Марсово поле летом давно уже стало излюбленным местом для сборищ самых разных неформалов и бомжей. Неформалы подтягиваются ближе к вечеру, сейчас их время еще не наступило, а что до бездомных, то они здесь крутятся всегда.

Около башенки коллектора как раз помещалась именно такая компания: потрепанные грязные люди, находившиеся в разной степени утраты человеческого облика. Двое из них мирно похрапывали, а один — вероятно, тот, кому соответствовал не только термин «бомж», но и «бич» — «бывший интеллигентный человек» — стоял рядом, держа в руках какие-то клочки бумаги и поглядывая на своих слушателей сквозь стекла полуразбитых очков.

донеслась до Яна его декламация.

Ого, кажется, это были стихи.

Ян невольно замедлил шаги, с интересом поглядев на поэта бомжовских притонов.

— Ну, Хыня, ты просто монстр! — сказал кто-то из благодарных слушателей. — А писал бы еще музыку — был бы музыкальный монстр!

Поэтический монстр победно улыбнулся, обнажив почему-то отливающие зеленоватым зубы.

Ян прошел мимо компании, которой не было до него никакого дела. Да и ему до них, в общем-то — тоже.

Миновав Спаса-на-Крови, он прошел в Михайловский сад, обогнув чугунную ограду.

Насколько помнил Ян, здесь всегда было уютно и тепло — даже в дождливую осеннюю погоду. Но теперь словно бы откуда-то повеял холодный северный ветер, несущий на своих крыльях лишь дожди и позднюю слякотную осень.

Посетителей было мало. Около одной из скамеек собралась кучка «неформальной молодежи»: парни в черных куртках с заклепками и девицы — с выстриженными волосами, а иные — так и просто наполовину лысые.

Одна из девок — кубической наружности, с ярко-зеленой порослью на голове и хриплым голосом — уверяла собравшихся, что кто-то (вероятно, отсутствующий) ее совершенно достал: ни жертвоприношения с обрядом провести толком не может, ни ее, бедную, удовлетворить как полагается. Остальные слушали молча — должно быть, им хотелось сейчас не слушать матерный треп, напиться — вот только денег не было.

— Призраки, говорит, волколаки на Смоленке завелись! — разорялась девица. — У него по укурке такие призраки! В штаны навалил, урод…

Матерная тирада оказалась досказанной только наполовину: взгляд девки упал на Яна. Она внимательно смотрела на паренька, но ничего не сказала — да и остальные привязываться не стали: как будто мимо них прошло то самое, неведомое существо из Нижнего Мира, которое они зачем-то хотели призвать своими заклинаниями. Прошло — и не удостоило даже плевком.

Ян уже не принадлежал этой реальности, которая начинала — все быстрее и быстрее — разваливаться на глазах. Было такое ощущение, что твердая грань между этим миром и Запредельем — а может быть, и чем-то еще, юноше пока неизвестным — вдруг стала зыбкой и текучей, стекло превратилось в смолу, и эта смола неумолимо плавится.

На небе виднелись лишь редкие облачка, вовсю светило солнце — однако многие из встречных прохожих отчего-то поеживались, как будто под порывом холодного воздуха.

Около «Гостиного двора» Ян наткнулся на драку. Вообще-то, потасовки в самом сердце города, на главном проспекте, редкостью не были. С Москвой, где митинг без «боевых действий» — и не митинг-то вовсе, сравнить «стену гласности» не приходилось. Но для города, живущего рассудком, и от этого было как-то не по себе.

А теперь же раз в месяц тут творилось и вовсе невообразимое.

— Граждане, ваше собрание незаконно, расходитесь! — надрывался в мегафон милиционер.

Но граждане о том и не думали. И начался разгон.

— Позор! — неслось из толпы, когда очередного бунтаря тащили в милицейский автобус.

Ян мог бы пройти по другой стороне улице, но он уже нырнул в переход — а на выходе его увлекла за собой толпа.

