Вначале успех нам не улыбался. В районе Ромемы мы слышали выстрелы со стороны Гиват-Шауль. Когда мы добирались туда, стрельба начиналась в квартале Байт-Ва-Ган. Казалось, кто-то издевается над нами и к вящему своему удовольствию меняет места своего присутствия с быстротой, неподвластной нашим ногам. Усталые и разочарованные, мы возвращались далеко за полночь домой, но и тут получали следующую порцию издевательства. Только забирались под одеяла, чтобы поспать считанные часы до утра, как рядом с нами начиналась стрельба. Утром, встречаясь в классе, мы с горечью изливали другу-другу наше разочарование, надеясь на успех в следующий раз.

Помню наше первое столкновение с врагом. Произошло это после того, как Габриэль изменил систему наших действий. Вместо того чтобы обходить в одну ночь все кварталы и пригороды, он выбрал для засады одно место на всю ночь с учетом топографических интересов врага. Мы замаскировались у края Крестовой долины, следя за любым, кто по ней приблизится с южной стороны к пригороду Рехавия.

«Вероятнее всего, – говорил Габриэль, – что убийцы приходят из села Малха. Дорога оттуда к Рехавии наиболее удобна и соединяется с долиной чуть южнее Крестового монастыря. Оливковые деревья в долине дают им отличную маскировку, но из оливковой рощи у монастыря они не смогут целиться в дома, стоящие на горе. Поэтому им надо будет подняться на соседствующий с рощей холм. Полагаю, что они будут подниматься вот сюда». Он указал нам на холм, который был нам известен под названием «Малый торчащий холм», ибо на нем действительно торчал одинокий старый дуб, называемый арабами «торчащим». Дуб этот не был таким малым, но в долине был еще один, более огромный дуб, названный арабами «Большим торчащим».

Габриэль правильно рассчитал, что бандиты не поднимутся до самого верха хребта, точно так же, как мы остерегались показывать свои тени поверх его края, и выберут для стрельбы одну из ступеней склона.

Мы выбрали более высокую ступень, откуда видны были дома Рехавии, мерцающие светом окон, и устроили засаду так, чтобы вести концентрированный огонь с короткого расстояния по тропе, идущей из долины.

В прежние ночи, когда мы уже лежали здесь в засаде, напряженное ожидание было настолько большим, что любой шорох со стороны тропы мгновенно вводил всех нас в дрожь. Но на этот раз послышались шаги, и мужской голос произнес по-арабски «хон», что означает – «здесь». С места нашей засады мы увидел двух мужчин на площадке под нами. Оба были вооружены винтовками и одеты по-крестьянски. Они присели на большие камни, отдыхая после подъема.

Я чувствовал трепыханье в желудке и абсолютную сухость на губах и во рту. Я испытывал страх от всевозможных мыслей, приходящих в голову, к примеру, боязнь остаться одному во тьме, боязнь коров и собак. Но все эти страхи вершились в душе, не касаясь тела. На этот же раз этот страх я ощущал физически. Пальцы мои затвердели, как сосульки льда, и неожиданно возник другой страх, что я не смогу нажать пальцем курок. Странно было то, что более года я боялся вооруженного врага и, главное, необходимости в него стрелять, самого этого мига, когда от нажатия моего пальца вылетит пуля, чтобы его убить. Я содрогался от самой мысли, что это темное тело, произнесшее «хон», и рядом с ним сидящее второе тело будут лежать на земле, истекая кровью. Я ощущал в себе леденящее сопротивление этому чрезвычайному для меня действию, убиению себе подобного, то отталкивающее чувство, которое возникало во мне на рынке Маханэ-Иегуда, у лавки, где резали кур.

Глаза мои переходили от этих двух фигур на Габриэля и обратно. Мы должны были терпеливо ждать, пока он не даст сигнал действовать. Сигналом должен быть детонатор гранаты, который он швырнет в их сторону. Но Габриэль не торопился. Он дал тем двум отдохнуть, обменяться какими-то словами. Он объяснил мне раньше, что должен дать нам привыкнуть к близкому присутствию врага, чтобы это не было для нас шоком. Прошло еще несколько секунд, пока снова не раздался голос первого мужчины. «Иалла», – окликнул он своего напарника. Оба подняли ружья, направляя их в мерцающие окна дальних домов. В этот миг движением руки Габриэль приказал нам опустить головы и швырнул взрыватель гранаты. И тотчас после этого загремели наши выстрелы, Еще миг, и глубокое безмолвие опустилось на долину.

