— Что ты за человек такой?! — процедил он сквозь зубы.

Лань Лянь прищурился, смерил взглядом Цзиньлуна, который аж трясся от ярости, и неторопливо поднялся с косой в руке:

— Он умер, а мне жить дальше надо. Вон просо косить пора.

Цзиньлун поднял у воловьего загона худое железное ведро с проржавевшим насквозь дном и швырнул в Лань Ляня. Тот даже уворачиваться не стал. Ведро ударилось ему в грудь и упало у ног.

С налившимися кровью глазами рассвирепевший Цзиньлун схватил коромысло и высоко занёс, собираясь ударить Лань Ляня по голове. К счастью, его остановил Хун Тайюэ, иначе он Лань Ляню голову бы проломил.

— Разве можно так, старина Лань! — недовольно буркнул Хун Тайюэ.

Глаза Лань Ляня наполнились слезами, ноги подкосились, он упал на колени и горестно воскликнул:

— На самом деле это я больше всех любил Председателя Мао, а не вы, щенки!

Толпа, онемев, смотрела на него в ужасе.

А Лань Лянь колотил землю кулаками, заходясь в слёзном вопле:

— Эх, Председатель Мао… Я ведь тоже из твоего народа, из твоих сынов… И землю мою ты мне выделил… И право быть единоличником дал…

Подошла плачущая Инчунь, чтобы помочь ему встать, но он словно прирос к земле.

Ноги у неё подогнулись, и она тоже опустилась на колени.

С абрикоса, как сухой листок, слетела большая жёлтая бабочка и, попорхав, опустилась на цветок белой хризантемы у неё в волосах.

Белую хризантему у нас в деревне, по обычаю, вкалывают в волосы, когда оплакивают самого близкого человека. К кусту хризантем у дверей Инчунь рванулись другие женщины, чтобы сорвать цветок и воткнуть себе в волосы. Они, видать, надеялись, что эта большая бабочка перелетит на голову кого-то из них. Но та, как опустилась на голову Инчунь, так сложила крылья и больше не двигалась.

Я потихоньку покинул двор семьи Симэнь, оставив Лань Ляня в окружении растерявшейся толпы. В толпе сверкнули гнусные глазки укрывшегося там Сюй Бао. Я полагал, что этот старый разбойник пока ещё не посмеет увязаться за мной и у меня будет время, чтобы как следует подготовиться к схватке.

На ферме уже никого не осталось, темнело, пришло время кормёжки, и семьдесят с лишним выживших счастливчиков оглашали округу голодным хрюканьем. Хотелось открыть калитки и выпустить их всех на волю, но я боялся, что они будут приставать с вопросами. Шумите, братцы, кричите, мне пока не до вас, потому что я уже вижу, как за кривой абрикос шмыгнула вёрткая тень Сюй Бао. Точнее, я почувствовал мрачную и убийственную ауру этого безжалостного типа. Голова работала быстро и напряжённо, обдумывая ответные действия. Я укрылся у себя в загоне, забившись в угол. Очевидно, это был лучший выбор: мои причиндалы прикрывала стена. Я лежал на брюхе, притворяясь, что ничего не понимаю, но в голове был готовый план: наблюдать, ждать и спокойно обдумывать свои действия. Давай, Сюй Бао, мечтаешь завладеть моими сокровищами, чтобы умять их под вино, а я хочу откусить твои и отомстить за изувеченных тобой животных.

Вечерняя мгла густела, поднимался насыщенный влагой туман. Ослабевшие от голода свиньи больше не кричали. На ферму опустилась тишина, лишь с юго-востока доносилось лягушачье кваканье. Чувствовалось, что злодейская аура постепенно приближается. Ясно, старый негодяй сейчас начнёт действовать. За невысокой стеной появилось маслянистое, как грецкий орех, чахлое личико: ни бровей, ни ресниц, ни усов. Неожиданно он улыбнулся, а я от этой улыбочки чуть не обмочился. Но как ты, мать твою, ни улыбайся — чтобы я под себя напустил, не дождёшься. Открыв калитку, он остановился в проходе, помахал мне и призывно посвистел. Хочет выманить меня из загона. Его гнусный план я разгадал сразу: стоит мне выйти, как он тут же мне всё и отчекрыжит. Это ты хорошо придумал, щенок, но сегодня твой господин Шестнадцатый на уловки не поддастся. Буду действовать, как решил, не двинусь с места, пусть хоть загон обваливается, и ни на какие вкусности не куплюсь. Сюй Бао достал половину кукурузной лепёшки и бросил у входа. Сам подбирай и жри, поганец. Он старался выманить меня и так, и сяк, но я лежал у себя в углу не двигаясь.