— Ну, кому еще! — услышал он голос над своей головой. Оказывается, дюжий прапорщик уже уложил «силовым приемом» какого-то «ботанического» вида парня на землю, не забыв пнуть сапогом, и теперь изготовился ухватить Яна.

— Ну!

Толпа пришла в движение, подростка затянули туда.

— Мальчонку-то за что, сволочь! — выкрикнула какая-то бабка.

— Все вы хорьки поганые! — орал прапор на людей, которые не совершали никакого преступления.

Следовало выбираться из толпы, да поскорее. Ян так и сделал, не забыв поблагодарить тех, кто его вытащил.

Он в обход вышел на Садовую. Сейчас было примерно четыре, и следовало если не поторапливаться, то, по крайней мере, идти быстро.

Проходя мимо Апраксина двора, Ян почувствовал неудержимый голод. Он не хотел останавливаться около торговых рядов — и все же пришлось.

К счастью, родители, приехав к нему с визитом в «интернат», выделили немного карманных денег. На пирожок, по крайней мере, хватит — и даже не на один.

— Пожалуйста! — ухмыльнулась дряблым лицом продавщица — толстая баба в белом, но плохо застиранном халате. — Тебе сосиску в тесте печеную или жареную?

На прилавке неаппетитно стояли приоткрытые упаковки горчицы и кетчупа, причем горчица больше походила на какую-то просроченную мазь, а потеки кетчупа на пластмассовой бутылке напоминали загустевшую кровь.

Ян посмотрел вниз — около самых ног продавщицы деловито суетились две крупные жирные серые крысы. Они уплетали крошки, оставшиеся от пирожка, и, кажется, намеревались потребовать добавки — а коли не дадут, то они и сами смогут взять.

Одна из крыс встала на задние лапки, и, не прекращая есть, уставилась на Яна, поводя усами.

— Так какую сосиску-то? — вновь поинтересовалась баба. — Или — беляш?

— Никакую… — сдавленно ответил Ян и поспешил отойти от лотка как можно дальше.

Голод как-то пропал сам собой.

На Сенной площади было многолюдно — как всегда. Ян прошел мимо продувных харь, держащих под полой плакатики: «Куплю золото и ценности по хорошей цене!» Около перехода его едва не поймала за руку наглого вида девица, сунувшая только что не в лицо юноше пластиковую карточку:

— Мы проводим рекламную компанию! Вы можете выиграть холодильник и музыкальный центр! — затараторила она.

Неподалеку стояли остальные «рекламщики» довольно грозного вида — несчастный, который клюнет на карточку и потом не захочет отдавать денег на «розыгрыш приза», мог вполне поплатиться своим здоровьем.

Ян миновал декоративные тележные колеса и скамейки, усиженные бомжами — видимо, родными братьями тех, что обитали на Марсовом поле. Он бросил взгляд на странного вида усеченную колонну — монумент мира на бывшей площади Мира. Колонна была подарена городу к славному юбилею, и на ней изображалось слово «мир» на самых различных языках. Правда, никакого умиротворения в души сей памятник не внес — от слова «сахар» во рту, как правило, сладко не бывает.

Юноша свернул на Московский проспект. Конечно, было искушение заглянуть домой, и там ему, скорее всего, обрадовались бы — но сейчас он упорно стремился дальше, туда, где мерно протекают черные воды Обводного канала. Говорят, каждые десять лет в этом месте случается настоящая эпидемия самоубийств — и не все, кто кидается в воду, совершают это из-за несчастной жизни или несчастной любви. Некоторые и вовсе не осознают, что творят.

Яну было неизвестно, сколько усилий приложил О.С.Б., чтобы избавить людей от этой напасти. Но не помогало ничего: ни заклинания, ни небольшое, но действенное внушение милицейским постам усилить контроль за опасным районом. Конечно, многих удалось откачать, а кое-кого — и порасспросить.

И каждый раз история с проклятием получала новое подтверждение.

Юноша даже не слышал об этом. Он просто знал, что должен пойти на зов, что это — его предназначение, и все остальное — побоку. И поэтому упорно брел по Московскому — к «Технологическому» и дальше, дальше, к мосту через Обводный.