Урьяш тут же поднял одного из троицы и подошел вместе с ним к огню. Инородец явно хромал. Среди шкур и складок ткани видны были только темные глазки в затьмеченных складках кожи и несколько пучков черных волос, связанных выгоревшими ленточками.

Он поклонился, правда, не открывая головы.

— Горбун ни? — прохрипел он (это, или нечто подобное).

Урьяш начал что-то ему объяснять на ломанном тунгусском.

— Сами, Хута Уу-нин, — пробормотал дикарь сквозь тряпки; огоньки иронии блеснули в угольно-черных радужках, или это только показалось — именно так пересчитало невозможный для пересчета знак из алгоритмики другой расы.

— Это Тигрий Этматов из Второго Чарабуского Рода, из нерчинского улуса, — представил его Франц Маркович. — Верхне-Амурская Золотопромышленная Компания нанимала охотников из его улуса, когда наконец-то полакомилась на тунгетит и зимназо и выслала своих геологов на запад. Теперь Чарабусами пользуемся мы.

— Шаман, — заявило я-оно.

— Ваш следопыт по Дорогам Мамонтов.

Задрожало от холода.

Тигрий выколдовал из-под тулупа небольшую баклажку, стряхнул на четыре стороны света по капельке для духов этой страны.

— Аракы умынанныы?

— Выпейте, Венедикт Филиппович, — посоветовал Урьяш. — Все эти зимние инородцы — пьяницы ужасные, до смерти упиваются, целыми семьями, заснут все, огонь в юрте погаснет, так и замерзают; но тут, не выпьешь с ними — не поверят.

Прижало баклажку к губам. Это был какой-то ужасный самогон с резким, травяным запахом. Скривилось, как следует. Тигрий захихикал. Отдав баклажку, склонилось к шаману.

— По-русски говоришь? По русски — понял?

— Ахыым сэра луча тураннан оочем сэра.

— Его братья немного говорят. Впрочем, там, подо Льдом, как-нибудь договоритесь. — Франц Маркович потер руки. — Короче, он вас поведет. Можете поспрашивать у наших геологов, у Тигрия нюх имеется.

— Я не совсем то имел в виду, когда говорил о том, чтобы послать следопыта на Дороги Мамонтов… И почему тунгус?

— Вы же отправитесь на север, к Тунгуске, разве не так? Так это уже не земли наших бурятов. Хотите стрелять при первой же встрече на дороге? Для вас и так двойная выгода, тунгусы сейчас к полякам хорошо относятся; польские инженеры на тунгусках женились, опять же, охотничьи кооперативы…

— Но вы же сами говорили, что эти их религии… Что для бурят — люты упали из Верхнего Мира; а вот для тунгусов, тунгусы видят в них абаасов, злых духов преисподней — разве не так?

— В том-то и оно, — господин Урьяш приблизился конфиденциально и снизил голос, как будто Тигрий Этматов мог его понять, — мне нужно было найти тунгусов, как бы это сказать, склоняющихся к противоположному полюсу собственной веры.

— Значит, таких тунгусских сатанистов…?

Франц Маркович переступил с ноги на ногу, озабоченно глянул.

— А смотрите так, словно привидение увидели. — Он зыркнул на шамана, затем обратно. — Что, знакомы с Тигрием?

— Нет, нет. — Я-оно откашлялось, вкус сдобренного травами самогона вмерзал в язык. — Старинный сон, иллюзия… — Как-то нерешительно засмеялось. Нагретой ладонью стерло кровь со вскрытых котом старых ран, вырисованных листьями железного дерева на щеке. — Это всего лишь прошлое приклеилось к нынешнему моменту: еще одно исполнившееся предсказание для малышей. Сон туман — один Бог не обман.

Сон, прошлое, белое небытие. Снег залеплял очки, втискивался в глаза — город, небо, сани, господин Щекельников и возница, все это стиралось из существования. Над Иркутском безумствовала настоящая пурга, ничего удивительного, что даже туземцы прятались в Ящике. Шум вихря заглушал все иные звуки — других звуков просто не существовало. И из красок — иных, кроме белой. Даже огни фонарей и ламп на упряжках с трудом пробивались — ни в коей степени не цветом, но еще более интенсивной белизной. Бог перелистывал книгу мира назад, к началам еще до времен сотворения, к ее первым, чистым страницам. Размышляло, упаковавшись в глубокие меха: а если не удастся? если его никак не найдет? Ведь не удастся же. Не удастся.

