— Хороший доктор — это Фред, — возразила Джоанна. — Нэш по сравнению с ним — так себе.

Фред Хирш возглавлял отделение интенсивной терапии.

— Ну, Фред вообще гений в своем роде. Это тебе любой скажет, — заметила Грейс.

— Ну да, гений. Потому что в тебя влюблен, — усмехнулась Джоанна. — Как, впрочем, и все остальные на нашем этаже.

— Фред староват для меня, — сказала Грейс, пропуская мимо ушей последнее замечание Джоанны. Никто, конечно, не был в нее влюблен, просто Джоанна любила бросаться этим словечком.

— Фреду всего шестьдесят два, — не унималась Джоанна. — По современным понятиям это все равно что сорок пять. Нормально, тебе же не детей с ним плодить. Для детей сперма у него точно старовата.

— Знаешь, если я не буду плодить детей, то это не означает, что настал конец света.

Слова эти повисли в воздухе, оставив после себя ощущение неискренности. Конец света, конечно, не настал бы — она поняла это, еще живя с Гэри, но иногда ощущала острую щемящую боль неосуществленного материнства. Острую, щемящую, пронзительную — как удары басов по барабанным перепонкам.

— Просто я хотела сказать, — поправилась Грейс, — что если я соберусь завести ребенка, то я должна сделать это сама.

— Чушь какая! — воскликнула Джоанна. — Ты в Интернет хоть залезь! Знаешь, сколько там мужиков, которые хотят создать семью?! Просто надо помнить, что лучшее — это враг хорошего. А если будешь ждать своего идеального мистера Супера-Пупера, то можно и вообще все на свете прозевать.

— Завтрак подан! — прощебетала Черри, явно желая отвлечь их от острой темы. Лопаточкой она подцепила омлет и выложила его со сковородки на блюдо.

Грейс сидела задумавшись, потом произнесла:

— Мне кажется, я еще для этого не готова.

Как она раньше хотела, чтобы Гэри заморозил свою сперму! Они обсуждали этот вопрос, но уж больно много было других проблем. Всякий раз, видя чужого ребеночка в транспорте или в больнице, она думала: «Вот и наша кроха могла бы быть на него похожа».

Джоанна села за стол напротив Грейс.

— Я тебе скажу только одно — не удивляйся, если Рик Нэш пригласит тебя на свидание. Я же видела, как он смотрит на тебя.

— Тебе потереть сыра в омлет? — спросила Черри у Джоанны.

— Ага. И побольше, — ответила та. И прибавила, обращаясь к Грейс: — Еще вспомнишь мои слова.

— Давай не будем сочинять и усложнять, — сказала Грейс.

— Я? Усложняю? — Джоанна изобразила показное смущение. — Ты о чем?

Грейс рассмеялась. Джоанна была жуткой сплетницей и подстрекательницей. Но более отзывчивого человека Грейс не знала.

— Вот, пожалуйста. — Черри поставила перед Джоанной тарелку с омлетом и положила вилку с ножом — словно хлопотала не перед подругой, а перед законным супругом. — Приятного аппетита!

— Спасибо. Пахнет обалденно! — Джоанна жадно придвинула к себе тарелку и лихо запустила вилку в омлет.

Грейс поднялась из-за стола.

— Ну ладно, девочки, — сказала она. — Я, пожалуй, все-таки выберусь на пробежку, а потом бухнусь спать. А то уже и забыла, что такое работать по ночам.

В тот вечер, когда Грейс ушла в ночную смену, а Черри еще не вернулась с дневной, Джоанна решила прокатиться поужинать в «Соловьи».

«Соловьи» — самая старая из четырех таверн на Черепашьем острове — были открыты еще в 1870-е годы. Основатель заведения Бенджамин Найтингейл — Соловей — погиб в 1884 году во время крушения китобойного судна, но его семья продолжала держать таверну, пока пять лет назад праправнук Бенджамина Тодд Найтингейл, чья душа совсем не лежала к подобного рода занятию, не продал ее, чтобы переехать в Майами-Бич и освоить новое дело — массаж тела. Новым владельцем бара стал Хоган Вандервоорт, получивший прозвище «Капитан» за привычку носить черную шкиперскую фуражку. Первое, что сделал Капитан, став хозяином заведения, — он сменил вывеску с «Найтингейл'с» на «Соловьи» — новое название казалось ему более поэтичным. В семье Джоанны, где все работали в медицине, над этим названием подсмеивались, сама же она гадала, не был ли старик Бен Найтингейл родом из Флоренции.

