— Дорогой святой Антоний, я никогда не просила тебя ни о чем таком раньше и даже знаю, что с такой просьбой надо обращаться к другим святым, но, пожалуйста, сделай что-нибудь, чтобы помочь Мэтту Коннеру. Ведь он дарит счастье многим миллионам людей, и еще не забудь про те деньги, которые он собрал для жертв торнадо…

Тут у Джоанны зазвонил мобильник. Это звонил Донни — видимо, прочел ее сообщение, которое она ему отправила впопыхах, когда узнала, что Мэтта собираются положить в отделение интенсивной терапии. Она шепотом ответила:

— Я сейчас в больничной часовне. Ты получил мое сообщение?

— Ой, да. Извини, что не подошел к телефону — я спал. Ты заедешь ко мне или мы где-то встретимся?

— Встретимся?..

— Ну да. Чтобы передать лекарство.

Морфин! Джоанна только сейчас вспомнила.

— Ты прямо сейчас хочешь?

— Ну да, сейчас. Я могу взять такси и буду у тебя через двадцать минут. Идет?

— Ой, Донни, я так устала… И потом, я не могу здесь говорить. Ты мое сообщение получил насчет Мэтта Коннера? Он сейчас здесь, в нашей больнице, в моем отделении…

— Да чхать я хотел на Мэтта Коннера! У меня у самого плечи болят, руки болят! Так ты скажи: ты встретишься со мной или оставишь меня мучиться?

«Мучиться»! Это ж надо было такое сказать! И главное — кому? Ей, чья работа в том и заключается, чтобы облегчать чужие мучения! Даже не работа, а призвание. Нет, ну как она может заставить его мучиться?!

С другой стороны, где гарантия, что он не втянется? Нет, конечно, Донни обещал, что не втянется, но разве можно верить его слову?

— Ой, ну подожди… Подожди минуточку!.. — сказала Джоанна, пытаясь разобраться в сумбуре собственных мыслей.

Донни что-то заорал в трубку, и Джоанна выключила телефон. Нет, ну интересно — она находится в церкви, говорить, считай, не может, а он, гад, даже не слушает ее! Нет, ну ладно, у него там что-то болит, но Мэтт Коннер-то сейчас вообще одной ногой в могиле, а Донни на это плевать!

Она вдруг поняла, что совершила безумие, украв для него из больницы лекарство. Дивилась только теперь, как вообще поддалась на его уговоры. Зачем? Зачем она это сделала? Порадовать его хотела? Или хотела, чтобы он зависел от нее? Чтобы все время таскался за ней по пятам и клянчил?

Ответить на этот вопрос она не могла. Знала только одно — без него ей тоскливо.

Телефон снова зазвонил. «Ладно, — подумала Джоанна, — попробую его урезонить».

— Алло!

— Ты чего трубку бросаешь?

— Да потому что ты эгоист! Человек при смерти, а ты думаешь только о своих идиотских руках! — Джоанна услышала в трубке щелчок. — Алло! Донни!..

«Ну вот, — подумала Джоанна, — зря я сказала про эти „идиотские руки“. Донни ведь терпеть не может, когда такие слова звучат в его адрес».

Видимо, надо уходить из часовни и дуть поскорее домой на Черепаший остров. Потому что, чует ее сердце, Донни уже чешет к ней в больницу.

Ровно в восемь Черри закончила заполнять медицинские карты и рванула к лифту, даже не попрощавшись с Грейс, которая была по уши занята своим прославленным пациентом. Конечно, правильно, что для этой работы выбрали именно Грейс. Такая талантливая медсестра. Талантливая и взрослая. Солидная. Кому, как не ей, поручить уход за голливудской суперзвездой? Пока Черри представляла себе, как стала бы рассказывать друзьям и близким дома о том, как будто это ей поручили ухаживать за Мэттом Коннером, мысли ее и, главное, чувства витали вокруг Рика. А Мэтт Коннер был ей в общем-то до лампочки.

На улице она стянула с себя верхнюю половину сестринской спецовки — под ней была серенькая облегающая футболочка с красной надписью «телка» — и направилась в противоположную от метро сторону. Гнало ее туда что-то вроде инстинкта. Куда именно? Домой к Рику. На протяжении всего дежурства она прямо-таки изнывала, извелась вся в догадках, почему Рик не звонит ей. Конечно, они расстались всего-то меньше суток назад, но она все равно не могла понять, почему он не позвонил ей на работу — просто чтобы дать знать, что думает о ней. Это, конечно, не означало, что он не хочет звонить — может, просто боится показаться слишком нетерпеливым и необузданным. Но ей-то главное было знать, что он хочет видеть ее снова и что вчерашнее свидание не было «одноразовым».