— Мать твою, не свинья, а демон какой-то! — злобно выругался он.

Если бы он махнул на меня рукой и ушёл, хватило бы духу броситься вдогонку и схватиться с ним? Трудно сказать, кто его знает; главное, что никуда он не ушёл. Этого ублюдка, страстного любителя жареных причиндалов, так влекло к болтавшимся у меня между ног сокровищам, что он, согнувшись и не обращая внимания на жидкую грязь, вошёл-таки в загон!

В мозгу, смешавшись языками синего и жёлтого пламени, заполыхали гнев и страх. Вот он, миг расплатиться и дать выход ненависти. Стиснув зубы и сдерживаясь, я силился сохранять хладнокровие. Подходи же, подонок старый. Ближе, ещё ближе. А ты дождись, пока противник зайдёт в твой дом, и в ближнем бою, в ночном бою, атакуй! Метрах в трёх он остановился, стал строить рожи, чтобы выманить меня. Как же, жди больше, щенок поганый. Давай подходи, ну, я же свинья безмозглая, никакой опасности не представляю. Он, верно, подумал, что переоценил мой ум, ослабил бдительность и стал помаленьку приближаться, решив подойти и шугануть меня оттуда. Когда он наконец склонился в метре от силы, мышцы тела напряглись, словно тетива лука, натянутая так, что из полумесяца получилась полная луна. Стрела на тетиве, осталось броситься в атаку, и никуда ему не уйти, будь он как блоха быстроногий.

В тот миг казалось, что тело уже не повинуется воле, что оно рванулось вперёд по своему почину, и страшный удар пришёлся Сюй Бао в низ живота. Он взлетел в воздух, ударился головой о стену и грохнулся туда, где я обычно справляю нужду. Он уже распластался на земле, а в воздухе ещё висел его горестный вопль. Весь боевой запал он утратил и валялся в моём навозе как труп. Чтобы отомстить за друзей, которых он изувечил, я был полон решимости осуществить свой план: побить его, его же оружием. Было и чуть противно, и немного жаль, но раз уж решил, надо дело доводить до конца. И я отчаянно хватанул его между ног. Но хватанул пустоту, будто лишь прорвав тонкие штаны. Я с силой рванул зажатую в зубах мотню, штаны треснули, и от открывшейся картины я оторопел. Оказывается, этот Сюй Бао — евнух от рождения. Я сначала подрастерялся, но тут же понял, почему он такой, почему питал такую ненависть к самцам, был способен отсекать одним ударом и так жадно поедать их сокровища. Сказать по правде, несчастный человек. Может, он верил невежественным россказням о том, что, съев это, можно что-то восполнить, надеялся, что на камне тыква завяжется, что сухое дерево даст побеги. В кромешной тьме я заметил, что из ноздрей у него парой червячков протянулись полоски алой крови. Что же он, слабак, с одного удара и окочурился? Сунул ногу под нос для проверки — не дышит. Увы, и впрямь откинулся, подлюка. Я слышал краем уха в уездной больнице лекцию о приёмах оказания первой помощи, видел, как Баофэн оказывала эту помощь нахлебавшемуся воды подростку. И подражая ей, уложил этого поганца и стал давить ему на грудь копытцами. Нажимал, нажимал изо всех сил. Только рёбра хрустят, да кровь изо рта и носа пошла…

Пораскинув мозгами, у выхода из загона я принял самое важное в жизни решение: умер Председатель Мао, и в мире людей грядут громадные перемены. А я в это время превратился в свирепого хряка-человекоубийцу, запятнавшего себя кровью, и, если останусь на ферме, меня ждёт нож мясника и котёл с кипятком. Я словно услышал призыв откуда-то издалека:

— Айда бунтовать, братцы!

Перед тем как сбежать, я помог сородичам, оставшимся в живых после эпидемии, отворить калитки загонов и выпустил их. Потом забрался на возвышение и крикнул:

— Айда бунтовать, братцы!

Они в замешательстве уставились на меня, не понимая, о чём я. Из толпы выбежала лишь одна тощенькая, ещё не достигшая половой зрелости самочка — тело белое, на брюхе два пятна в виде цветочков: