— Хорошо, — сказал он. — Думаю, нам нужно найти убежище от этого ливня. — Подняв кроликов, он слегка тряхнул ими. — Кто проголодался?

Он смотрел, как под легким ветерком танцевало пламя костра. Навес из листвы и веток над головой сотрясался от ливня. Время от времени капли дождя падали сквозь прорехи в листве, но находиться здесь гораздо лучше, чем под открытым небом, где весенний ливень колотил по окружающим холмам, как по наковальне. Айзек тушил мясо и помешивал его палочкой, мурлыча какой-то мотивчик себе под нос. Пахло очень вкусно. Даже Саша, казалось, несколько расслабилась.

Старый горец был так голоден, что его подташнивало, но жаловаться не имело никакого смысла. Пища будет готова тогда, когда будет готова. По крайней мере, рана в животе, кажется, заживает. Ему удалось с трудом встать на ноги и, прихрамывая, без посторонней помощи взобраться на холм. Колени адски болели, а две минуты, которые он потратил, чтобы помочиться, оказались из числа наихудших в его жизни, но он решил, что выздоравливает.

Кашлянув, он бросил взгляд на Сашу.

— Я сожалею о гибели твоего друга, девочка, — сказал Кейн и хотел было что-нибудь добавить, но, так ничего и не придумав, уставился на свои руки, покрытые шрамами.

С минуту она не отвечала. Затем взглянула на него через костер.

— Знаешь, у меня есть имя. Саша. А не «девушка» или «девочка». И даже не «стерва», как ласково обращается ко мне твой грубый товарищ.

— Я не хотел тебя обидеть, — сказал Кейн. — Никогда толком не запоминал имен, и моя память не становится с годами лучше. Кроме того, когда стар, как я, почти все кажутся тебе девочками или мальчиками.

Она поразмыслила над этим немного.

— А сколько же тебе лет? — спросила она наконец.

— Не могу сказать точно. Я убил своего первого человека более сорока лет назад. Мне было тогда — сколько же? — девять. Полагаю, это значит, что мне за пятьдесят.

Она уставилась на него с недоверием.

— Ты убил своего первого человека, когда тебе было девять лет? Это нелепо.

— Да… ну, в те времена Высокие Клыки были более дикими. — Он смотрел на котелок, булькающий над огнем. — На мою деревню напали из ближайшего поселения. Наши воины отогнали их, но они бросили несколько раненых. Один из них лежал на снегу прямо передо мной с пробитой грудью и всхлипывал, как ребенок. Отец дал мне свое копье и сказал, что пора мне становиться мужчиной. — Кейн пожал плечами. — Я сделал то, что должен был сделать.

— Ты же был ребенком, — сказала Саша.

Он увидел в ее глазах отвращение.

«Да, я им был. И тем не менее в ту минуту я увидел правду мира, и человек поумнее отнесся бы к этому уроку гораздо серьезнее, чем я. Однако что сделано, то сделано. Бьюсь об заклад, что твое прошлое — отнюдь не сплошное благоденствие и безмятежность. И у тебя есть свои скелеты в шкафу, если я в чем-то разбираюсь».

— Так тогда было заведено, — пояснил Кейн. — И сейчас то же самое, хотя Пределы теперь не воюют, как прежде. Угроза с хребта Дьявола сделала всех осмотрительней насчет того, чтобы крошить друг друга. Почти всегда, — добавил он.

Айзек решил, что еда готова, и передал котелок Кейну.

— Ешь, сколько хочешь, — сказал он. — Тебе нужно восстанавливать силы. По правде говоря, я удивлен, что ты выкарабкался. Вы, горцы, крепкие ребята, ничего не скажешь.

Бродар Кейн не ответил. Он уже набил рот. Горячее варево стекало по подбородку и обжигало пальцы, но он не обращал на это никакого внимания. Два года его непрестанно преследовали в Высоких Клыках, и он никогда не знал, где добудет себе еду. В таком положении человек ест, что может, когда может и как может. Случалось, он был вынужден пить собственную мочу, а ведь понятно, до чего скверно обстоят дела, когда такая перспектива представляется чуть ли не привлекательной.

Остальные двое молча наблюдали за ним. Когда Кейн больше не мог уже съесть ни кусочка, он почувствовал, что возвращается слабость. Бродар стал было клевать носом, но голос Саши вернул его из дремоты:

— Ты так и не сказал мне, что ты и Джерек делали в Сонливии.

