В голосе его летчик различил торжество. Торжество человека заранее причислившего себя к категории «умных».

– Надеюсь, что у умных хватит сообразительности не истребить тех, кто не может жить как они? – Почтительно спросил Линдберг – В конце концов, они и сами зависят от них.

– Как?

– Воспроизводство, разумеется. Умные появляются из среды глупых. «Головы» растут из «желудков»! Возьмите СССР. Там не редкость, что в родне известного ученого отец рабочий или крестьянин!

Миллионер небрежно махнул рукой.

– Это у них. А у нас все будет иначе! Занятие наукой требует образования, а значит денег. Мы не социалисты и не станем тратить деньги на образование масс. Нам хватит ученых из своего класса!

– А Мечта!? Великая Американская Мечта? Мы общество равных возможностей!

– Мечта пусть и останется мечтой. А если Америке не хватит собственных ученых гораздо проще найти их в Европе. В бедной, нищей Европе! Мы будем брать их оттуда, словно ангелы, забирающие праведных в небесный рай!

Ему понравилось это выражение и он повторил его еще раз.

– Именно как праведников в рай! А в нашей стране ученые должны стать новой кастой, воспроизводящей самих себя.

– В любом случае нам понадобятся рабочие…

– Разумеется, понадобятся! Конечно! Для этого нам должно хватить американских «желудков». Вы видели фордовский конвейер? О! Это гениально! Колоссальный рост производительности труда! Другие «желудки» будут только путаться под ногами и потреблять ресурсы. Очевидно, что деление на головы и желудки пройдут не только внутри общества. Граница пройдет и между нациями мира. Персы, китайцы, японцы, арабы. Подумайте, что они сейчас дают науке? Ни-че-го! От них только революции и беспокойство.

Летчик представил всею ту массу «лишних» людей и содрогнулся. Размах мыслей у миллионера был воистину миллионерский.

– И что с ними станет?

– Сберегая жизненное пространство Земли, «мозги» вряд ли уничтожат «желудки». Я думаю, что гении ближайшего будущего придумают какой-нибудь гуманный выход… Например мистер Годдарт построит побольше своих ракет и отправит всех этих непутевых обживать соседние планеты. Может быть, хоть там из них чего-нибудь и выйдет!

Великий летчик облегченно засмеялся. Все-таки это оказалось шуткой…

– Вы, однако, оказывается, весельчак, мистер Вандербильт!

– Это верно… Поездка доставила мне истинное удовольствие… А что, позвольте спросить так веселит вас? Может быть за ту неделю, что меня не было, вы установили еще один рекорд?

Линдберг, продолжая улыбаться, кивнул.

– И какой же?

Знаменитый летчик достал из кармана сложенную вдвое бумажку и тряхнул ей.

– Я установил. Точнее прямо сейчас установлю рекорд по передаче хороших новостей.

– Англичане! – ахнул миллионер, отставляя в сторону всю фантастику и забывая о ракетах.

– Нет, мсье. Французы!

Авиатор развернул бланк телеграммы.

– Петен на свой страх и риск дал санкцию на использование аппарата мсье Лауни.

Миллионер привстал.

– И? Говорите! Говорите быстрее!

– Могу только сказать, что они его использовали.

Он развел руки в стороны.

– К сожалению фотографий нет. Французский аппарат слабее нашего и сам Арарат скорее всего уцелел, но они обрабатывали склоны не менее двух минут!

– Когда?

– Два дня назад.

От переполнивших его чувств миллионер подошел к кабинетному роялю и сыграл первые такты «Марсельезы».

– А не выпить ли нам по этому поводу, мсье Чарльз? По-моему повод есть!

– С удовольствием, – засмеялся Линдберг. – Вы прямо расцвели!

– Шампанского! – крикнул миллионер и его голос, улетевший анфиладой комнат, через мгновение вернулся камердинером и бутылкой «Вдовы Клико».

Когда благородная пена престала стрелять пузырьками, миллионер поднял свой бокал и воодушевленно произнес:

– Я хочу выпить это вино не за французов. И даже не за вас, хотя вы, Чарльз, без сомнения, заслуживаете отдельного тоста. Но хочу поднять бокал за вашу новость. Как ничто другое она говорит мне о том, что большевизм обречён!

