— Радость, радость, все рады, все… — едва сдерживала слёзы Инчунь.

— И вам того же, и вам радости! — встрял Мо Янь.

— А что же брата Ланя не видать, сестрица? — осведомился Пан Ху, окинув взглядом сидевших за столом.

От его вопроса Инчунь потеряла дар речи, а по лицу Хун Тайюэ было видно, как ему неловко. Мо Янь не упустил случая встрять и теперь:

— A-а, этот… Так он, верно, свои полтора му земли мотыжит, луна-то вон какая! — Сидевший рядом Сунь Бао, видимо, наступил ему на ногу, потому что Мо Янь притворно заверещал: — Чего тебе надо, ты!..

— Закрой свой поганый рот, всё равно никто тебя за немого не примет! — злобно прошипел Сунь Бао и ущипнул Мо Яня за ляжку.

Тот истошно завопил, лицо его побледнело.

— Ладно, ладно! — громко воскликнул Пан Ху, чтобы разрядить обстановку, потом простёр руки к новобрачным и поздравил их.

Цзиньлун осклабился в дурацкой улыбке, Цзефан, раскрыв рот, чуть не плакал, Хучжу и Хэцзо сидели с каменными лицами. Пан Ху махнул жене и дочери.

— Несите подарки.

— Это надо же, секретарь Пан! Вы нам одним своим появлением честь оказали, зачем ещё было тратиться? — воскликнул Хун Тайюэ.

Пан Канмэй держала двумя руками раму, в уголке которой было выведено красным «Поздравляем Лань Цзиньлуна и Хуан Хучжу, соединившихся в революционном союзе», а на картине под стеклом Председатель Мао в длинном халате с узелком и зонтиком в руке шёл поднимать на борьбу горняков Аньюаня.[199] В руках у Ван Лэюнь была такого же размера рама, с красной надписью в уголке «Поздравляем Лань Цзефана и Хуан Хэцзо, соединившихся в революционном союзе», а на фотографии под стеклом Председатель Мао в драповом пальто стоял на взморье в Бэйдайхэ.[200] Встать, чтобы принять подарки, вообще-то следовало Цзиньлуну или Цзефану, но эти двое и с места не двинулись. Хун Тайюэ ничего не оставалось, как просить об этом Хучжу с Хэцзо, так как обе сестры вроде были ещё в своём уме. Приняв подарок, Хучжу отвесила Ван Лэюнь низкий поклон, а когда подняла голову, в глазах у неё стояли слёзы. Она была в красной кофте и красных штанах, большие длинные косы, толстые, чёрные, прихваченные на концах красными лентами, свешивались ниже колен.

— Не хочется состригать? — участливо погладила их Ван Лэюнь.

Тут, раз представилась такая возможность, подала голос У Цюсян:

— Дело не в этом, старшая тётушка, у нашей дочки волосы не такие, как у других. Если их стричь, на кончиках кровь выступает.

— Да, странное дело; неудивительно, что на ощупь такие мясистые, видимо, по ним капилляры проходят! — прокомментировала Ван Лэюнь.

Хэцзо приняла раму из рук Пан Канмэй без поклона. Побледнев, она лишь негромко поблагодарила. И когда Пан Канмэй по-дружески протянула ей руку с пожеланием счастья, она пожала её, отвернулась и выдохнула сквозь душившие её слёзы:

— Спасибо…

Хэцзо с её популярной по тем временам причёской под Кэ Сян,[201] стройной талией, смуглой кожей, на мой взгляд, была красивее Хучжу, и тебе, Цзефан, поистине счастье привалило получить такую в жёны. Это она должна считать, что с ней обошлись несправедливо, не ты. Ты можешь быть самым лучшим в мире, но одно родимое пятно с ладонь на лице может напугать до смерти. Тебе бы во дворце владыки преисподней Яньло стражником служить, а не в мире людей чиновником. Но ты в конце концов стал чиновником и в конечном счёте начал пренебрегать Хэцзо. Как тут объяснишь происходящее в этом мире?

Хун Тайюэ тем временем хлопотал, чтобы усадить Пан Ху и его семью.

— А ну потеснитесь и освободите место, — заявил он не терпящим возражения тоном и указал туда, где сидел Мо Янь.

