«Что это, юноша, торчит в твоем кармане?» – с пониманием заговорщика подмигнул он мне.

«Это книга, – сказал я, покраснев, ибо не умел лгать, – книга статей Ахад-Гаама».

«Видно переплет слишком тверд, а?» – опять мигнул.

«Да, особенно тверд», – сказал я, молясь про себя, что не попросил показать эту книгу и не похлопал по карману.

«Значит, учите, – сказал он с удовлетворением, дав мне с облегчением передохнуть, – добрый знак для нашего юноши, что в такие тяжкие дни носит он в кармане Ахад-Гаама. Это лучший ответ всем бесчинствам бандитов, показать, что не прекратилась Тора и учение в Израиле. Ты так не полагаешь?»

Я молчал, глядя на него. Я не мог больше лгать.

Он вздохнул с грустью и пониманием.

«Вижу по тебе, дорогой мой, что ты так не полагаешь. Есть у тебя, несомненно, другой ответ врагам Израиля. Что ж, будьте благословенны, ты и твои друзья, которые моложе нас, старых евреев».

Каждый из нас занимает позицию около «клуба скаутов» согласно схеме и песочному макету. Тьма является нашим помощником, и не открывает миру того, что должно оставаться в тайне. Давно мы научились быть ей благодарны, и давно отучились от страха и тревоги, которые она вселяет в человека. Это была летняя ночь со стрекотанием цикад и запахом созревших плодов. Я чуял запах истекающих соками абрикосов, доносящийся из садов Лифты, и хотел поделиться своими ощущениями с идущей рядом со мной Айей, но тут же зажал ладонью рот, ожидая сигнала от Габриэля.

Мы насчитали четырех человек, вошедших в дом, но Габриэль не торопился, ожидая, очевидно, что придут еще «скауты». Когда время приблизилось к девяти часа, и больше никто не появился, он дал нам сигнал фонариком в тени ограды, Это означало, что он идет к охраннику.

Это был молодой парень, одетый по-городскому, который частыми длительными зевками нарушал тишину. Лень ему было делать, как приказано, круги вокруг дома, и он не отрывался от ворот. Габриэль швырнул в его сторону камешек. И в момент, когда тот повернул голову в сторону его падения, проскользнул неслышно, ступая легко своими ботинками из крепа, во двор, и залег на скальной земле, с обратной стороны ограды. Затем начал медленно ползти в сторону бравого бойца из Лифты, который даже не потрудился прислушаться к легкому шороху.

Тут случилось нечто неожиданное. Звуки граммофона послышались из клуба, и разрывающие сердце фиоритуры певца, страдающего от неразделенной любви, дошли до нас и охранника, который начал подпевать низким голосом, откинув голову назад, весь охваченный печалью песни. Мы весьма обрадовались такому экзотическому положению, ибо это заглушало наши шаги и ослабляло бдительность охранника. Габриэль мгновенно оценил изменение обстановки в свою пользу. Внезапно Айя схватила меня за руку и сжала ее до боли. Мы увидели, как черная тень вскочила с земли и подкралась к охраннику. Послышался тупой звук удара, и парень упал со стоном.

Тотчас за этим послышались взрывы гранат, брошенных Даном, Аароном и Яиром. Мы услышали крики раненых, но врезался мне в память голос певца из граммофона, продолжающего свои фиоритуры, как будто ничего не произошло, и в этом ощущалась какая-то сатанинская сила противоречия воплям, раздающимся вокруг. Тут Габриэль присоединился к нам, чтобы вместе отступить, если будет необходимо. Когда выяснилось, что трое благополучно отошли, и ничего им не грозило, быстро прошептал нам:

«Будьте готовы меня прикрывать. Я заскочу в дом».

«Зачем?» – процедил я сквозь зубы в изумлении. В плане, который мы так четко выполнили, не было намечено вхождение в дом, но он не обратил внимания на мои возражения и двинулся к дверям.

И тут послышался выстрел из одного окна. Габриэль приник к земле. Мы открыли огонь по окнам фасада. Под прикрытием огня Габриэль вернулся.

«За мной!» – приказал он шепотом.

