— Не может быть, — глядя на меня, удивилась твоя жена. Я тихонько поскуливал. Подняв глаза на покрасневшее лицо Чуньмяо, она проговорила с болью, отчаянием, но и сомнением в голосе: — Разве может быть, чтобы это была ты? Почему ты?

Две другие продавщицы подозрительно поглядывали на нас. Одна, краснорожая, заорала, дохнув жуткой смесью соевого сыра и лука-порея:

— Чья собака, выведите её отсюда!

Другая, распространяя вокруг запах мази от геморроя, негромко проговорила:

— А ведь это собака начальника уезда Ланя, стало быть это его супруга…

Твоя жена с ненавистью уставилась на них, те спешно опустили головы, а она громко сказала Чуньмяо:

— Выйди на минутку, меня к тебе послала классная моего сына!

Открыв дверь, она сперва выпустила меня, а потом вышла сама. Не оборачиваясь, подошла к своему велосипеду, сняла замок и повела по обочине на восток. Я плёлся за ней. В магазине открылась дверь. Даже не поворачивая головы, я знал, что это Чуньмяо, потому что от напряжения её запах стал сильнее.

У магазина оптовой торговли острым соусом марки «хун» твоя жена остановилась. Я присел рядом лицом к огромному рекламному щиту. Подняв бутылку этого соуса, мне улыбалась во весь большой рот красногубая женщина. Улыбка абсолютно неестественная, поистине мучение и наслаждение после того, как его отведаешь. «Острый соус Хун: рецепт от предков. Полезен для здоровья, аромат редкий». Вспомнился ушедший бедолага мастиф, и душа исполнилась смутной печали. Твоя жена обеими руками ухватилась за ствол придорожного чинара, ноги у неё мелко дрожали. Подошедшая Чуньмяо нерешительно остановилась метрах в трёх от неё. Твоя жена стояла, уставившись на кору дерева, на землю. Я не спускал глаз с обеих: левым наблюдал за ней, правым за Чуньмяо.

— Когда мы пришли на фабрику, тебе было всего шесть лет, — начала твоя жена. — Мы старше тебя на целых двадцать лет, мы из разных поколений.

Между нами прошла слепая Мао Фэйин со своим рыжим поводырём. Этот поводырь никогда не участвовал в наших вечеринках на полнолуние, но за преданность хозяйке пользовался огромным уважением среди собак. Закинув за спину холщовый мешок с хуцинем, слепая исполнительница держалась за кожаный ремень, пристёгнутый к ошейнику собаки. Тело чуть наклонено назад, голова набок, словно прислушивается, и шла она чуть пошатываясь.

— Наверняка он обманул тебя, — продолжала твоя жена. — Женатый мужчина, а ты молодая, неопытная. Значит, он виноват, этот зверь в человеческом облике, он губит тебя. — Твоя жена обернулась, опершись плечом на дерево, и зло уставилась на Чуньмяо. — Пол-лица синее, в нём человеческого-то на каких-то три десятых, остальное — демон, ты с ним, как ароматный цветок в куче навоза!

Под вой сирен мимо промчались две полицейские машины. Пешеходы провожали их глазами.

— Я ему уже сказала, что развод он получит только через мой труп! — кипятилась твоя жена. — Ты человек толковый, папа, мама, старшая сестра — все люди видные, если о вашей связи станет известно, им в глаза людям смотреть стыдно будет. Мне-то что, с моей половинкой зада заботиться о репутации не приходится, чего тут переживать, наплевать на неё!

Дорогу стали переходить дети из детского сада, одна воспитательница впереди, другая сзади, ещё две бегали взад-вперёд посередине колонны, беспрестанно покрикивая на все лады. Поток машин приостановился, чтобы пропустить их.

— Брось его, влюбись в кого-нибудь другого, выйди замуж, нарожай детей, будь спокойна, я твоё имя чернить не буду, — заявила твоя жена. — Я, Хуан Хэцзо, никуда не годная уродина, но слово своё держу! — Она вытерла глаза тыльной стороной правой ладони, а потом сунула указательный палец в рот, и мускулы лица напряглись. Когда она вытащила его, я тут же учуял запах крови. Она подняла палец и коряво начертала кровью на гладкой коре чинара:

Чуньмяо со стоном прикрыла рот, повернулась и, спотыкаясь, бросилась прочь. Она то бежала, то переходила на шаг, а через несколько шагов снова пускалась бегом, ну совсем как мы, собаки. И не отрывала ладони ото рта. Я провожал её печальным взглядом. В магазин она заходить не стала, а свернула в переулок рядом, переулок маслобоен. Там жили производители кунжутного масла, там же обитал начальник одного нашего филиала. Кунжутное масло он трескал регулярно, и шерсть этого паршивца так и лоснилась.

