— Вот кабы ещё эти твои клыки торчком убрать, красавец был бы писаный, — презрительно усмехнулся я.
— Этого делать никак нельзя, — серьёзно отвечал Дяо Сяосань. — Они хоть и длинные, а всё от родителей достались, как я посмею нанести им вред, это же основы их почитания.[193] Да, это людская этика, но к свиньям тоже приложима. К тому же, может, некоторым самочкам, наоборот, нравятся мои клыки?
Дяо Сяосань много повидал на своём веку — познания беспорядочные, но говорить горазд, и спорить с ним, вообще-то, дело непростое. Я в смущении отступился, а тут ещё отрыжка замучала и привкус во рту скверный. Я встал на задние ноги, сорвал несколько начавших желтеть абрикосов и пожевал. Рот наполнился слюной, зубы заломило, но на языке сладко. Посмотрел на склонившиеся под тяжестью плодов ветви, и чувство превосходства в душе возросло. Пройдёт ещё дней десять-пятнадцать, абрикосы созреют — ты, Дяо Сяосань, нанюхаешься из своего загона, сдохнешь ведь от зависти, ублюдок.
Дожевав зелёный абрикос, я лёг, чтобы набраться сил и поразмыслить. Время течёт незаметно, скоро уборка урожая. Дует ветерок с юга, растения и деревья зреют и наливаются, самое время для брачного сезона. В воздухе разносится запах самок в течке. Насколько мне известно, люди отобрали из них для приплода тридцать молодых и здоровых, образцовых по характеру и наружности. Всех отобранных свиноматок содержали отдельно и качественного корма им добавляли всё больше. Кожа у них день ото дня становилась всё глаже, глазками они всё больше постреливают, начинались величественные мероприятия по спариванию. Своё место на ферме я знал прекрасно. В этом представлении под названием «случка» у меня ведущая роль, а у Дяо Сяосаня — второстепенная. Его выпустят как пристяжную, только если я совсем выдохнусь. Но ведь свиноводы понятия не имеют, что мы с ним свиньи незаурядные. У нас и мысли непростые, и способности из ряда вон, нам стенку преодолеть, что по ровной земле пройтись. По вечерам, когда мы остаёмся без присмотра, и у меня, и у Дяо Сяосаня полно возможностей для случек. Как заведено в мире животных, перед спариванием мне надо его одолеть. С одной стороны, нужно дать понять самкам, что все они мои, а с другой — окончательно сломить Дяо Сяосаня и физиологически, и психологически, чтобы его сразу бессилие одолевало, как самку завидит.
Пока я так размышлял, огромная луна переместилась с юго-востока и устроилась отдохнуть на старом кривом абрикосе. То самое романтическое дерево, ты знаешь. Когда оно цвело, Цзиньлун занимался на нём любовью с Хучжу и Хэцзо, и последствия этого оказались серьёзными. Но у всякого дела есть две стороны. Бредовая идея совокупляться на дереве привела к твоему сумасшествию, а абрикос принёс небывалый урожай. Старое дерево, на котором уже много лет чисто символически появлялось несколько абрикосов, в этом году оно было просто усеяно плодами, под тяжестью которых ветви спускались почти до самой земли. Хун Тайюэ даже велел подпереть их, чтобы не сломались. Обычно абрикосы созревают лишь после сбора урожая. У этого же дерева сорт особый, уже сейчас плоды налились золотистой желтизной, а аромат так и бьёт в нос. Чтобы уберечь их, Хун Тайюэ приказал народным ополченцам Сунь Бао охранять их днём и ночью. Вот они и ходили дозором по саду с берданками. Сунь Бао их так наставлял: по тем, кто посмеет воровать абрикосы, открывать огонь без раздумий, подстрелите кого, ничего вам не будет. Поэтому, хоть слюнки и текли, рисковать я не осмеливался. Шарахнет такой дробью — дело нешуточное. Да и дела давно минувших дней не забыть: увижу такое ружьё, так поджилки и трясутся. Дяо Сяосань, эта тварь хитроумная, тоже не станет действовать очертя голову. От взобравшейся на них громадины луны, тоже абрикосового цвета, согнувшиеся до земли ветви опустились ещё ниже. Один полоумный ополченец возьми по этой луне и пальни. Луна затрепетала и как ни в чём не бывало пролила ещё более нежную дорожку света, посылая мне весть из древности. В ушах зазвучал неспешный ублажающий мотив, и я увидел танцующих в лунном свете людей в накидках из листьев и шкур. Женщины обнажены по пояс, налитые груди, торчащие соски. Тут выстрелил ещё один ополченец, вылетел тёмно-красный язычок пламени, и град дроби, как рой мух, полетел в сторону луны. Лунный свет потускнел, стал белым. Луна подпрыгнула пару раз на кроне абрикоса и стала неторопливо подниматься. При этом она постепенно уменьшалась в размерах и светила всё ярче. Поднявшись чжанов на двадцать, она зависла там, глядя издалека на наш сад и ферму, словно не в силах с ними расстаться. Думаю, луна специально явилась на свадьбу, нам бы приветить её прекрасным вином и золотистыми абрикосами, чтобы она задержалась в саду. Да вот устроили пальбу по ней эти болваны ополченцы. Физического вреда не нанесли, а настрой испортили. Но, несмотря ни на что, каждый год в шестнадцатый день четвёртого месяца абрикосовый сад в деревне Симэньтунь, что в дунбэйском Гаоми, — одно из прекраснейших мест на земле для любования луной. Она здесь и большая, и круглая, а также чувственная и печальная. Насколько я знаю, у подлеца Мо Яня есть похожий на фантастику рассказ под названием «Прыжок с шестом на луну», где он пишет:
…В те особенные дни того необычного времени четырём помешавшимся у нас на свиноферме устроили пышную свадьбу. Женихам сшили костюмы из жёлтой материи, и они красовались как увядшие огурцы. На наряд невестам пошла красная ткань, и обе выглядели как искрящиеся жизнью редиски. Из угощения подали лишь два блюда: огурцы с полосками жареного хвороста и редиску с такими же полосками. Предлагали зарезать свинью, но секретарь Хун решительно не согласился. Мы, симэньтуньские, на весь уезд известны как свиноводы, свиньи — наша слава, как можно их резать? Секретарь Хун прав. Огурцов с хворостом и хвороста с редиской вполне достаточно, чтобы накормить от пуза. Вино, правда, было не очень, разливное, то самое, из стеблей батата — как раз получилась полная пятидесятилитровая канистра из-под нашатырного спирта. Покупавший вино кладовщик большой производственной бригады поленился отмыть канистру как следует, вот от вина в нос и шибало. Но ничего, крестьяне — они, как хлеб в поле, с навозом на «ты». Вино, отдающее аммиаком, нам ещё больше по вкусу. Я впервые наслаждаюсь торжественной церемонией вместе со взрослыми, из десяти столов на этом пиршестве меня усадили за главный. Наискосок напротив восседает секретарь Хун. Я-то знаю, что эта свадьба — следствие моего хитроумного плана решения срочного вопроса. Тогда я ворвался на заседание руководства большой производственной бригады, сразу изложил своё мнение, показал в этом пустячном деле, на что способен, вот они больше и не смеют пренебрегать мною. После двух чашек вина стало казаться, что земля уходит из-под ног, что во мне скрыты безбрежные силы, и я выскочил из-за стола. В саду большая золотистая луна метра три в поперечнике спокойно устроилась на том самом дереве, что приносило золотые абрикосы. Ясное дело, на свидание со мной явилась. Вроде бы та луна, куда сбежала Чан Э,[194] а вроде и не та; на вид та самая, на которую ступал янки, а вроде и нет. Это была лунная душа. «Луна, вот он я!» И я помчался, словно ступая по облакам. Прихватил по пути лежавший у колодца утуновый шест, с помощью которого доставали воду, удобный и чрезвычайно упругий, и прижал к груди, как всадник копьё. Бросать его в луну я не собирался, она мой друг. Хотел с его помощью взлететь на неё. За столько лет дежурства в правлении я начитался «Цанькао сяоси» и знал, что советский прыгун с шестом Бубка уже преодолел отметку шесть метров пятнадцать сантиметров. Я часто приходил поиграть и поглазеть на спортплощадку сельскохозяйственной средней школы. Своими глазами видел, как учитель физкультуры Фэн Цзиньчжун учил этому, Пан Канмэй, обладавшую большими способностями, и своими ушами слышал, как этот Фэн Цзиньчжун — он получил специальное образование, но из-за травмы колена был отсеян и назначен в нашу школу учителем, — на примере Пан Канмэй, длинноногой, как журавль небожителя, объяснял основные приёмы прыжков с шестом Пан Ху, бывшему заведующему торгово-закупочного кооператива, а ныне директору и по совместительству партсекретарю Пятой хлопкообрабатывающей фабрики, и Ван Лэюнь, — она занималась в этом кооперативе продажей местной продукции и товаров первой необходимости, а нынче — бухгалтер столовой этой фабрики. Прыгаю с шестом на луну и я. Держу его в руках, как Пан Канмэй, стремительно разбегаюсь, втыкаю шест, проделывая дыру, — тело в один миг взмывает, голова внизу, ноги вверху, отбрасываю его, свободно изворачиваюсь и опускаюсь на луну, как в яму для прыжков. Вдруг приходит в голову, что луна, отдыхающая на кроне абрикоса, должна быть мягкая и пружинистая, и стоит опуститься на неё — я буду подпрыгивать без остановки, и она неспешно поднимется. А присутствующие на свадебном банкете выбегут, чтобы попрощаться со мной и луной. Может, и Хучжу выбежит? Сниму пояс и буду размахивать в её сторону в надежде, что она ухватится за него, а я напрягу все силы и вытяну её, и луна поднимется уже вместе с нами двоими. Мы будем смотреть, как деревья и дома уменьшаются, как люди становятся похожими на кузнечиков, снизу вроде бы доносится еле различимый крик, но мы уже парим в необъятной и незамутнённой вышине…
