«Теперь вы понимаете мое отвращение к языку идиш? – говорил Яир. – Ведь на нем говорили все соседки наши в Санхедрии. Идиш это знак бедности. Идиш это жалкий перловый суп и чадящий фитиль коптилки. Все серое и жалкое в жизни для меня выражалось в этом несчастном языке».

Жизнь Абраши Рубина, становилась все хуже и хуже, сердце ожесточенней, подобно твердеющей штукатурке. Отец стал воспитывать сына при помощи ремня, который висел на стене и предназначен был для затачивания бритвы. Всю злость от бесконечных неудач отец переносил на худое и маленькое тело сына, который казался ему средоточием дерзости и дикости. Тогда-то Яир научился громко рыдать и, главное, издавать первые свои дикие вопли.

И вдруг пришло освобождение. Началось массовое строительство в Иерусалиме, затем распространившееся и на его пригороды. Штукатурам улыбнулась удача. Абраша Рубин сумел во время завязать связи с разными строительными подрядчиками и отлично заработать. Он покинул барак и обрел приличное жилье. Более того, он оставил работу штукатура и стал компаньоном одного из подрядчиков. Казалось, жизнь улыбнулась Яиру. В конце концов, отец не был жестоким по натуре.

Но тут в жизни мальчика возникло нечто более страшное, чем ремень. На успехи его отца обратили внимание женщины. Одна из них сумела его окрутить с помощью расчетливого ухаживания, подчеркивая, что «маленькому сыну необходима материнская рука», и выйти за него замуж. Но материнская эта рука обернулась рукой ведьмы, единственным желанием которой было выгнать мальчика из дому. Но наткнулась на твердый отказ отца отдать сына в сельскохозяйственную школу-интернат или в другие учебные заведения, куда родители из неблагополучных семей отдавали своих детей. Яир остался дома, переходя из класса в класс начальной школы, а затем перейдя в Национальную гимназию. На фоне этих бесконечных, изматывающих душу скандалов между мачехой и отцом, в которых изрядная доля горечи, подобно дождю, падала на голову подростка в виде упреков и проклятий, стало понятно, что единственным выходом из положения может быть лишь развод, который и произошел после шести лет неудачного брака. И случилось это, когда мы учились в седьмом классе, после образования нашего «узкого кружка».

Я помню этот исход субботы, одной из зимних необыкновенно светлых суббот. Небо Иерусалима осветилось множеством звезд, какие могут высыпать только в небе этого необычного города. Мы же, надев в дорогу свои серые балахоны, вышли с Габриэлем за пределы города, в открытое поле. Мы говорили родителям о том, что идем к друзьям, и могли не возвращаться домой до полуночи. Наша ночная деятельность усиливалась от недели к неделе, все более сокращая участие в мероприятиях молодежных движений. В конце концов, мы почти прекратили членство в них. Бурные споры, которые возникали у нас между представителями разных объединений о том, чье более важно, показались нам глупыми и ребяческими, и тихо скончались. Постепенно ушел от нас узкий патриотизм, выражающийся в верности «нашему» движению и уступил место иному патриотизму. Мы стали членами небольшого подполья, которое полностью погрузилось в военные занятия.

В ту ночь мы занялись тем, что на сухом, не лишенном иронии, языке господина Тироша называлось: «Приход в гости без приглашения хозяина дома». Выбирали какой-нибудь дом на обочине арабского села, соседствующего с Иерусалимом, проникали во двор, чтобы изучить все постройки и получить ответы на вопросы. Какова конфигурация дома и двора (необходимо было к ответу приложить чертеж)? Какие еще строения находятся во дворе? Каково хозяйство владельца дома? Что можно сказать на основании этих данных о семье хозяина? В предыдущих полевых занятиях мы научились бесшумно передвигаться на территории по скрытым, насколько это возможно, тропам, так что походы в далекие и незнакомые места уже не казались нам чем-то новым и неизведанным. Новым было то, что мы могли подвергнуться опасности нападения и погони, вторжением на частную территорию жильцов дома. Поэтому Габриэль приказал нам беззвучно двигаться вблизи дома, часто замирая и прислушиваясь. Чтобы укрепить наш дух, он прочел короткую лекцию о психологии «сидящих в доме» в отличие от психологии «приходящих извне». Обе стороны в равной степени боятся одна другой, не зная, что этот страх испытывает и противная сторона. «Приходящие извне» пугаются каждого звука, доносящегося изнутри, и не догадываются, что сидящие внутри бледнеют от каждого скрипа и звука шагов снаружи.