Глянув на бледное лицо твоей жены, я похолодел. Ясное дело, желторотая девчонка Чуньмяо ей не соперница. Ей тоже тяжело, но слёзы течь не желали. Пора бы отвести меня домой, но она не уходила. Из пальца ещё течёт кровь, чего же ей пропадать. И она стала терпеливо добавлять пропущенные черты иероглифов, подкрашивать неясные места. Оставалось ещё немного крови, и она добавила под иероглифами восклицательный знак. Ещё немного крови — и ещё один восклицательный знак. И ещё один.

БРОСЬ ЕГО!!!

Теперь написанное бросалось в глаза. Ей хотелось написать что-то ещё, но это было бы лишним, как говорится, всё равно что пририсовывать змее ноги. Она стряхнула кровь с пальца, сунула в рот, пососала, потом левой рукой залезла за воротник, содрала с плеча обезболивающий пластырь и замотала им палец. Пластырь она прилепила лишь утром, он был ещё липкий и обмотался легко.

Она ещё раз внимательно осмотрела написанный кровью призыв, эту настойчивую просьбу и предупреждение Пан Чуньмяо, и на лице появилась довольная улыбка. Толкая велосипед, она двинулась по обочине дороги на восток, а я в трёх метрах — за ней. Пару раз она ещё оглянулась, словно опасаясь, что кто-то сотрёт написанное.

На перекрёстке мы дождались зелёного сигнала, но улицу всё равно переходили с опаской. На светофоры плевать хотели многие водители мотоциклов с колясками, которые разъезжают в чёрных кожаных куртках, их не признают водители многих роскошных лимузинов, а ещё недавно появились какие-то «хонда байкеры», молодчики лет по восемнадцать, носятся на одинаковых мотоциклах и нарочно сбивают собак. Собьют, так ещё вернутся проверить — насмерть ли? Давят, чтобы кишки вон, лишь потом со свистом уносятся. Откуда такая ненависть к собакам? Не могу понять, хоть тресни.

Обсуждение бредового проекта Цзиньлуна продолжалось аж до полудня. Пожилого секретаря уездного парткома Цзинь Бяня — того самого подмастерья, который когда-то подковал чёрного осла моего отца, — повысили до зампредседателя городского собрания народных представителей, и то, что на смену ему придёт Пан Канмэй, было уже делом решённым. Дочь героя войны, университетское образование, опыт работы в первичных организациях, всего сорок лет, образцовая наружность, поклонники среди вышестоящих и поддержка снизу — в общем, подходит по всем параметрам. Дебаты на собрании не утихали, каждый стоял на своём.

И тут своё веское слово сказала Пан Канмэй:

— Принято! Инвестиции начального периода составят тридцать миллионов юаней, решение по этой сумме мы ожидаем от банков, затем будет сформирована группа по привлечению инвестиций от вкладчиков внутри страны и за рубежом.

Во время заседания сердце было не на месте, я не раз выбегал звонить в книжный магазин под предлогом необходимости справить нужду. Пан Канмэй впивалась в меня глазами, а я, показывая на живот, отделывался вымученной улыбкой.

В отдел розничной торговли магазина я звонил трижды.

— Опять ты! — раздался на третий раз возмущённый и грубый женский голос. — Не звони больше! Как ушла с этой колченогой жёнушкой начальника уезда Ланя, так и нет её.

Позвонил домой — никто не снимает трубку.

Я сидел как на раскалённой сковородке. Наверное, на меня было жутко смотреть. Перед глазами возникали разные картины, в том числе самая страшная: где-то в укромном месте или на глазах у множества людей моя жена убивает Пан Чуньмяо, а потом себя. Рядом с их телами уже собралась плотная толпа зевак, с пронзительным воем сирен туда стремительно мчатся полицейские машины. Исподтишка я глянул на Пан Канмэй, которая что-то уверенно говорила, тыча указкой в наброски замысла Цзиньлуна, а в оцепенелом мозгу было лишь одно: через минуту, через секунду, вот сейчас эта невероятно скандальная весть влетит сюда, в зал заседаний, как бомба террориста, грянет взрыв, и вокруг разлетятся осколки и куски плоти…