Стоявший рядом с Барнаби рабочий сказал:

– Много еще народу взлетит с этих башен-убийц на собственных крыльях. Кессонщики в подводных ящиках из-за газа вспыхнули желтым, про них кто-то вспомнил? Сколько легких там, внизу, еще взорвется от давления? Если хотите знать, этот лед, который валится сверху, – не что иное, как замороженная моча небесных душ. Так и запишите.

– Зачем соглашаться на такую работу? – спросил Барнаби.

– Работа есть работа. Ответьте мне лучше на один вопрос. Как выходит, что у вас каждый день новостей ровно на газету?

Барнаби смотрел, как вдовы бросают цветы на камень. Вернувшись в «Горн», он переписал репортаж. Первый вариант был отвергнут.

– Я же вам сказал: короче, – объяснил Зипмайстер, – Три абзаца на странице некрологов. «Сколько тел в скольких зданиях? Сколько трупов, замурованных в мостах и туннелях?…» Господи, Рак, зачем швырять в лицо читателю его человеческий страх? Нам есть над чем поразмыслить и без напоминаний о том, что мы живем на кладбище, «…дожидаются вечности в бетонных блоках?» Господи.

– Не столь уж редкая судьба для рабочего жмурика, – сказал Барнаби. – Забальзамироваться в чьем-нибудь фундаменте.

– С другой стороны, в бетонном блоке они не превратятся в овсянку. И может, воспримут флюиды тех, кто сношается наверху. Куда ни посмотри, всюду кто-нибудь да сношается.

– Им это будет действовать на нервы.

– Больше, чем тишина? Я скорее предпочел бы стать городским Голиафом, чем обедом для червяков и сорняков. Фоссилизироваться на посту. И пасть окаменелостью, – сказал Зипмайстер.

– Вы уже окаменели. И кстати, об ископаемых. О вашем предложении насчет вашингтонского бюро. Пошлите туда кого-нибудь другого.

– Черт, Рак, что на этот раз?

– Спорт. Отдайте мне спортсменов. Хочу провести время там, где люди лупят друг друга без слез и криков.

– Битву идиотов? Вы шутите.

– Нет, не шучу. Спорт.

Вернувшись на ферму, Чурба Ньюэлл стал ждать первой партии голубей. Не дождавшись, отправил Джиму Фиску множество писем с вопросами о судьбе своих птенцов. Он перестал писать после неожиданной смерти Фиска. Из сиротского приюта Нью-Йорка Чурба получил записку. Они пытались подобрать по описанию мальчика, но в точности такою найти не удалось. Чурбу просили подумать над подходящей заменой. Он им ответил: «Спасибо, не нужно».

Берта Ньюэлл, переделав домашние дела, садилась у окна разговаривать с птицами. Однажды она получила от сына Александра вымоченное в воде письмо. Из-за подтеков там невозможно было ничего прочесть, однако на конверте Берта разобрала очертания не то кальмара, не то русалки.

Она хотела сжечь платье, оставленное ей Анжеликой Халл, но все откладывала. Когда на исходе века Берта умерла, ей наконец довелось его поносить.

Через пять месяцев после родов Анжелика Халл и Аарон Бапкин поженились в Геттисберге, Пенсильвания, церемонию проводил мировой судья.

Они поселились вместе с Исааком Бапкином на его десяти акрах неподалеку от Итаки, Нью-Йорк. Исаак говорил о внуке только в прошедшем времени, но между тем постепенно стал называть Анжелику дочкой, а своего правнука Хамиша буббеле.[99]

Кроме выращивания люцерны, Аарон вел в корнелльской сельскохозяйственной школе курс под названием «Таинство происхождения и метафизический смысл научных методов лозоискательства».

Семинария имени Герберта Черная Лапа распахнула свои двери в День святого Валентина 1871 года. На впечатляющей инаугурационной церемонии преподобный мистер Генри Турк сообщил изумленным почетным гостям, что предложил студентам сделать для общества валентинки. Учащиеся, однако, со слишком большим пылом отнеслись к обычаю нарезки сердец, так что задание пришлось отменить.