Молча и быстро мы шли по окраине предместья Ромема. Жители в страхе от стрельбы и взрывов гасили свет в домах. По тропе обогнули школу «Шнеллер», и по переулкам Бухарского квартала добрались до квартиры Габриэля в Бейт-Исраэль. Дан, Аарон и Яир должны были уйти в Бейт Акерем. Все это произошло внезапно, даже суматошно, и длилось всего каких-то полчаса.

Но главная неожиданность ожидала нас в комнате. Габриэль зажег свет и сел на диван.

«Тот, из окна, ранил меня в плечо», – произнес он тихо.

Он только отдавал одно за другим распоряжения, и мы, чтобы не терять времени, тут же начали их выполнять, лишь мельком взглянув на большое пятно крови, которое ширилось, расползаясь по рубахе. Лицо Айи стало белым, как мел.

Через некоторое время после того, как мы привели доктора Германа Хайнриха, по комнате распространился острый запах хлороформа, пары которого смешались с парами воды, которую вскипятила Айя по его указанию. Он попросил нас выйти на балкон, чтобы не мешать ему сделать операцию, и извлечь пулю из раны, чуть ниже плеча Габриэля. Пуля эта была вручена мне после того, как я обратился к Габриэлю с прочувствованной просьбой. Но тут же, по движению ресниц Айи, отдал ей.

Врач был старым толстым человеком, но проявил удивительную подвижность и сноровку, когда мы сказали ему, что человек ранен и нуждается в его помощи. Далеко за полночь, он, одетый в халат и попыхивающий сигарой, открыл дверь сразу же, после моего звонка, «Я послан к вам господином Тирошем», – сообщил я ему, задыхаясь от быстрого подъема по ступенькам.

«Вы имеете в виду Габи? – спросил он голосом, в котором смешались нотки удивления и тревоги.

Выяснилось, что он дядя Габриэля, и я обрадовался. Я радовался тому, что мне открылось нечто из окутанной тайной жизни моего учителя. И это поможет мне узнать больше о его прошлом. Поняв, о чем идет речь, дядя не терял ни минуты, схватил тяжелый черный портфель и спустился со мной на улицу, сев со мной в такси, на котором я приехал из Бейт-Исраэль. Остановил я такси за два квартала до дома Габриэля, помня четкое его указание.

Довольно долго мы ожидали на балконе окончания операции. В конце концов, доктор вышел к нам, потный и усталый, но на лице было написано удовлетворение, лишенное даже капли гордости.

«Это была настоящая полевая операция, – сказал он, потирая руки, – точно такая же, какие я делал на русском фронте в Первую мировую войну».

Он старался выпытать у нас причины ранения Габриэля, но наткнулся на весьма лаконичные ответы, к которым мы уже давно были привычны.

«Ладно, ладно, – улыбнулся он нам с пониманием, – конспирация есть конспирация, но в будущем будьте более осторожны на ваших занятиях с оружием. Этот выстрел мог закончиться иначе. Несколько сантиметров ниже, и мы бы потеряли нашего Габи». Мы поняли, что Габриэль сочинил ему небольшую историю, выглядящую правдивой, и обрадовались, что таким образом, вышли из положения.

Видно было, что опасность потерять близкого ему молодого племянника продолжала его беспокоить.

«Только этого нам не хватало после всего, что случилось. Посудите сами, что означало бы сообщить Зигмунду и Матильде о такой беде. И все это после смерти Лили! Это уже слишком, сказал бы я, это уже слишком…»

Он беседовал с нами с интимностью, которая бывает между близкими людьми, членами одной семьи, и все время, когда он произносил имя «Габи», я поглядывал на Айю, ощущая какую-то неловкость. Имя это воспринималось нами с сильным внутренним сопротивлением.

«Вы говорите, Зигмунд и Матильда?» – переспросил я, ибо решил не упустить возможность узнать что-нибудь из прошлого Габриэля.

«Да, – подтвердил он с явным желанием развернуть перед нами семейную историю, – это его родители. Зигмунд мой брат. Оба они сейчас в Англии, у сестры Матильды – Маргарет»

Я не спросил о Лили, потому что помнил разговор с Габриэлем, из которого узнал, что ее нет в живых. Но доктор Хайнрих сам продолжил рассказ:

«Лили – его сестра, вернее, та, что была его сестрой. И она была самым прекрасным и несчастным существом в нашей семье».