Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Теперь я не люблю большие числа. В раннем детстве я с гордостью повторял, что в России 162 миллиона человек жителей. Эта первая большая цифра вошла в мою жизнь. А теперь я не знаю, что важнее — какое-нибудь большое число или вздох спящего ребенка. Его обида — я что-то передвинул в его «биби́ках» не так, как он хотел бы.

Хожу как депутат райсовета в комиссию по делам несовершеннолетних, еще чаще — в детские комнаты милиции. Содрогаюсь. Алкоголизм. Безотцовщина. Тупизна педагогов. Безответственность матерей… Воспитываю себя — ведь, скажем, врачам не кажется, что все человечество поражено болезнями? Готовлю статью «Не хочу быть маленьким». Это не панацея. Так, болеутоляющее, вроде анальгинчика.

Что значит «не хочет быть маленьким» — это значит, растет в нем потребность самостоятельности суждений, вкусов, поступков. Сперва это невинное нежелание, чтобы его «тянули за руку». Затем подражание старшим — старшему брату, соседу, самому здоровенному парню в классе. Физическая сила еще имеет предпочтение перед нравственной, и хочется подражать не самому честному, а самому сильному.

Как к этому относиться?

Многие просто не внимают, не замечают этой тяги к самостоятельности. Другие видят в этом только отрицательное: не суйся, ишь, куда заносит… А я вот сниму с тебя штаны… Унизить. Поставить на место. Утвердить свой собственный взрослый произвол там, где уже растет личность. Тут работает извечный инстинкт подавления чужой воли. Так удобнее, проще, легче, особенно усталому человеку.

И только немногие умеют поощрять и направлять в нужную сторону этот поиск самостоятельности. Те, кто это понимают, догоняют душевный возраст ребенка, идут с ним на равных.

Не могу забыть, как формировали лагерь для трудновоспитуемых ребят. Исполком помышлял только о том, чтобы очистить улицы и дворы от неудобных подростков. Благоустройство города.

И вот секретарь райкома комсомола признается, что затрудняется составить списки трудных ребят. А вдруг отправишь туда хороших?

Все это неверно в своей основе. Выгоняем из Москвы, как мусор. Гуманизм для миллионов нельзя противопоставлять гуманизму для ста.

Короленко, рассказывая о битве Гоголя с московской цензурой перед публикацией «Мертвых душ», говорил о том, что цензура в целом чаще бывает глупее своего среднего состава, «потому что ее действия определяют не аргументы самых умных из подчиненных, а страх перед самыми глупыми из власть имущих».

Страх — тормоз? Но он не уживается со здравым смыслом и не диктует целесообразные действия. Он порождает истерию или апатию. А иногда страх создает цепочку преступлений, чтобы убрать свидетелей.

Мечников: «Страх — психический рудимент человека».

Дети играли в гостей. Хозяйка испекла пирог и оладьи из песочка. Кипятила чай в игрушечном самоваре, рассаживала гостей, угощала их. На столике деревянные стаканчики и вода в водочной бутылке с наклейкой. Чокались, с гримасой выпивали и крякали. Крякали со знанием дела.

Пятьсот лет назад Себастьян Брант написал «Корабль дураков». Там есть такие стишки:

Ребенок учится тому,
Что видит у себя в дому.
Родители пример ему…

Пропись? Но многие не только забывают, не подозревают о ней. ‹…›

Обрывки разговоров в комиссии по делам несовершеннолетних:

— Даю слово в субботу и в воскресенье принадлежать сыну.

— Подберите статью, а я все равно работать не буду.

— Он делается как ненормальный. Дрожит. Мы все уходим из комнаты.

— А я пошла в «Детский мир» и купила куклу.

Жалуются — молодежь не доверяет. Это неудивительно, потому что одни отлиты в незыблемую форму, другие обрублены, обтесаны, отшлифованы обстоятельствами. Только куски руды человеческой, которые не лезут ни в какие формы, — вот они-то и содержат человеческое в глазах молодежи.

Эх, кабы догадались не столько запрещать плохое, сколько развивать хорошее!

Поучение раздражает, если за ним компромисс и ханжество. Между ханжеством взрослых и их цинизмом дети всегда выбирают последнее.

Что понимает главарь уголовной банды в психологии подростка? Он возвышает его до себя.

Прежде всего — уважение к личности человека, то есть к его способности думать и понимать по-своему, чувствовать не по шаблону. Все, что воспитывает сегодня самоуважение человека, восстанавливает ленинские нормы. Недостаток самосознания и отсюда неуважение к себе, к ближним — это, увы, наша русская исконная черта.

Валентин Овечкин доказал нам, что обо всем можно писать правду, самую горькую правду, лишь бы была единственно верная, партийная позиция.

Светлов говорил о «Гренаде» — «казалось бы, пустяковая вывеска на гостинице, но она заслонила все, что я сделал».

Прихотливы пути преемственности. Был Энгельгардт с «Письмами о деревне», и были деревенские очерки Дороша. Был гончаровский «Фрегат «Паллада», и была «Ледовая книга» Юхана Смуула.

Мы перестали удивляться нашему безмерному богатству, тому, как богата Россия очерковой литературой. Десятилетиями живут имена Ларисы Рейснер, Фурманова, Тихонова, с его очерками о Средней Азии. В юбилейном ряду возникает Соколов-Микитов… Совсем забыт Лев Пасынков, один из самых достоверных историков современности, с его «Тайпой», с его путешествиями по Дагестану, Азербайджану, по казахским степям, по рыбацким станицам Приазовья. Пищей лишь для историков литературы стало «Путешествие в страну Памир» Бориса Лапина, писателя, сблизившего новизну советской окраины с романтическим материалом и лаконичным стилем в духе Мериме.

Гениальный «Почемучка» Бориса Житкова — образец публицистики для детей — не издается уже много-много лет. И даже военная публицистика Твардовского как-то выключена из литературного потока. ‹…›

Глухо прошли очерки Гранина «Неожиданное утро», недостаточно оценена многолетняя работа Павла Подлящука над портретами Инессы Арманд, Штернберга, Стасовой. Что мы знаем об этих книгах? Входит ли публицистика А. Аграновского, Радова, Розова в сознание читателя как моральный эталон? Критика молчит, проходит мимо. Публицист не в равном положении с прозаиком, поэтом, драматургом.

В отношениях публициста с читателем главное не то, что говорит публицист. Дело в том, как он говорит. И веришь ли ты ему.

Но ведь это заповедь умного педагога. И это сближает меня с моей сегодняшней темой — воспитание молодежи, подростка, ребенка. Публицистам надо читать Макаренко и Корчака, чтобы лучше понимать свою связь с читателем.

Самое главное — уважение к читателю. Не пичкать его сообщениями о трехголовых телятах, как ребенка сладостями.

Уважать ребенка — это значит уважать его неуемную жажду задавать вопросы, жажду знания, его возрастную способность понимать больше, чем мы подозреваем. И читатель — хотя и не может думать, как министр, но может по-своему вникать в самые серьезные проблемы министра. Умный читатель, желающий активной жизни в обществе, ищущий добрых путей, — это наш удивительный факт, чудесный факт. Мы сами его взрастили, мы, то есть партия, пресса, мы — значит, и публицистика.

Уважать читателя — это значит апеллировать к его способности думать, размышлять, додумывать. Разжевать — значит ничего не дать для ума. Но и общие категории — без участия личного, души публициста, — тоже бесплодны. И то и другое бесплодно. Преподавание закона божьего никого не сделало религиозным!

123
{"b":"217839","o":1}