Федосей заскрипел зубами. Захотелось, накрыть голову подушкой и кануть в ласковую темноту сна… Но вместо этого пришлось встать и идти к дверям. Гости могли быть и с работы.

На всякий случай сунув в карман наган, Федосей побрел по коридору растирая рукой глаза и ловя носом запахи еды. Есть тоже хотелось, но спать – куда больше. А еще больше хотелось спустить незваного гостя с лестницы. Федосей уже начал догадываться, кого к нему принесло.

– Кто? – сквозь зевок спросил он.

– Свои…

Федосей воздохнул и отодвинул засов. Угадал. Дядя пришел. Поликарп Михалыч Малюков. Этого не прогонишь.

– Здравствуйте, Поликарп Матвеевич…

Гость прямо в дверях троекратно, по-родственному, облобызал племянника и немножко потряс за плечи.

– И тебе не хворать. Чего ты сонный такой?

Федосей зевнул еще раз, до хруста в челюстях.

– Работа…

В коммуналке жило пять семей, но у Федосея тут имелась своя комната. Хоть и тесная как готовальня или пенал, но – своя. Сам он уселся на кровать, кивнув дяде на табуретку. Тот основательно расселся, задвинув ноги в начищенных сапогах под койку.

– А я тебе жаловаться пришел, – бодро сказал родственник.

– Дал бы ты мне лучше поспать, дядя Поликарп, – угрюмо отозвался племянник, поглаживая мягкую кожу шлема.

– Ага! Ты тут спишь, а у нас во дворе контрреволюция завелась.

Федосей служил в ОГПУ, но хорошо зная дядину склонность к преувеличениям никак не отреагировал.

– Какой-то контрик недобитый рабочим людям жить не даёт. В сарае у себя так чем-то ревет, что стекла лопаются…

– И что?

– Так спать же невозможно! Так ревет! Каждую ночь ревет… Как же спать-то?

Лучше б он про сон не говорил. Федосеева голова упала на грудь, но дядя был начеку – тряхнул племяша за плечо.

– Эй, племянничек! Ты чего?

– Ну, а в милицию не пробовал? – устало спросил Малюков.

От возмущения Поликарп Михалыч привстал.

– Плевал он на милицию. Участковый, товарищ Фирсов, трижды приходил, только тот ему бумаги какие-то показывал.

– Ну вот видишь – бумаги… – довольный, что нашелся повод отвязаться от родственника, сказал Федосей. – Раз бумага есть, значит все правильно. Работает твой сосед над чем-нибудь нужным для Мировой Революции…

Он почувствовал, что его уносит в сон, и не стал противиться этому. Все-таки два дня в засаде неспамши и нежрамши… Хорошо хоть не без толку.

– Да какие бумаги, Федосей? – гость стукнул ладонью по столу, заставив племянника вынырнуть из дремы. – Такими вещами надо на работе заниматься. Неужели у советского ученого места нет, чтоб на Мировую Революцию работать? Есть же лаборатории… Институты… А он – дома. В сарае. Знаешь, что это значит?

– Что? – машинально переспросил племянник.

– Что это – не советский ученый! Может быть он на Польскую разведку работает?

Малюков вздохнул. Спорить бесполезно. Характер у дяди честно говоря был сволочной. Это признавала вся родня. Так что проще что-нибудь сделать, чтоб успокоить родственника, чем препираться. А потом спать. Сутки…

– Ладно. Чего ты от меня хочешь?

– Не от тебя. Я хочу, спать нормально. Если он работу на дом берет, то я отчего страдать-то должен? У меня смена пол седьмого. Я на паровом молоте работаю!

Тут его осенило новым аргументом.

– А вот если б я домой паровой молот принес…

– Что. Ты. От. Меня. Хочешь? – раздраженно повторил вопрос Федосей.

– Приструни гада… – неожиданно мирно сформулировал дядя. – Поможешь?

Жил дядя не так уж и далеко, поэтому подремать в трамвае Малюкову-младшему удалось только три остановки.

Старинный четырехэтажный дом, построенный в начале века, смотрелся крепко, но обшарпано. Обычное для столицы дело – вместо стекол в подъездной двери – фанера, на площадках искуренные до крайности папиросные гильзы. Хорошо хоть пахло не кошками, а сырым деревом.

На втором этаже дядя ткнул пальцем в дверь. Проверяя на месте ли удостоверение, Федосей коснулся кармана гимнастерки и требовательно застучал. Ответили не сразу, но неожиданно.

– Кто там?

