Оля пробралась к подоконнику. Митя не спеша за ней. Мячкин по телефону советовался с заводскими комитетами. Видно было, что он поднаторел в таких делах, как подбор кадров, укомплектование лагерей, и что это его любимое занятие. Он, видимо, немножко хвастался памятью на имена: всех помнил!

— Как же, помню! — кричал он кому-то в трубку. — Прошлую осень мы эту дивчину часами премировали. Только она обиделась: часы, видишь ли, мужские.

Митя и Оля переглянулись. Все настраивало на веселый лад — такая листва акации, свежая и сочная, сквозная за окном! Солнце в комнате запалило огнем бронзовые фигурные часы на высокой стойке дивана над тесно сидящими юношами и девушками, подожгло всю пыль на красном сукне стола, как будто бронзовой дымкой дымились лиловые чернильные пятна.

Так же, как когда-то в старой квартире, Ольга сидела рядом с Митей на подоконнике. И вспыхнувшие волоски ее каштановой маковки, и шум южного дня за окном какой-то удивительно прозрачный… И вдруг как-то по-новому, по-грустному мелькнула мысль: а ведь школа окончена.

Они шептались, беспричинно посмеивались, не зная предлога, над чем нужно смеяться. Просто давно не виделись.

— Закрой рот и подбери губы, — шепотом приказала Ольга.

Подошел Гринька Шелия. Странно, конечно, но и его вызвали. Видимо, большой недобор. Гринька был польщен тем, что его занесли в список, но Митя откровенно покачал головой. Он проэкзаменовал Гриньку: что же он будет делать, когда его в самом деле направят вожатым?

— Буду учить их плавать, — стал насиловать свое воображение Гринька. — Костры зажигать одной спичкой. По утрам чистить зубы, полоскать горло: «Гр-гр-гр…» — Он изобразил, как полощут горло.

— Голову мыть раз в неделю! — добавила Оля.

В кабинет вошла Рослова.

— Вот она, Веточка! — сказал Митя, схватив Олю за руку.

— И ты считаешь, что я на нее похожа? — прошептала Оля, с любопытством разглядывая вошедшую и вспоминая, что когда-то видела ее на улице.

Светленькая, с немного приплюснутым носом и нежными, мягкими губами, Веточка Рослова, которой сейчас было лет двадцать семь, и прежде-то не могла быть похожей на Олю Кежун. Это все Митя выдумал, чтобы возвысить Олю в собственных глазах, и поверил самому себе.

Когда вошла Веточка Рослова, все оживились. Девушки подбежали к ней. Послышался смех и знакомый Мите чуть картавящий голос Веточки: «Ну, знаешь, перестань врать!» И снова взрывы беспечного смеха. Захотелось подойти к ней — показать Олю и вообще как-то выразить свое чувство.

— Пойдем познакомлю?

Они протиснулись к Веточке.

— Ох, какой ты стал большой, Митя!

— Я уже давно перестал расти. Веточка, вот это — Оля Кежун. Познакомьтесь, пожалуйста.

— Вы вместе собираетесь в лагерь?

— Как ты догадалась?

— Ну, это легко! — Веточка рассмеялась, но не обидно, а так, что и Олю заставила улыбнуться. — Митя, а помнишь костер из соломы? Огонь летел выше деревьев, я испугалась.

— Да! — подхватил Митя. — А потом был такой шум вокруг, ты дирижировала, а мы кричали: «Ти-ши-на!» Когда это было?

— Ты был во втором классе! Ох ты, Митяй, Митяй! Вырос, чертенок!

Разговор, короткий и сбивчивый, заставил Митю пожалеть, что так редко видит он Рослову: те же чувства, та же пусть взрослая и отдалившаяся, но понятная жизнь. Оля в упор разглядывала Веточку и вдруг сказала:

— Он говорит, что я на вас похожа.

Веточка рассмеялась. И они обе вогнали Митю в краску. Чтобы переменить разговор, он спросил:

— А та собака, что была щенком, все еще у тебя?

— Да, сенбернар… коломенский. — Веточка смеялась заразительно. — Чапа с зимы не видела. Каков он? Ты приходи ко мне, Бородин, я тебе одного Салаватика покажу.

— Сына покажешь, вот кого.

— И Афоньку, конечно! И Салаватика — это главный мой сорванец во всем поселке.

