерли там от передозировки наркотиков. Но Кайфан всегда чувствовал, что оба живы, а главное, что жива Фэнхуан. Вы, любезные читатели, конечно, не забыли, как он порезал себе палец, чтобы продемонстрировать ей волшебную силу волос Хучжу, и это, несомненно, отпечаталось у него глубоко в душе… Он сразу понял, что это вернулись они, оставил все дела и помчался на привокзальную площадь. Пока он добирался туда, почти всё перед глазами закрывал образ Фэнхуан. В последний раз он видел её на похоронах бабушки. В белоснежном пуховике, вязаной шапке, с лицом, раскрасневшимся от мороза, она походила на «прозрачную как лёд, чистую как яшма»[297] принцессу из детской сказки. Имея дело с преступными элементами, Кайфан уже загрубел душой, но от звука её хрипловатого голоса у него выступили слёзы.

Фэнхуан поддевает ногой коромысло с корзинками и посылает его в воздух, причём так ловко и умело, что оно, даже не качнувшись, опускается прямо на плечи обезьяны. Та сначала вешает коромысло на правое плечо, одна корзинка впереди, другая позади. Это и есть «Эрлан несёт на коромысле горы и преследует луну». Затем обезьяна устраивает коромысло у себя на голове, с корзинками слева и справа. А это — «феникс расправляет крылья и летит к солнцу».

Обезьяна отшвырнула коромысло, поймала брошенную Фэнхуан красную пластиковую миску и, держа её обеими руками, пошла по кругу собирать плату.

Фэнхуан напевала, а народ кидал деньги в миску, которую обезьяна держала высоко над головой. Со звоном летели монетки — один фэнь, два фэня, пять фэней, один цзяо, пять цзяо, даже монетка в один юань. Бросали и банкноты — один цзяо, пять цзяо, один юань, пять, десять. Все они ложились на дно миски почти беззвучно.

Когда обезьяна предстала перед Кайфаном, он положил в миску толстенный конверт с месячной зарплатой и компенсацией за дежурства в выходные. Обезьяна взвизгнула и с миской в зубах на четырёх конечностях поскакала к Фэнхуан.

Симэнь Хуань трижды ударил в гонг, как клоун в цирке, отвесил низкий поклон в сторону Лань Кайфана и, выпрямившись, поблагодарил:

— Спасибо, дядюшка полицейский!

Фэнхуан вынула этот толстый конверт, зажала его в правой руке и, отбивая ритм левой и хвастливо передразнивая манеру поп-звезды, мелодично и громко пропела на мотив песни «В Дунбэе каждый — живой Лэй Фэн»:[299]

Кайфан надвинул козырёк на глаза, повернулся и, расталкивая толпу, молча удалился.

Дорогие читатели, в силу своих полномочий Лань Кайфан вообще-то мог на справедливых основаниях выгнать с площади Симэнь Хуаня и Фэнхуан вместе с их обезьяной. Но он этого не сделал.

С Цзефаном мы на дружеской ноге, и Кайфан должен бы быть мне вроде племянника, но мы с этим парнишкой едва знакомы — даже парой фраз ни разу не перебросились. Вполне возможно, у него против меня глубокое предубеждение. Ведь это я привёл Пан Чуньмяо в кабинет его отца, а с этого и началась вся последующая трагическая история. На самом деле, Кайфан, племянничек мой любезный, в жизни твоего отца могла возникнуть если не Пан Чуньмяо, то другая женщина. Давно хотелось сказать тебе это, да вот возможность никак не представляется.

Нет у нас с Кайфаном общения, поэтому о том, что у него творится в душе, приходится только догадываться.