«Пока вы не поймете, что сидящие внутри боятся вас точно так же, как вы их, вы не добьетесь успеха своей засады или атаки. Невозможно не бояться, но ясное понимание, что и противник боится, добавляет смелости и облегчает действие».

В этот раз также он шагал во главе нашей небольшой шеренги, которая в ночи сжималась (каждый хотел быть ближе к впереди идущему). Мы спускались с холмов, западнее предместья Керем-Авраам, в небольшую долину вдоль ручья Сорек. Примерно, после часа ходьбы вдоль ручья, мы повернули направо вверх по другой долине, ведущей к арабскому селу Бейт-Икса. Около девяти часов возникли смутные очертания квадратных строений, внутри которых мерцали огоньки. Дома эти стояли на водоразделе, и Габриэль указал нам на самый отдаленный дом. Время от времени он указывал нам рукой направление дальнейшего нашего движения. В предыдущих случаях все шло, как надо, за исключением лая собак при приближении к дому. На этот раз все произошло по-другому.

Мы терпеливо ждали, пока в доме погаснут огни. Габриэль занял наблюдательную позицию, с которой можно было видеть входную дверь дома, и показал нам движением, войти во двор. Мы никогда не входили через обычные ворота или калитку, выбирая более легкое место проникновения. Но тут случилась заминка. Большой камень, на который пытался взобраться Дан, чтобы перепрыгнуть забор, выскользнул из-под его ног и ударил меня в лодыжку. Резкий крик боли пронзил тишину ночи. Мгновенно открылась дверь, и человек выскочил с криком по-арабски: «Кто там?»

К такому случаю мы были готовы. Приказ был – не вступать в контакт с жильцами дома, а постараться ускользнуть вслед за Габриэлем. Мы и скатились вслед за ним в долину. Но боль в ноге не давала мне возможности быстро передвигаться, и, отстав от товарищей, я услышал крики и шум погони, и меня объял страх.

«Габриэль!» – крикнул я изо всех сил.

От страха я вообще не понимал, что вокруг происходит. Габриэль немедленно вернулся ко мне, выхватил «маузер» и выстрелил в сторону преследующих нас. Впервые я увидел оружие в его руках. Бегущие за нами замерли в испуге, и так мы смогли уйти в сторону холмов.

На следующий день он появился на первом уроке без тени усталости, весь вычищенный и вылощенный. На перемене я обратился к нему.

«Я бы хотел, чтобы вы назначили мне время для личной беседы» – сказал я, опустив голову.

«Пожалуйста, – сказал он, – приходи сегодня же после обеда».

«Господин Тирош, – сконфуженно сказал я, войдя к нему в комнату, – извините меня, что использовал право встречи с вами для беседы, не связанной со школой».

«Оставь эти формальности»

«Мне бы хотелось, – сказал я с горечью, – поговорить о том, что произошло вчера».

Он не реагировал, ожидая продолжения.

«Господин Тирош, – повысил я голос, главным образом, чтобы поддержать самого себя, – вы уверены в том, что выбрали правильного человека, чтобы присоединить его к «узкому кружку»?

«Полагаю, что да».

«Учитель, – взгляд мой был умоляющим, – ведь мы оба знаем, что, в отличие от большинства моих товарищей по кружку, я не приспособлен к боевым занятиям в поле. Вчера я ощутил это с особенной силой. Почти привел всех нас к настоящей катастрофе».

«В принципе, это не твоя вина».

«Что значит, нет моей вины? Ведь с самого начала я вел себя как ребенок. Закричал от боли, а надо было сжать зубы и не издать ни звука. Вместо того чтобы преодолеть боль и бежать, я сдался ей и отстал от всех вас».