– Расхватали, как пирожки с кошатиной. Ну-ну.

– Что значит «ну-ну»?

– Из-за чего, ты думаешь, они расхватали твои газеты, как не из-за моего Голиафа? Ты вон не шевелишься, и то весь звенишь. В карман небось побольше доллара запихал.

– Какая разница? Запихал я в карман или не запихал – это не то, что ты у меня забрал, так что отдавай назад.

– Разве жизнь – не бедствие? – поинтересовался Чурба.

– Тебе нравятся переломанные коленки?

– Вы только посмотрите на этого недомерка, он думает, что он новый Костомол Брайан. Кстати, как твоя мама?

– Умерла, похоронили уже. Оставила меня сиротой.

– Мои соболезнования, – сказал Чурба. – Она в лучшем мире, а у тебя полны карманы. Похоже, вы неплохо заработали на этой распродаже.

– Ты ж клялся, что этот твой каменюка умеет лечить.

– Я не сказал об этом ни слова. А кто говорит, что не умеет?

– В газетах говорят.

– Если ты будешь верить всему, что печатают в газетах, кончишь тюрьмой. Хотя ты и так ею кончишь, если еще раз махнешь своим молотком. Тут легавый на углу, много чего мне должен.

– Мама перед смертью молилась за исполина.

– Слушай меня, мальчик. Я лично видел, как Голиаф творит чудеса. Он вылечил слепую девушку, калеку, глухого мужика и заставил стариков вспомнить, что такое стояк. Так что на твоем месте я бы сказал: все, что ни делается, к лучшему – и пошел бы дальше впихивать газеты.

– Отдай мой доллар, – сказал мальчик.

– Что с воза упало, того нет, – сказал Чурба. – Волоки свою сиротскую жопу куда подальше.

Изможденное лицо Джорджа Халла, глаза как фаршированные оливы – весь его вид наводил на мысль о штуковинах, что подвешивают на крюк в витринах у мясников. Барнаби Рак наблюдал, как Джордж бросает четвертый кубик сахару в третью чашку кофе, словно надеясь подсластить этот кислый выверт фортуны. Мало пользы было и от того, что, пока Барнаби с Джорджем шли в ресторанный зал, все стулья, попавшиеся им на пути в вестибюле отеля «Сент-Деннис», были заняты людьми, уткнувшимися в «Горн».

– Честно говоря, я не ожидал, что вы примете мое приглашение, – сказал Барнаби.

– Я тоже, – сказал Джордж. – С другой стороны, не все ли равно, когда слушать эту музыку, сейчас или потом.

– Наши читатели, естественно, захотят выслушать вашу версию этой истории.

– Мне почти нечего добавить к тому, что вы написали.

– Где же судорожные опровержения? Оскорбленная невинность?

– Все, что вы сказали, правда. Кардиффский исполин – мое творение. Я его родил и вскормил, от начала и до конца Остальные почти не имеют к нему отношения, они были разве что соучастниками. Другое дело – барнумовский Титан. Вульгарный плагиат.

– Я понял это очень давно. Мистер Халл, зачем вы это сделали? Только для наживы или на карту было поставлено нечто большее? «Саймон Халл и сыновья» – солидное предприятие. У вас наверняка был надежный доход.

Джордж выудил анчоус из рыбного салата.

– Не знаю точно, мистер Рак. Сперва это была неплохая идея, чтобы посмеяться и сорвать злость.

– Злость на что?

– На всякую ерунду. На землю, небо и преисподнюю. На прошлое, настоящее и будущее. На жестокость и равнодушие Бога. На заносчивость и высокомерие человека, туго перекрученное с притворством. На гибель красоты и птиц. На обман звезд. Меня тошнило от всего этого, а еще больше от самого себя.

– Но надругаться над глубинной сутью веры в то время, когда страна еще носит траур по своим героям?…

Джордж махнул рукой в сторону соседнего столика:

– Дама, которая вон там поглощает филе, тоже в трауре?

– Трудно сказать.

– Возможно, в трауре ее муж по случаю цен на мясо.

– Вы очень циничный человек, мистер Халл.

– Я знаю лишь два сорта людей: дураков и циников. С кем бы вы предпочли сидеть за столом?

Барнаби улыбнулся и отрезал кусочек от оплаченной Зипмайстером свиной отбивной.