Она смеялась, обращаясь то к Мите, то к Оле, и все лицо ее, кроме немного приплюснутого носа, так прелестно и легко менялось, что Оля, забыв о ревности, залюбовалась детской живостью этой взрослой и уже слегка располневшей женщины. Рослова звала Митю и Олю вместе на «день дружбы», который не за горами, и говорила, что летчика Огнева не надо стесняться, — он теперь сам скучает по ребятам, особенно когда лень печку топить зимой.

Митя и Оля вернулись на свои места — на подоконник, и Оля сказала:

— Она, наверно, здорово умеет сдружить ребят.

— А ты не боишься: вдруг тебя назначат старшей вожатой? — спросил Митя, догадываясь, о чем думает Оля.

— Старшим-то будешь ты.

— Трусишь? Между прочим, знаешь, где мускул страха?

Оля вопросительно посмотрела на Митю.

— В ногах, — сказал Митя.

И Оля, улыбнувшись, вспомнила о Казачке, как он нажимал на педали.

В кабинет вошел завотделом Белкин. В комнате стало тихо. Подходя к столу, Белкин поощрительно оглядел всех, сказал:

— Ну, размовляйте же, размовляйте.

Митя с Олей послушно улыбнулись этому приглашению. Из всех работников горкома Оля знала одного лишь Белкина. Он всегда показывал пример жизнерадостности. И сейчас Оля поняла, что это словечко «размовляйте» хорошо придумано, если иметь в виду некоторых комсоргов, которые, сойдясь в горкоме, дичатся друг друга, молчком оглядывают стены.

Все наблюдали, как Мячкин показывает Белкину списки. Мячкин умел внести стремление и порыв в самые бюрократические занятия, лишь бы дело происходило с участием начальства. Белкин поднял голову — перед ним стояла незнакомая девушка, вошедшая в кабинет вслед за ним.

— Ты, дивчина, приходи послезавтра, — ласково сказал он ей и добавил в сторону Мячкина: — Медичка из соседней области, приехала вербовать на курсы. — И снова к девушке: — Послезавтра, дивчина. До того я тебе, кроме ласковых слов, ничем не помогу. А послезавтра займемся.

— Но ведь я в чужом городе, в общежитии остановилась. Мне скучно.

— А ты погуляй, — находчиво посоветовал Белкин. — На Правом берегу была? Как же так! На Червонный остров поезжай… Давай, давай, Мячкин, начнем.

При этом он показал на часы. Они сверкали на солнце.

— Часы-то — золото, — сказал Белкин, и это было шуткой уже для всех находившихся в комнате. Он пожимал руку приезжей, а сам невпопад договаривал: — Спортивный приз, а не часы.

Он заметил у окна Бородина и Кежун и подошел к ним.

— Послушай, Бородин, — сказал он, взяв за локоть Митю, — куда же ты поедешь?

— Не знаю, примут ли. Еду в Москву, в университет.

— А, так это ты географ?

— А что?

— На выпускном директор ваш, Катериночкин читал список, кто куда. Меня заинтересовали Ленинские горы, — сказал Белкин, разглядывая Олю. — А Кежун кем собирается быть?

— Она только в десятый класс перешла, — ответил за Олю Митя и посмотрел на нее, наморщив нос, что могло означать лишь покровительство и одобрение.

— Знаю, — сказал Белкин, довольный тем, что смутил девушку. — А все ж таки не в домохозяйки же, а? Кем хочешь, дивчина?

— Не знаю, может быть, в институт прикладного искусства.

Белкин повел бровями, приглашая всех послушать.

— Она бы, конечно, хотела быть капитаном дальнего плавания, — подмигнул он и рассмеялся. — Если Бородин — географ, как же иначе!

Многие не поняли намека, но Оля покраснела. Вдруг ей все вокруг стало неинтересно. Она потупилась, вытянув на стекле окна загорелую руку и разглядывая на ней освещенный солнцем пушок. Митя сидел рядом, молча удивляясь неостроумной выходке Белкина. Мячкин уже начал распределение. Белкин ставил птички возле фамилий в списке. Комсомольцы, получавшие назначение, выходили из кабинета. А Митя задумался, ничего не замечая вокруг.

— …Тогда, может быть, пойдет в этот лагерь Бородин? — услышал Митя голос Белкина.

И то, что произошло в следующие две-три минуты, точно клин, вбитый обухом топора, вошло и застряло в жизни Мити и Оли на долгое время. Митя осведомился, что за лагерь ему предлагают, он прослушал. По тону Мячкина он догадался, что дело плохо. Было похоже на предательство. Мячкин с ненужными подробностями объяснил Мите, как он найдет свой лагерь, — это был совсем не лагерь строителей. Значит, врозь? Отдельно от Оли?