– ОГПУ. Откройте.

Федосей подмигнул дяде, что ухмыляясь в предвкушении торжества справедливости, стоял рядом.

Хоть и без ордера на обыск и без сопровождающих ничего кроме как просто поговорить он не мог, но ведь работал в конторе, и удостоверение имел и знал, как обыватель к этим четырем буквам относится… А вот у «ученого» реакция оказалась отнюдь не обывательской.

Дверь к счастью оказалась не толстой, так что щелчок снимаемого с предохранителя револьвера Федосей успел услышать и оттолкнул мстительно скалившегося дядю в сторону.

Бах! Бах! Бах!

Брызнули щепки. Дырки в двери легли наискось. Стрелок там оказался с опытом. Бил так, чтоб наверняка кого-нибудь зацепить. И зацепил бы, если б не острый слух.

Грохнувшись спиной на ступени, дядя взвыл от боли.

Уходя в сторону, Федосей потянул наган из кармана, но стрелок не стал ждать. Ударом ноги распахнув дверь, шумный сосед прямо по упавшему навзничь дяде пробежал наверх. Дядя снова взвыл, но уже от обиды.

– Стой!

Двумя прыжками сосед взвился вверх и ушел в мертвую зону, прикрывшись лестничным маршем. Мелькнул – и пропал. Сон с Федосея как бритвой срезало. Он наклонился над дядей.

– Чердак есть?

Хлопавший глазами дядя только кивнул. Не ожидал он такой прыти от соседа.

– Бегом вниз, милицейских зови …

Шаги летели вверх по лестничным пролетам, и Федосей бросился следом.

Он пробежал два этажа – выше некуда. Площадка четвертого этажа пустовала, только деревянная лестница в десяток ступеней рывками вползала наверх, в темноту чердака. Беглец обрубал концы. Если ему удастся втащить наверх лестницу, то чекисту останется скакать обезьяной, да руками махать – три метра в высоту человеку никак не перепрыгнуть.

Вполне понимая, что может схватить пулю, Федосей подскочил, но не стал тянуть к себе, а рывком толкнул её еще выше. Из темноты сыпанули ругательства. Выпустив лестницу, беглец упал и чекист сдернув трофей вниз отпрянул в бок. Вовремя.

В чердачном проеме сверкнуло. Пустой подъезд откликнулся громом эха. Визг отрекошетировавшей пули превратился в стеклянный звон и улетел в окно.

Выстрел ответил на выстрел и тут же над головой послышался топот убегающих ног. Нервы у вражины сдали. На всякий случай Федосей бросил вверх кепку, потом приставил лестницу, взлетел наверх.

Сквозь далекое чердачное окно лился сероватый свет, в котором чердак казался заполненным туманом.

Сероватые простыни колыхались, словно заросли водорослей под приливным течением.

Отодвигая стволом нагана сырые полотнища, чекист, осторожно наступая на сухие дубовые листья, пошел вдоль стены, ловя звук чужих шагов.

Бах!

Федосей прыгнул в сторону. Грохот выстрела в пространстве чердака походил на гром, но от него преследователю было больше пользы, чем стрелку. Стреляли издалека, не прицельно. Не раз попадавший под пули Федосей понимал разницу – когда стреляют чтоб попасть, а когда – чтоб отпугнуть.

Враг уходил. Бежал.

За простынями что-то скрипнуло, задребезжало железо, и тут же удар. Глухой, словно… Ну конечно, враг спрыгнул на землю.

Федосей обрывая веревки, рванул следом. Никуда теперь ему не деться. С двумя патронами в барабане не воевать, а только застрелиться.

Сразу за окном уступами вниз уходили крыши каких-то сараев.

На глазах Федосея беглец припустил к выходу со двора. В этот момент туда вбежал милицейский с наганом и державшийся за его спиной дядя.

«В город ему не уйти, – подумал Федосей, прыгая по крышам. Железо под ногами прогибалось, грозя не удержать на себе – Приплыл дядя…»

Только беглеца не интересовал город.

Шуганутой мышью он юркнул в сарай. Через пяток секунд в слепых окошках вспыхнул оранжевый свет, внутри что-то взревело и деревянная хибара словно взорвалась изнутри. Федосей видел это с десяти шагов. Неслышно, за затопившим дворик ревом, вылетели стекла, крыша дрогнула и, разваливаясь на куски, отлетела в сторону. Через секунду по двору прокатилась волна жара, от которого занялись доски, и на столбе пламени в небо унесся какой-то кусок темноты.