– Вы – отражение Барнума. Наверное, вашим дорожкам суждено было пересечься.

– Он мне отвратителен. Не из-за своих афер, а потому, что лучше меня управляется с мистификациями. Это как дети, их труднее вырастить, чем сделать. Я ненавижу Барнума так же сильно, как вы презираете меня. Не надо делать вид, что это не так.

– Не буду, – сказал Барнаби.

Бесчувственный, аморальный пьяница и избиватель жен, Халл мог заслуживать прощения, но никогда любви. Тем не менее человека, спокойно жевавшего сейчас яичный белок, трудно было назвать Аттилой-завоевателем. Он казался странно уязвимым, почти жалким.

– Что же дальше, мистер Халл? Назад к сигарам? Предположим, бизнес выдержит ваши махинации.

– Нет, я останусь с Голиафом.

– Не могли бы вы это прояснить?

– Устрою ему турне.

– Новую Битву гигантов? После всего, что было?

– Мы поедем одни, Голиаф и Халл. Что касается Титана, я ничего не могу сказать о его судьбе. Вы знаете, что Барнум продал свой тухлый пирог? Он сказал мне об этом только вчера.

– Продал Титана? Кому?

– Не знаю, – ответил Джордж.

– И вы думаете, ваш тухлый пирог соберет толпу?

– Разве что самых медлительных.

– Тогда зачем это путешествие?

– Показать Голиафу места, где он не был, и людей, которых он никогда не видел. Мой исполин, понимаете ли, весьма сообразителен и очень любопытен. А еще благороден, хоть это и выходит у него слегка неуклюже. Один он пропадет – слишком непрактичен.

– Вы говорите о каменном человеке, которого сделали для вас в Чикаго?

– Конечно.

– Вы говорите так, будто он реальное живое существо. Джордж отодвинул от себя тарелку и сдержал отрыжку.

– Должен выразить вам признательность, мистер Рак, за то, что уберегли от неудобств мою жену. Полагаю, вы знаете о ее положении. Упоминание ее имени стало бы катастрофой. Миссис Халл, моя Анжелика, никогда не знала об этих планах и ни в чем не участвовала. Настоящим сообщником был только Чурба Ньюэлл, но вряд ли он понимал, что делает. Я и сам не знал, куда уведет нас исполин. Не знаю и до сих пор. Куда-нибудь уведет, наверное.

– Ваша жена и лозоходец?…

– «Жена и лозоходец»? Это что, басня Эзопа? Теперь ваша очередь прояснять.

– Вы ничего не знаете? – удивился Барнаби.

– Чего я не знаю? Что еще я должен знать?

– Бренди и сигару, мистер Халл?

– Пить и курить с драконом? Вы храбрый человек, мистер Рак. Так что там еще за новости?

Исаак Бапкин зажег поминальный светильник. Из голубого стакана, в котором находился сейчас белый воск с фитилем, потом можно будет пить. В его возрасте, когда поумирало столько народу, у Исаака этими стаканами был забит весь буфет.

Комната отвергала день. Перекрытые шторами окна не пропускали естественный свет. В занавешенном зеркале оставались щели, в которых должно было быть видно лицо Исаака. Фитиль вспыхнул, и свеча из питьевого стакана добавила комнате что-то не то. Огонек выглядел чересчур легкомысленно.

В дверь постучали. Исаак понадеялся, что это или Аарон пришел просить прощения, или ангел смерти – за новой душой. «С другой стороны, – подумал Исаак, – это может быть плохая новость».

– Эй! Кто там?

– Здесь живет Бапкин?

– О чем это вы? Что вам здесь надо?

– Поговорить с мистером Аароном Бапкином.

Открыв дверь, Исаак увидел в коридоре одинокого человека ненамного моложе себя. На незнакомце был цилиндр, черное кашемировое пальто, шелковый шарф, модные перчатки, кожаные ботинки. Не из соседей.

– В этом доме горе, – сказал Исаак. – Аарон Бапкин умер. Алева шолем.[95] Уходите.

– Я не знал о его смерти. Примите мои искренние соболезнования. Если вы его родственник, уделите мне, пожалуйста, несколько минут. Поверьте, я весьма уважаю ваше горе.

– Ладно, входите. Угощать буду шнапсом и фруктами.