С легким звоном его бокал коснулся бокала в руках знаменитого авиатора.

– Если б вы знали, Чарльз, какое радостное чувство вздымается в моей груди, глядя на это единство наций! Французы, американцы, англичане! Все встали плечом к плечу! Это поток! Это лавина, которая сметет большевизм на свалку истории!

– В таком случае нужно пить за вас, мистер Вандербильт, – в свою очередь, касаясь тонкого стекла, возразил Линдберг. – Это ваша заслуга. Вы первым увидели опасность и ударили в колокол… Точнее как тот ангел из библии. Вы первым вострубили. Если б не вы…

– Если б не мы, Чарльз, если б не мы…

Вандербильт стал серьезным.

– А что большевики?

– Молчат.

– А турки?

Задав вопрос, он тут же перебил сам себя.

– Впрочем, кого интересует их мнение…

– Турки тоже молчат.

– То есть, как мы и предполагали, цивилизованный мир ничего не заметил?

– Пожалуй, что так.

…День с самого утра у Федосея не задался.

Сперва всю ночь снилась всякая дрянь, попы какие-то с паникадилами, Крестный ход, а утром, когда похохатывя и бредом своим с товарищами делился и брился хорошо отточенной золингеновской бритвой, рука дрогнула – порезался. Никогда такого не случалось, а тут – на тебе!

Минут десять, под шутки товарищей, пытался поаккуратнее, чтоб на раненного при исполнении интернационального долга не походить, заклеить порез пластырем, но тут сыграли тревогу и время полетело словно вода из шланга. Бегом, бегом, веселыми брызгами.

Гимнастерку на плечи, шлем на голову, реглан, очки-консервы, наган в мягкой кожаной кобуре у бедра – и бегом к самолету. Там прыжок на крыло, а оттуда ни на миг не задерживаясь и не теряя движения – в кабину истребителя. Щелчок закрывающегося фонаря над головой и – вперед, в бой!

Схлестнуться пришлось с теми же британскими бипланами. После пяти дней боёв они стали куда осторожнее и одиночного героизма уже не проявляли – наваливались плотной кучей и клевали, клевали… Новая тактика давала эффект – пять аэропланов красные уже потеряли. Правда, счет в целом складывался в нашу пользу с леденящим душу британцев перевесом. Только вместо того, чтоб остудить горячие головы, это, похоже, только больше подстегивало чьё-то желание прорваться в район строительства спецобъекта.

У самого Федосея на счету было уже два британца. И сегодня он сходу, с налета сбил третьего.

Только радость победы оказалась не долгой.

Через плотную подушку парашюта Федосей почувствовал, как задрожала только что послушная машина, и стрекот мотора заглушил веселый треск разрываемого свинцом дерева.

Уводя аэроплан с линии огня, обернулся. Вражеский биплан, сверкая вспышками выстрелов, рвался за ним. Сквозь прозрачный круг вращающегося винта виднелся похожий на хищное насекомое пилот.

Малюков в бессильной злобе погрозил кулаком, но тут стекло фонаря впереди разлетелось осколками, ветер хлестнул по лицу, и стало вовсе не до того. Серый дым за спиной обернулся оранжевым языком пламени.

Не испытывая судьбу, сбитый летчик вывалился из самолета.

Места в небе хватило всем – совсем рядом крутились свои и чужие, поливая друг друга свинцом. Переживая за своих Федосей завертелся в стропах, отличая одних от других. Мало наших! Мало!

Две авиаматки это восемь самолетов, а у них на каждой платформе штук по двадцать, не меньше. И верткие все, как блохи… У бипланов со скоростью похуже, зато маневренность! Правда, у нас вооружение…

Двенадцатимиллиметровая пуля это уже не пуля даже – почти снаряд. Такая сквозь слона пройдет – не застрянет.

Не отводя глаз от неба начал дергать стропы, стараясь отплыть подальше от места схватки, но не успел. Не повезло. Над головой протяжно треснуло, и по-змеиному извиваясь оттуда, упало несколько строп. Федосей ошалело повернулся на звук. Там полоскал белый купол, в который на глазах расширяющимся клином острым клином входило голубое небо. Небесный шелк вот-вот готов был свернуться в тряпку и уронить летчика на землю.