Сойдя с Мармеладницы в Холодном Николаевске, вновь застегивая шубу под мелким навесом, инстинктивно стало нащупывать тяжесть Гроссмейстера за ремнем. Но ведь револьвер остался на Цветистой. Это тут же напомнило про образцы металла, обстрелянного Тьметной Бомбой — лежат там, вместе со вчерашней одеждой, если только слуги не забрали ее в стирку. Вернуться в Иркутск? Нужно проверить, ничего ли не поменялось в дежурствах; если сегодня у инженера Иертхейма ночная смена, возможно, с ним удастся поменяться. Хммм.

Вчерашнюю тропу от станции к Башне Пятого Часа ночью перегородил лют, нужно было обходить; господин Щекельников шел, задрав голову, из глубин зашнурованного капюшона высматривая переносимые по воздуху грузы. Потому-то он и не заметил жандармов, идущих гуськом от Дырявого Дворца. Столкнулся с первым, только потом отступил в бок. Жандармы тащили между собой какого-то несчастного со связанными руками. И было их восемь, целое отделение.

В Лаборатории, несмотря на ранее время, уже горели все источники света. Снег залепил мираже-стекольные панели; доктор Вольфке и его группа работали здесь словно в батискафе, погруженном в молочный океан. Печи громко шумели, пофыркивал самовар, женщина разносила ароматный кипяток; едва лишь я-оно переступило порог, все еще стряхивая с себя наледь, она уже поспешила с чашкой чаю.

— Спасибо. А скажите мне, где сегодня инженер Иертхейм…

— Господин Бенедикт! — раздался голос доктора Вольфке из-за металлических шкафов. — Что-то мы редко видимся!..

Я-оно сняло лишь шапку.

— Прошу прощения, пан доктор, но, хрррр, уже предупреждал вчера, что по казенному делу обязан…

— А воть вам казенное дело! — фыркнул Вольфке, смягчая по-своему согласные и хлопнул на стол бумагой с печатями.

Отставило чашку, поднесло повестку к глазам. Это был вызов в иркутское отделение Министерства Зимы, выставленный на Бенедикта Филипповича Герославского, на сегодня, снабженный всеми правовыми заклинаниями, с угрозой штрафа и ареста включительно, подписанный уполномоченным комиссаром Иваном Драгутиновичем Шембухом.

— Пришли сюда, — рассказывал доктор Вольфке, вытирая платком румяное лицо, — вас искали, чуть обыск не устроили, вы себе представляете?

— Жандармы? Забрали кого-нибудь с собой?

— Этого нам только не хватало! — Вольфке сложил платок, дернул себя за усики. — А что, думаете, еще за кем-то ходят?

— Нет, не знаю, нет.

— Это по уголовному делу?

— К сожалению, пан Мечислав, политика. — Спрятало повестку к бумагам Урьяша. — Я-то думал, хрррр, будто бы уже все устроил, а тут на тебе — нечто подобное… — Хлопнуло шапкой об стол.

Доктор Вольфке склонился над столом, заваленным книгами, заметками и листами с расчетами.

— Если через Круппа чем-то помочь можно, — озабоченно произнес он, — вы не колеблясь, я с директором Грживачевским…

— Большое спасибо. Но, боюсь, тут беспокойства совершенно иного рода. Такие вещи даже над головой Круппа решаются.

— Начинается все со статеек в подпольных газетках, а заканчивается в холодном подвале, — по-настоящему обеспокоенный, вздохнул Вольфке. — Поначалу я и не надеялся, будто бы вы нам особо пригодитесь, но теперь же меня страх берет, что без вас мы снова утонем во всей этой немецкой бюрократии. Не так оно и просто, найти человека, который и природу научной работы понимает, сам с цифрами на ты, так еще и способен письменно, на языке фирмы и государства выражаться, опять же — земляка, порученного братьями, достойными наивысшего доверия.

— Так я же предупреждал, что только на какое-то время. Так или иначе, через пару недель должен буду попрощаться.

— Посреди зимы желаете за отцом к Последней Изотерме идти?

— Вы знаете…?

Вольфке заморгал, скрывая сочувствие и, нуда, не слишком благородную жалость.