Рик жил на Шестьдесят шестой восточной в доме со швейцаром — это Черри вчера запомнила, хоть и была изрядно «под градусом». Саму квартиру она особо не рассматривала, знала только, что в ванной бардак и что там не было запасной зубной щетки.

На этом месте Черри осенило. Она завернула в ближайшую аптеку и купила пузырек «Клорокса», губки для личной гигиены и зубную щетку. Потом заскочила в супермаркет и купила плитку дорогущего темного шоколада. Хотела прихватить еще бутылочку вина, да передумала — побоялась раньше времени убить Рика наповал.

С пакетами в руках она подошла к его дому и вдруг разволновалась. А вдруг он не хочет ее видеть? Но что же тогда было вчера? Так мил был с нею! Разве что-то изменилось за это время? А может, его дома нет? Однако когда она входила в подъезд, швейцар не остановил ее — только улыбнулся, кивнул и снова опустил глаза в газету. Черри обрадовалась: лучше она сама постучится в дверь квартиры Рика и устроит ему сюрприз. Ей почему-то казалось, что Рик должен любить сюрпризы.

На лифте она приехала на девятый этаж. После долгой трудовой ночи она вроде бы должна была устать, но не устала. Уж очень ей хотелось увидеть Рика.

Возле двери она минутку постояла, прислушалась. Не услышав ничего, постучала дважды, не очень сильно, и вдруг у нее возникло чувство, будто она совершила что-то неприличное. Но дверная ручка уже повернулась, и путь к бегству был отрезан. Черри попыталась изобразить на лице подобающую ситуации улыбочку — самонадеянную и стервозную; но когда дверь открылась, улыбочка почему-то превратилась в убого-жеманную, извиняющуюся, точь-в-точь как у какой-нибудь дурацкой домохозяйки из фильмов 60-х годов. В детстве Черри часами смотрела «Зачарованных» и, конечно, переняла у Саманты Стивенс ее преувеличенно нахмуренную улыбочку проштрафившейся прислуги, которой та прикрывалась в случае неудавшегося колдовства и благодаря которой случались такие бедствия, когда, например, сэр Ланселот ни с того ни с сего появлялся в гостиной верхом на коне. Эта дурацкая улыбочка не раз выручала Черри в разных неловких ситуациях, но лицо, смотревшее на нее в приоткрытую щелочку двери, похоже, было не больно-то радостным. Такое впечатление, что Рик даже не узнал ее. Казалось, что он был чем-то увлеченно занят и мыслями находился «где-то там». И Черри вдруг с ужасом подумала: а вдруг он не один?

— Что? Переезжаешь? — спросил Рик, кивая на ее полиэтиленовые пакеты из магазина, и рот его сжался в заговорщицкую понимающую усмешку.

Черри не знала, что и думать. Смеется он, что ли, над нею? А главное, один ли он там?

Белая рубашка, темно-синий галстук. Рубашки-то у него всегда безукоризненно накрахмаленные, чистенькие.

Пытаясь изобразить невинную улыбочку, Черри произнесла:

— Вот, пришла с дарами.

Она сказала это так, словно ее приход был самой естественной вещью на свете. Нагло, конечно, а что ей оставалось делать? Надо же как-то пробиваться, как-то показать, на что способна. С игривым видом она протянула Рику пакеты — ни дать ни взять ребенок, дарующий взрослому плоды своих школьных трудов. Когда Рик брал пакеты, руки их соприкоснулись, и словно какой-то разряд пробежал между ними — это Черри почувствовала.

Рик сунул нос в один из пакетов и удивленно повел бровью:

— Банные принадлежности?! А шампунь где?

— Шампунь у тебя и так есть, — сказала Черри. — Ты в другой пакет загляни.

Рик открыл другой пакет, и лицо его просияло. Такая радость была написана на нем. Да и что удивительного? Шоколадка есть шоколадка!

— Ну ты молодчина, Бордо! — как-то по-волчьи усмехнулся Рик, потом поставил пакеты на пол и привлек к себе Черри за попку, а потом поцеловал ее взасос. Черри разомлела, когда он оторвал ее от пола. Сексуальная маечка задралась, и Рик целовал ей пупок, а Черри повизгивала, обвивая его ногами, и почувствовала, как ее несут по комнате — мимо дивана и стульев, мимо телевизора и галогеновой лампы (до чего ж вредные эти лампы и страшные такие, уж она-то поменяла бы на нормальную!) и мимо квадратного обеденного стола из белого дуба, об угол которого она треснулась вчера, когда шла к выходу; и вот уже второй раз за эти сутки она ощутила этот момент приземления, мягкого приземления на прохладную приятненькую поверхность постели Рика.