Однако подлинной страстью Туглука был шариат. Вскоре после прихода к власти он начал собирать при дворе именитых ученых мусульманского мира. На затратах он не экономил, предлагал сказочные синекуры, жилища и привилегии желанным гостям — мудрым мужам. К тому времени ибн-Баттута находился в горах Гиндукуш на северо-западе Индии. Будучи в пути уже примерно 8 лет и привыкнув странствовать со вкусом (что в те века означало караван вьючных мулов, роскошную походную мебель и шатры, а также небольшую армию рабов и женщин), он почти истощил свой семейный бюджет. Когда до него дошел слух о вакансии при дворе в Дели, он принял приглашение.
По пути он пересек долину нижнего Инда, почитаемую мусульманами как первую область субконтинента, принявшую ислам в VIII веке. Там на его отряд напала банда индусов. Вот что он пишет:
Обитатели Индии в основном неверные (индуисты); некоторые из них находятся под защитой мусульман, живут либо в деревнях, либо в городах. Остальные, однако, населяют горы и грабят путников. Мне довелось быть в числе группы из 14 человек, когда двое конных и 80 пеших индусов напали на нас. Мы же сопротивлялись им и с Божьей помощью обратили их в бегство, убив одного всадника и двенадцать пехотинцев.{141}
Такой была повседневная жизнь средневекового путешественника. Ибн-Баттута и его спутники повесили головы тринадцати несчастных бандитов на стене ближайшей правительственной крепости.{142} Как и Поло, он стал свидетелем обряда сати:
Женщина нарядилась и шла в сопровождении процессии из неверных индусов и брахманов, с барабанами, трубами и зеваками из числа неверных и мусульман. Огонь уже был разведен и в него бросили мертвое тело мужа. Затем жена бросилась на него и оба полностью сгорели. Женское самосожжение, однако, не считается абсолютно необходимым для них… Но когда она не сжигает себя, она отныне навсегда одевается в грубые одежды и пребывает в заключении среди родственников, чтобы хранить верность своему супругу.{143}
Ибн-Баттута прибыл в Дели, где обнаружил один из самых любопытных кредитных рынков в истории финансов. Благосклонность Мухаммада ибн-Туглука, от которой зависел успех всего предприятия (и уж точно удача чужеземного кади ибн-Баттуты), следовало покупать щедрыми дарами. Эти дары, в свою очередь, вознаграждались гораздо более ценными дарами от Туглука, что создавало цепь финансовой зависимости двора. Поскольку такие дорогие подарки выходили за границы возможностей среднего человека, предприимчивые просители почти всегда брали в долг:
Купцы из Китая и Индии начали ссужать каждого вновь прибывшего тысячей динаров и снабжали его всем, что он только желал преподнести в дар… Они предоставляли все свои деньги и себя самих в его распоряжение и выступали перед ним как его слуги. Когда он добивался приема у султана, он получал от него великолепный дар и отдавал свои долги. Это дело процветало и приносило большую прибыль.{144}
Даже если просителю улыбалась удача, расточительство придворной жизни обычно пускало его по спирали займов и долгов. Хотя ибн-Баттута в конце концов стал кади Дели, смотрителем царского мавзолея и сборщиком налогов с нескольких деревень, он накопил долгов на 55 000 серебряных динаров (примерно 4000 золотых динаров).
Ибн-Баттута оседлал не только финансового тигра в Дели, но и политического. Даже для своего времени Туглук был исключительно кровожадным правителем. Его интерес к законам шариата делал его жестоким борцом за чистоту идеи — тенденция столь распространенная в современном мире. Измена, реальная или вымышленная, приблизила конец многих его подданных, а недостаточная приверженность доктрине тоже считалась правомочным основанием для казни. Как пишет один современный ученый:
Одно дело — наказывать мятежников, разрубая их пополам, сдирая живьем кожу или нанизывая на мечи, привязанные к бивням слонов (последнюю казнь ибн-Баттута не раз видел сам). И совсем другое — унижать так знаменитых ученых и святых мужей всего лишь за сомнения в общественном устройстве.{145}
Недолгое общение с опальным суфийским священником стоило ибн-Баттуте девяти дней под стражей, в течение которых он представлял себе исход один печальнее другого. Разочаровавшись в условиях найма, он получил предложение, от которого не мог отказаться: посольство в Китай Кублай-хана. Он предпочел бежать на восток со свитой посольских рабов, наложниц и в сопровождении тысячи всадников, нежели спешно удалиться на запад в качестве паломника, и потому отправился в Китай.
Даже в самые благоприятные времена путешествие из Дели до Малабарского побережья было сопряжено с опасностями. Оттуда огромный отряд ибн-Баттуты должен был, погрузившись на корабли, отплыть в Китай. А времена правления Туг-лука были смутными. В нескольких днях пути от Нью-Дели четырехтысячная армия мятежников атаковала свиту ибн-Баттуты. Несмотря на численное превосходство, нападавшие были разбиты, очевидно, без особых потерь со стороны защищающихся. Вскоре уже другая группа мятежников захватила ибн-Баттуту, и бежать ему удалось только перед самой казнью.
Он воссоединился со своей свитой и отплыл из северо-западного индийского порта Камбей на четырех относительно маленьких индийских судах в юго-западный порт Каликут. (Каликут расположен на другой стороне субконтинента от Калькутты, которая спустя два века будет основана британцами.) Это была страна перца, и по мере продвижения на юг города становились все богаче. Когда почва стала более плодородной и щедрой, им все чаще встречались огромные китайские джонки, груженные горами черного перца, которым подданные Кублай-хана приправляли свои кушанья. За 50 лет до того Марко Поло сделал наблюдение о рынке пряностей Зейтуна: «Количество вывозимого отсюда перца так велико, что объемы, ввозимые в Александрию для нужд всего западного мира, ничтожны по сравнению с ним — возможно, они составляют не более одной сотой части».{146}
Ибн-Баттута не задумывался о деталях морских технологий или об объеме торговли между Индией и Китаем (как, впрочем, и ни о чем другом, кроме законов ислама и житейских удовольствий). Однако он был поражен роскошными китайскими кораблями со множеством палуб, отдельными уборными, услужливыми слугами, спасательными шлюпками и, конечно, дверью в каюту, «которую пассажир может запереть, если везет с собой своих наложниц и рабынь».{147}
К досаде ибн-Баттуты китайские власти уже забронировали все лучшие каюты на огромных кораблях, оставив ему небольшую каморку без персональной ванной. На такое он просто не мог согласиться, поэтому взял большую каюту на меньшем по размеру индийском судне. Во время пятничной молитвы флот больших джонок и маленьких индийских кораблей вышел в море, чтобы переждать внезапный шторм. Джонки перевернулись и затонули, тогда как маленький корабль, на котором должен был быть и он, вместе с его слугами, багажом и наложницами (одна из которых носила его ребенка), отплыл на юг без него и позже был захвачен в Суматре «язычниками» (индусами).
Ибн-Баттута в конце концов добрался до Китая на еще более скромном судне и в существенно сокращенной компании. По пути, на западе Малайского полуострова, он гостил у местного царя и стал свидетелем странного зрелища. Один из подданных правителя, желая продемонстрировать свою верность, приставил к собственному горлу нож:
Затем он произнес долгую речь, ни слова из которой я не понял. После чего он крепко сжал нож, и такой была его острота и сила руки, что голова отделилась от тела и упала на землю… Царь сказал мне: «Есть ли у вас такие, кто способен на подобное?» Я ответил, что никогда не видел ничего подобного. Он улыбнулся и сказал: «Наши слуги делают это из любви к нам».{148}