Изменив позу, он моргнул пару раз, чтобы стряхнуть полузабытье.

— Мы были в бегах, — произнес он после неловкого молчания. — Шаман назначил награды за наши головы. Особенно за мою. Ему ничто так не хотелось увидеть, как мою рожу на копье над Великой Резиденцией.

— Шаман? Ты имеешь в виду лорда-мага Высоких Клыков? Что ты сделал, чтобы так расстроить его?

— Дело не в том, что я сделал, девочка, а в том, чего не сделал. — Закрыв глаза, он перенесся в то утро, когда Шаман произнес слова, от которых у него кровь застыла в жилах.

Берегунд нужно сровнять с землей.

— Я не всегда был жалким стариканом, которого ты видишь перед собой. Меч Севера — так меня называли. Я был Защитником Высоких Клыков, первым заслоном на пути демонов, которые спускались с хребта Дьявола. Во время войн я был орудием воли Шамана.

Саша явно была озадачена.

— Ты служил Шаману?

Он кивнул.

— Дело в том, что в молодости меня не слишком заботило, что правильно, а что неправильно. Я сделал много такого, чем отнюдь не горжусь. И лишь когда я стал постарше, слава и уважение потеряли для меня свой блеск. А как только это происходит, остается лишь убивать, а быть лучшим убийцей — недостаточно. Особенно если человек начинает чувствовать тяжесть совершенных деяний.

Он посидел немного, вспоминая. Поднялся ветер, и его свист в ветвях деревьев звучал, как вопли тысячи заблудших душ. Саша и Айзек выжидающе смотрели на него. Кейн кашлянул.

— Я встретил Мхайру, когда мне было, наверное, вдвое меньше, чем сейчас. Мы сошлись в течение года. Она — из Зеленого предела, родилась в семье пастухов из Берегунда. Скромная семья, но мне было наплевать. Я забывал обо всем при виде ее смеющихся глаз. Если припомнить, то я, возможно, думал, что женитьба на дочери пастуха украсит мою славную легенду.

— Это мне кого-то напоминает, — тихо произнесла Саша.

Он поразмыслил над этим.

— Да, я узнаю свои черты в этом парне. Я был самонадеянным. Гордым. Тщеславным. Женитьба на Мхайре — единственное, что я сделал верно. Не проходит и дня, чтобы я не благословлял то единственное мгновение здравомыслия.

— А что случилось? — спросила Саша, тыча в остатки костра палкой.

Лицо Айзека, как обычно, выражало вежливое внимание.

На мгновение Кейн закрыл глаза.

— Шаман приказал предать Берегунд мечу. Семью Мхайры. Друзей, которые у меня там были. Всех.

— Почему?

Он пожал плечами.

— Так поступает Шаман. Повод был такой: город не чтит Договор, отказался платить дань Сердечному Камню. Но все в конце концов сводилось к тому, что Шаман проявлял свое господство. Он всегда натравливал людей друг на друга. Отбраковка слабых, как он называл это.

— Ты отказался сделать то, что он просил.

Старый горец кивнул.

— Шаман дал мне день, чтобы я принял решение. Думаю, он хотел проверить меня. Понимая, что ему не понравится мой ответ, я бежал с Мхайрой на восток. Собратья поймали меня через неделю, но я оттянул время, чтобы она успела спастись. Так я думал.

На глаза навернулись слезы. Он сморгнул их.

— Я провел большую часть года в клетке. Собратья нашли Мхайру в пещере на хребте Дьявола, и нас обоих доставили к Шаману. Он сжег ее заживо. Я был бы следующим, если бы не Джерек. Что бы о нем ни говорили, Волк — не из тех, кто забывает о долге.

Поджав губы, Саша уставилась в землю.

— Жуткая история. У тебя есть дети?

Он вздрогнул.

— У меня был сын. Мхайра им гордилась, и я — тоже. У него был ум матери и мастерство отца во владении мечом. Он… умер в тот же день, когда сгорела Мхайра.

За его словами последовала тишина. Некрасивое лицо Айзека выражало сочувствие, и даже Сашин взгляд смягчился. Костер догорел, остались лишь угольки. Кейн уставился на светящийся пепел, чтобы не смотреть на сидящих напротив. Наконец он кашлянул.