Позвонил в Москву, чтобы на работу, пока вертолет в воздухе, прибыли помощник Иванов и начальник секретариата Верховного Совета СССР Рубцов.

По прибытии в Кремль взял Конституцию СССР и направился в кабинет Павлова, где узнал, что образован комитет по чрезвычайному положению. Обязанности президента в связи с болезнью Горбачева временно возложены на Янаева.

«Что вы хотите?» — спросил Лукьянов. «Навести порядок в стране», — ответили они. Павлов сказал, если будет заключен Союзный договор, правительство перестанет существовать, его распустят. Лукьянов стал говорить, что и у него самого есть замечания к Договору, что он даже изложил их письменно в ответ на вопросы избирателей, которые возмущаются, что Договор не соответствует решению Верховного Совета. Но несогласие с Союзным договором и введение чрезвычайного положения, возмутился Лукьянов, это совершенно разные вещи.

Лукьянов сказал, что задуманное ими — это авантюра, что за ними никого нет, что их действия поставят страну на грань гражданской войны, вызовут возмущение республик, которые уже парафировали Договор.

Он потребовал, чтобы его немедленно связали с Горбачевым. Крючков ответил, что связи нет.

Из протокола допроса Анатолия Лукьянова от 24 августа 1991 г.:

…Следователь:

— Как Вы реагировали на слова Крючкова, что с президентом нет связи?

Лукьянов:

— У меня был такой накал, что я не задавал никаких вопросов Крючкову. Я твердо ставил вопрос: «Что вы делаете!»… Где-то в это время приехали Болдин, Бакланов

и, если мне память не изменяет, начальник личной охраны президента Медведев. Это меня больше всего насторожило. Что такое?

Прибывшие Бакланов и Шенин доложили, что Михаилу Сергеевичу было предложено уйти в отставку. Доложили, что Михаил Сергеевич возмутился…, отказался что-либо подписывать и заявил, что он может иметь дело только с Верховным Советом или съездом, если надо такие вопросы решать. Тут я вижу, что это самый настоящий заговор, о моем участии в котором и речи быть не может. Шенин или Павлов, кто-то из них, сказал: «Но Вы можете дать записку по Договору?» Я ответил, что если она их интересует, то я пришлю, но больше меня здесь не будет.

Следователь:

— В каком часу Вы ушли и куда?

Лукьянов:

— У меня записано: «В 23 часа 15 минут вернулся в кабинет…»

Ссылки Лукьянова на время с точностью до минуты объясняются его многолетней привычкой записывать каждый день, вести хронологический дневник своей жизни. Итальянский журналист Джельетто Кьеза назвал эту привычку «почти маниакальным увлечением регистрировать события, которое выходит за обычные рамки понятной для советского партдеятеля необходимости всегда иметь под рукой доказательства своей деятельности, контактов, краткого содержания бесед».

Утром 19 августа Лукьянов в своем дневнике сделал такую запись: «6.00. По радио передавали документы о чрезвычайном положении и почему-то мое Заявление».

ГКЧП «прикрылся» Заявлением, которое он передал ночью через своего помощника заседавшим в кабинете Павлова! Да оно никакого отношения не имеет к ГКЧП! Заявление, переданное по радио, было датировано 18 августа, хотя в действительности оно было написано в отпуске 16 августа на Валдае. И под ним такая дата и стояла! Они не только предали огласке его Заявление, но и ввели общественность в заблуждение, что он его написал ночью, оправдывая действия ГКЧП. Да такое Заявление написать за час или полчаса невозможно! Он работал над ним на Валдае два дня, а может, и больше!

Ночью он только внес две коррективы в документ. Поменял прежнее название «Ответ на вопросы» на «Заявление» и уточнил время публикации проекта Союзного договора, поскольку это произошло не день назад, как было написано им 16 августа, а три.

Реакция Лукьянова была мгновенной: он поручил своему помощнику немедленно позвонить в ТАСС, чтобы в завтрашних газетах его Заявление было опубликовано с подлинной датой, а сам начал борьбу с ГКЧП.