Габриэль встал и приказал нам так же встать и идти. Но это не было бегство, а спокойная ходьба, вопреки бешеному биению моего сердца между ребер. Мы спустились на нижнюю площадку, и глазам нашим предстало то самое зрелище, которого я так боялся.

«Берите ружья», – приказал Габриэль шепотом.

Дан сразу же взял одно ружье. Я заставил себя нагнуться над разодранным пулями трупом второго араба, взялся за ствол ружья, чтобы его поднять. И тут случилось нечто ужасное, что вообще не возникало в моем воображении. Пальцы убитого вцепились в приклад мертвой хваткой. Поворотом ружья я потянул его вверх, но тут же почувствовал, что тяну я не только ружье, но и вцепившуюся в него руку, которая отделяется от тела убитого и болтается в воздухе. Я отшвырнул ружье вместе с оторванной рукой, и тяжкая рвота сотрясла все мое тело. Я видел, что Габриэль наклонился и что-то поднял. Затем легонько коснулся моего плеча и пошел рядом, держа в руке ружье. Все это время мы не обмолвились ни одним словом.

Ружья были спрятаны в пещере, неподалеку от места засады. Но этим дело не кончилось. Я давно заметил, что чрезвычайные события обычно приходят цепочкой, а не отдельно одно от другого, что особенно говорит о везении или невезении, порождая веру в благословенный или проклятый день.

Мы еще продолжали двигаться бесшумно между оливковыми деревьями долины, как дошел до нашего слуха шум шагов. Габриэль быстро укрылся за кустами, и мы – за ним. Я видел, как он извлек из кармана гранату и напряженно вглядывался в темноту. Искра охотничьего азарта опять вспыхнула в его глазах, а в нас напряглись все чувства и та энергия, которая вспыхивает фосфором в глазах хищного зверя и в мышцах ног, готовых к прыжку.

Мы выглядывали из гущи растений, и оружие наше было готово к бою. Голоса приближались и, наконец, возникли их обладатели. Это была парочка влюбленных, которая шла по тропе между деревьями рощи. Голова молодой женщины покоилась на плече мужчины, рука которого обнимала ее за талию. Сначала мы увидели их ноги, которые двигались под ветвями деревьев, затем уже их целиком, идущих между стволов. Я почувствовал приятную расслабленность, которая мгновенно распространилась по всем мышцам тела, и я улыбнулся им, идущим в нашу сторону. Мы не издали звука, и они прошли мимо нас, даже не ощутив нашего присутствия. Я видел Габриэля, провожающего их затуманенным взглядом. Лицо его выражало мягкость и печаль. Раньше я это никогда у него не видел. Мы подождали, пока парочка не поднялась на дорогу, ведущую в пригород, и затем пошли вслед за ними. Через некоторое время Габриэль остановился и обернулся, – взглянуть на парочку, которая словно бы утонула в сиянии уличного фонаря над краем долины, распространяя ореол, полный ночных бабочек, кажущихся искрами этого ореола.

«Сумасшедшие», – услышал я громкий осуждающий голос Дана, – абсолютно сумасшедшие. Они же могли наткнуться на двух убийц».

Габриэль даже не выговорил Дану за то, что тот нарушил молчание, а мы решили пережить впечатление от встречи молча.

«Положим, что наткнулись, – мгновенно отреагировала Айя, – ну, и что?»

«Как это «ну и что»? Мы стреляли совсем близко от них и дорого бы заплатили за их дурацкую прогулку».

«Нет прекраснее такой смерти. Умерли бы они в разгар любви, молодыми и красивыми, посреди чудесного ландшафта, под пение сверчков… Вы слышите их пение?»

Внезапно обнаружилось, что все это время мы не обращали внимания на это стрекотание, хотя оно раздавалось со всей силой в пространстве рощи.

Мы не видели сверкающие скопления летних звезд, которые словно стремились привлечь наше внимание всевозможными своими сочетаниями. Слова Айи вернули нас ко всем прелестям и запахам летней ночи, и что-то в наших сердцах возникло к ней подобием благодарности, хотя мы не могли вникнуть в весьма шаткую логику ее размышлений.