Оратор со стороны гостей капитан Джордж Армстронг Кастер сказал, что тронут до глубины души тем, как Турк обращается с индейцами. Через несколько лет, вспомнив об этом событии, Кастер предложил преподобному пост эмиссара в операции на речке Литтл-Биг-Хорн.[100]

После того как в соответствующих кругах отказались от планов двигать Финеаса Т. Барнума на президентские выборы, друг детей, объединив усилия с Джоном Гринглингом Нортом, создал передвижной цирк, который по праву стал именоваться величайшим шоу в мире.

После смерти своей жены Чарити Барнум женился вторично на двадцатидвухлетней шотландской девушке, готовой охать над каждым пигментным пятнышком на дородном теле супруга. Не переставая путать удачи с провалами, он пережил несколько пожаров, сделался обожаемой национальной иконой и мирно почил в своем бриджпортском доме. Парк, построенный им для зимовки цирка, естественным образом был выбран местом для памятника.

Мальчик-с-Пальчик проживал свою жизнь по соседству. Он оставил публичные выступления и наслаждался неспешным закатом. Генерал был рад тому, что его слава и репутация оказались выше ростом, чем он сам.

В свое последнее десятилетие прежде флегматичный Корнелиус Вандербильт полюбил озорство и даже проказы. Похоже, старческое слабоумие принесло ему больше радости, чем первый юношеский румянец.

Когда коммодор отбыл в мир иной, тысячи паровозов отдали ему дань гудками. Неподъемное состояние отправилось дальше маршем прогресса.

Кристофер Шолс, оставив попытки усовершенствовать литературное пианино, продал все права на пишущую машинку оружейной компании «Ремингтон армс» за 12 000 долларов. Машинка стала едва ли не самым популярным оружием этой фирмы.

Многочисленные затеи «Саймона Халла и сына» удавались отлично, пока вдруг все не покатилось вспять. На табачный урожай кубинских плантаций обрушился коварный грибок, и семейству пришлось взвалить на себя непомерные расходы.

Саймон, Бен и Лоретта вернулись в Бингемтон к своим скамьям. Атаки самокруток, пахитосок, травы, косяков и простых папирос мало что оставили от былого халловского громоподобия. Положение только ухудшилось, когда члены медицинского братства стали прописывать лекарственные версии сигар как смягчающее средство при неполадках с дыханием. И все же, сколь бы ни снижались продажи, прочный спрос на продукцию Халлов обеспечивал их средствами для, по крайней мере, достойной жизни. Главной опорой стал «Дядя Том».

Дочь Лоретты Симонетта, миниатюрная, но бойкая молодая особа, оказалась весьма способной к бизнесу. Это вселяло серьезную надежду на то, что будет продолжена заложенная Халлом традиция поставок качественного дыма по разумным ценам.

Когда во время футбольного матча между командами университетов Сиракьюса и Колгейта женщины, требуя положить конец порочной практике половой сегрегации при распределении зрительских мест, устроили беспорядки на стадионе «Арчибальд», Барнаби Рак получил по голове столбом от ворот и потерял сознание. Позже он с удивлением узнал, что юная агитаторша, пришедшая в разгар битвы на футбольном поле к нему на помощь, не кто иная, как Ребекка Турк, дочь покойного Генри Турка и его жены Саманты, из Акли, Айова.

Прямо на больничной койке Рак написал прочувствованный репортаж о стадионном перевороте. Он апеллировал к американской вере в справедливость, возводил на пьедестал право совместного сидения и утверждал, что риск будет оправдан. (После некоторой отсрочки справедливость восторжествовала. Во второй половине двадцатого века обоим полам было позволено орать на стадионах бок о бок. Сообщений о неумеренных прелюбодеяниях в перерывах между таймами до сих пор не поступало.)