Все эти страшные дни Лукьянов убеждал заговорщиков вывести войска из Москвы, предупреждал о недопустимости применения насилия, требовал связи с М. С. Горбачевым, саботировал заседания ГКЧП.

Из протокола допроса А. Лукьянова от 24 августа 1991 г.:

— …19 августа в 10.20 ко мне пришли председатели Верховных Советов 13 автономных республик, которые приехали на подписание Союзного договора и не знали, что делать. Ельцин не принимал. Они пришли сюда. Как быть? У меня в дневнике записано: «…Нет никакой необходимости вам вводить ЧП, — укрепляйте власть Советов на местах. Укрепляйте правопорядок и дисциплину на производстве, ведите уборку».

…И вот в 11.35 добираюсь до Болдина и говорю: «Указ совершенно незаконен, мне нужна связь любым путем».

Следователь:

— А Вы не предпринимали попыток выйти на Михаила Сергеевича через Украину, чтобы они послали к нему человека?

Лукьянов:

— …Когда я сказал, что мы выйдем, Крючков только засмеялся и говорит: «Туда не пройдет никто».

…20 августа у меня была полуторачасовая беседа с Руцким, Силаевым, Хасбулатовым. Мы договорились по целому ряду вопросов. После этого Ельцин подписывает Указ, в котором черным по белому написано, что «переговоры с председателем Верховного Совета СССР Лукьяновым, по существу размежевавшимся с так называемым ГКЧП, подтверждают антиконституционность образования и действия этого комитета».

21 августа я после разговора с Руцким почувствовал, что надо брать всю власть. Хватит! Плевать на все это!

Звонок утром Язову: «Созвать коллегию и вывести войска!»… Я лечу вечером к Михаилу Сергеевичу! Все! Никакие депутаты ничего не поддержат»…

Следователь:

— Во сколько Вы были у Язова?

Лукьянов:

— У меня написано в 11.30. Говорю: «Самолет немедленно!» Они говорят: «Нет самолета». Там были Язов, Крючков, Бакланов и Тизяков. Шенин, по-моему, при мне сразу ушел. Не помню. У меня в этот момент были застланы глаза, и я требовал одного: «Самолет!»....

Помощник Лукьянова Владимир Иванов и начальник секретариата Верховного Совета СССР Рубцов на допросе подтвердили, что Лукьянов в ночь с 18 на 19 августа Заявления не писал. Оно лежало у него готовым в бумагах и было датировано 16 августа. Выходит, ГКЧП действительно передернул факты. Использовал Заявление Лукьянова для своего прикрытия, жертвуя его честным именем во имя заговора. Но все оказалось не так просто…

Итак, Лукьянов знал, что президент ничем не болен, кроме радикулита, который не может мешать ему исполнять обязанности главы государства. Знал, что тот изолирован в Форосе. И сам, как опытный юрист, квалифицировал действия тех, кто собрался 18 августа в кабинете Павлова, как заговор. Зачем же в таком случае он отсылает свое Заявление тем, кто, по его мнению, нарушает Закон? Чтобы убедить их отказаться от задуманного? Но Заявление, напротив, служило моральным оправданием действий Янаева и ГКЧП.

Лукьянов в своем дневнике, утверждает, что появление в радиоэфире его Заявления, было для него полной неожиданностью. Но с какой целью тогда Лукьянов вносил поправки в него? Для чтения в тесном кругу ГКЧП?

Почему Лукьянов на рассвете 19 августа, узнав, что Заявление было использовано ГКЧП для «прикрытия», не отозвал его, а лишь исправил в нем дату? Почему позволил, чтобы на следующий день, 20 августа, его опубликовали все без исключения не запрещенные ГКЧП газеты?

Почему, написав Заявление 16 августа, Лукьянов, не передал его тогда же прессе? Собирался опубликовать после подписания Союзного договора? Но оно в этом случае уже теряло всякий смысл.