В последовавшей неразберихе послышались жалобы вытесненных. Мо Янь притащил освободившуюся скамью. Когда расставленные вокруг квадратного стола скамьи из четырёхугольника образовали многоугольник, Мо Янь не преминул блеснуть знаниями:

— Трое незваных гостей приносят благополучие.[202]

Бывший герой-доброволец, видимо не уразумев смысл сказанного, вытаращился на него в изумлении. А студентка Пан Канмэй бросила на него восторженный взгляд:

— A-а, ты «Ицзин» читал?

— Не смею утверждать, что обладаю исключительными способностями, учёностью богат лишь на пять возов! — с бесстыдным хвастовством заговорил с ней Мо Янь.

— Будет, дружок, кто ж декламирует «Саньцзыцзин»[203] у ворот Конфуция. А ты перед студенткой учёными словами щеголяешь, — вмешался Хун Тайюэ.

— А он действительно любопытный малый, — кивнула Пан Канмэй.

Мо Янь собрался было почесать языком ещё, но по тайному знаку Хун Тайюэ к нему подлетел, выгнув спину, Сунь Бао и, с виду дружелюбно ухватив за запястье, хохотнул:

— Выпей лучше, выпей вина.

Вина, вина, вина! Людям давно уже не терпелось приступить к еде, все торопливо вскочили, звонко чокаясь чашечками. Потом суматошно расселись, схватили палочки для еды и нацелились на то, что давно уже приметили. По сравнению с огурцами и редиской полоски жареного хвороста казались деликатесом, поэтому бывало, что две пары палочек сцеплялись в борьбе за одну полоску. Прожорливость Мо Яня была притчей во языцех, но в тот вечер он вёл себя, можно сказать, элегантно. Искать причину этого надо было, прежде всего, в Пан Канмэй. Хоть его и пересадили, сердцем он находился за главным столом. Очарованный студенткой, он то и дело поглядывал в её сторону, как сам признаётся в своих путаных письменных изъявлениях:

Как мы рассказывали ранее, напился Мо Янь с одной стопки, и Сунь Бао отволок его за шиворот на кучу гнилого сена рядом с костями подохших свиней. За главным столом Цзиньлун одним глотком осушил полчашки, и его застывший взгляд тут же оживился.

— Поменьше бы ты пил, сынок, — озабоченно пробормотала Инчунь.

А у Хун Тайюэ в голове уже был готовый план.

— На всём, что было до сего дня, ставим точку, Цзиньлун, — сказал он. — Начинается новая жизнь. В грядущих представлениях ты должен хорошо исполнить мне свою арию.

— Эти два месяца в голове будто заклинило, — признался Цзиньлун. — Всё было как в тумане. А сейчас будто прояснилось, облегчение наступило. — Подняв чашку с вином, он чокнулся с Пан Ху и его женой. — Секретарь Пан, тётушка Ван, спасибо, что прибыли на мою свадьбу, и за дорогие подарки спасибо. — Потом обратился к Пан Канмэй: — Вы, товарищ Канмэй, студентка, интеллигент высшего разряда, будем признательны вашим руководящим указаниям по работе нашей свинофермы. Прошу без церемоний, вы изучаете животноводство, так что если уж вы в чём не разбираетесь, значит, и никто не разберётся.

Так завершилось время, когда Цзиньлун прикидывался безумным. Вскоре пройдёт и душевное расстройство Цзефана. Восстановивший способность контролировать ситуацию Цзиньлун стал произносить надлежащие тосты и благодарить тех, кого следовало. В конце концов он перестарался, как говорится, «нарисовав змею, пририсовал ноги» — подошёл поздравить Хэцзо и Цзефана, пожелав им счастья и преданности друг другу до конца дней. Хэцзо сунула Цзефану картину с Председателем Мао и встала, держа обеими руками чашку с вином. Луна вдруг поднялась на целый чжан, немного сжалась в размере, и под пролившейся ртутью её света всё вокруг предстало особенно чётко. Из кучи сена показались головы хорьков, любующихся необычным пейзажем, под ногами людей зашмыгали в поисках пищи осмелевшие ежи. Рассказывать долго, а произошло всё очень быстро. Всё вино из чашки Хэцзо выплеснула прямо в лицо Цзиньлуну, а саму чашку швырнула на стол. Эго неожиданное происшествие заставило всех застыть в изумлении. Луна подскочила ещё на один чжан, разливая по земле переменчивый, как ртуть, свет. Хэцзо закрыла лицо руками и разрыдалась.