Джоанна припарковала мотоцикл под светящейся рекламной вывеской «Гиннесса» и вошла внутрь. В таверне было безлюдно, поэтому она села за барную стойку и заказала себе пинту «Гиннесса» и коронное блюдо Капитана, красу и гордость Новой Англии — солянку из свинины и моллюсков с хрустящими ирландскими пшеничными пышками. Уж что-что, а готовить Капитан умел. Статный, мускулистый, загорелый, крепкий мужик с холодными серыми глазами и седенькими маньчжурскими усиками, он носил распущенные волосы до плеч и имел множество татуировок, по которым Джоанна пыталась прочесть историю его жизни. На одном бицепсе у него красовался бульдог с ножом в пасти (может, какой-то барбос из детства?), а на другом — красное сердце, и прямо по нему написано «Сьюзан» (бывшая жена? покойная жена?). На левом предплечье нарисована рука с указательным пальцем в виде крюка, а на правой — зеленый змей, извивающийся от локтя до запястья. Вид у Капитана был неприступный — попробуй спроси, что это означает, — вот Джоанна и не спрашивала. Неприступный вид Капитана, похоже, был связан с его морским прошлым, с его путешествиями по океанам, чье безмолвие он будто вобрал в себя. Это морское прошлое сказалось и в дизайне интерьера таверны — на стенах висели сети, китовый ус, на дубовых столах стояли старинные лампы. Стилизованный под старину музыкальный автомат играл блюз и джаз, кантри и вестерн и целую подборку итальянских и ирландских матросских песен.

Потягивая пиво, Джоанна, как всегда, думала о Донни. Когда она последний раз виделась с ним две недели назад, он прозрачно намекнул, чтобы она немножко сбросила вес. Да, именно этого потребовал Донни, поклонявшийся ее телу как святыне, возливавший на его алтарь мед и масла, воскуривавший перед ним благовония, а потом оставлявший на нем отпечатки своих зубов. Тот же Донни, который называл ее «соблазнительной женщиной». Но со временем его вкусы стали склоняться в сторону тех телок, что целыми днями ошивались в его крутом манхэттенском салоне, — к этим тощим пигалицам, топ-моделям и актрисулькам на высоченных каблучищах, в солнечных очках и с тысячедолларовыми сумочками от прославленных дизайнеров. Тот самый Донни, этот не знающий возраста вечный панк-рокер с черной всклокоченной шевелюрой, в брючках в обтяжку и в вечно болтающихся на тощем брюхе футболках. Хоть раз она назвала его костлявым или несексуальным? Хоть раз попросила его поправиться на несколько фунтов? Нет, не попросила. Ни разу.

Слава Богу, остались еще мужики на земле, способные оценить красоту настоящей женщины. Вот, например, парни из техперсонала у нее на работе. «Привет, роскошная ты наша! Ох, Мамачита, ну не могу на тебя спокойно смотреть, прямо сердце выскакивает!» А Фред Хирш? Фред Хирш, который сказал ей как-то, что она похожа на Софи Лорен в молодости. Правда, замечание это больше говорило о возрасте самого Фреда, нежели о внешности Джоанны, поскольку с Софи Лорен ее роднили только сиськи да итальянское происхождение, но все равно комплимент она взяла на заметку. И самое забавное, что в отношении сексуальной энергетики отделение интенсивной терапии сто очков вперед давало модному салону Донни. В больнице и врачи, и медсестры, и интерны, и техперсонал, и даже пациенты флиртовали вовсю. Врачи хлопали сестер по попкам, сестры в ответ щипали врачей. Заигрывали все поголовно, кроме пожилых солидных медсестер вроде Кэти, которая считала подобные легкомысленные шашни позорным пятном на медицинской профессии. Но эти сестры оставались бессильны перед силой природного зова. Людям, которые ежедневно видели чужие мучения и смерть, было необходимо как-то снимать напряжение.

Джоанна рассталась с Донни после того, как обнаружила, что он ей изменяет. Донни, конечно, все отрицал, и где-то в потаенном уголке души Джоанна даже верила ему. Или хотела верить. В общем, они остались друзьями, и она ходила к Донни стричься — как, например, две недели назад. Тогда она познакомила его со «Сьюзи», припарковав мотоцикл на тротуаре перед салоном.