– Учитывая нашу информированность об последних разработках вооружений большевиками, мне становится как-то не по себе… Комбинация того, что у них уже есть, по нашим сведениям, и того, что предлагает немец, может ввести большевиков в соблазн перекроить карту мира…

«А что у них есть?» – хотел спросить Президент, но вовремя остановился.

– В таком случае нам лучше обменяться письмами. Вопрос уж больно деликатен…

– Согласен, – отозвался британец, уже пожалевший об откровенности. – Я попрошу экспертов составить меморандум по этому вопросу и дипломатической почтой переправлю его вам… Прощайте, господин Президент.

– Всего доброго, господи премьер-министр!

Президент осторожно положил трубку на рычаг. Разговор направил его мысли в иное русло. Что же такое изобрели коммунисты, что повергает в трепет премьер-министра Великобритании? После изобретений Большой Войны что может устрашить неглупого и расчетливого политика?

Куллидж прошелся мимо стола, полами пиджака задевая спинки стульев. Секретарь молчал, чувствуя, что Президент взволнован. Когда тот повернулся к нему, нейтрально спросил, кивнув на телефон.

– Европейские сложности?

– Пока не знаю…

Президент САСШ повернулся к окну.

– Даже жаль, что я решил не баллотироваться на следующий срок… Это можно было бы отлично использовать в предвыборной компании… Кстати! Затребуйте у военных информацию по России и нашим новым видам вооружений.

Вокзальные фонари, словно устав от бесконечного стояния на одном месте, вздрогнули, качнулись и потихоньку, со скоростью ленивого пешехода поехали назад, утаскивая с собой пятна желтого электрического света. За темно-красными занавесками в окне мелькнули спины белофартучных носильщиков, отголоском недавних политических потрясений пробежал мимо плакат с карикатурным изображением не то Келлога, не то Бриана, а потом остался только чистый, выметенный ветром и метлами перрон…

А потом и его не стало.

Лязгая буферами, поезд, набирая скорость, катился мимо привокзальных построек – водокачек, бункеров, будок и пакгаузов, покидал колыбель Октябрьского переворота – город Ленинград.

Федосей не отрывая взгляда от окна, уселся. Ехать им предстояло совсем недалеко – к бывшим соотечественникам, ныне же поданным Финской Республики.

Напротив, на плюшевом диване, оставшимся, похоже еще с дореволюционных времен, сидел новый товарищ и напарник.

Чужие документы означали необходимость жить чужой жизнью, и ничуть не кривя душой, Федосей мог признаться, что новая жизнь ему нравится. Документы на имя инженера Швельдовича, солидного человека, посланного в командировку такой солидной организацией как Наркомпрос, диктовали новый образ жизни. С хорошей одеждой, увесистым золотым перстнем на безымянном пальце левой руки, толстым бумажником, в котором вместе с совзнаками лежали английские фунты и швейцарские франки и неподъемным кожаными чемоданом…

Его спутника экипировали не хуже. Из мрачноватого мастерового, стараниями интендантов и парикмахеров ОГПУ он превратился в солидного представителя Наркомата путей сообщения, следующего в тот же Стокгольм на переговоры с фирмой Эриксона о покупке шведских паровозов для СССР.

Глядя на окружавшую его роскошь Федосей размышлял, что может быть это не так здорово как мчаться на аэроплане, но свои плюсы у этой жизни безусловно есть…

– Ну, что, заглянем в ресторан, товарищ инженер?

Коллега и не подумал отказаться, и они просидели в вагоне ресторане до самой Финляндии. Когда за плюшевыми занавесками мелькнула пограничная станция, путешественники вернулись в купе и без помех прошли паспортный контроль.

В Хельсинки маленький, юркий «рено» доставил их на аэровокзал, прямо к причальной башне дирижабля «Хельсинки – Берлин». Федосей мысленно одобрил выбор кураторов, планировавших маршрут. Продукция фирмы «Люфтшифбау Цеппелин» отличались надежностью и комфортом. Причем комфортом в первую очередь.

На борт они поднялись уже в совершенно ином качестве – под личиной успешных немецких коммерсантов, по делам спешащим в столицу Германии и достаточно обеспеченными, чтоб оплатить скорость и комфорт путешествия.

Мысль о том, что можно было бы путешествовать с меньшим размахом, закралась головы и того и другого, но, так и не поделившись друг с другом сомнениями, чекисты решили, что наверху, откуда исходят директивы, виднее…

В Берлине он пересели на аккуратный германский поезд, который привез их в аккуратный городок с университетом.

Глядя на тихий, залитый солнцем Геттинген никому и в голову не могло прийти, что в нем живут в принципе, те же самые люди, что совсем недавно развязали Мировую войну. Чистенькие улицы, спокойные, улыбающиеся горожане, неспешно идущие по своим мирным делам по Вильгельм-Веберштрасе или сидящие в садиках перед аккуратными домами. Европейские чистота и порядок. Вместо сухой пыли, как это непременно было бы в России, ветер нёс по городу звуки одинокого колокола с готической башни Якобкирхе и запах чего-то съестного.

Дождавшись, когда кельнер составит с подноса кружки и отойдет, Деготь, обежав взглядом площадь сообщил.

– Похоже вон тот дом.

Гости Геттингена сидели за столиком уличного кафе, полосатым тентом отгородившего своих посетителей от жаркого июньского солнца. Своей респектабельностью они несколько выделялись из заполнивших кафе студентов из университета Георгии Августы, но заинтересованного взгляда проходившего мимо шуцмана не удостоились. Выглядели они солидно, по-профессорски, а профессура университетского городка пиво уважала еще тех пор, когда сама училась в этих стенах. Традиция…

– Напомни адрес.

– Николаусбюргервег, дом два.

Дёготь прищурился, читая название на эмалевой табличке. Домики вокруг стояли разные, но объединяла их не архитектура, а какая-то заграничная чистота. В России, и теперь похожей со стороны на разворошенный муравейник, такие домики встречались теперь разве что на страницах сказок братьев Гримм в исполнении дореволюционных издательств.

– Точно… Неудачно стоит…

– Для кого не удачно?

– Для тех, кто туда заходит… Все на виду. Не спрячешься.

Он покрутил головой, задумался.

– В таком доме неверную жену поселить хорошо… Все видно. Кто пришел, когда…

– Зачем, – хохотнув, подхватил Федосей и уже серьезно поинтересовался.

– А ты от кого собрался прятаться? Мы тут почти официально. Зайдем к человеку для разговора. И выйдем.

– Если дадут…

Деготь положил ногу на ногу и с удовольствием отхлебнул из кружки. Официальное положение и почти настоящие документы давали чувство безопасности, только звоночек, что тренькал где-то внутри, не давал расслабиться.

– Да это я так. Умозрительно… У меня, если хочешь, сейчас не мозги работают, а условные рефлексы…

Он еще приложился к кружке и добавил. – А теперь уже, может, и безусловные…

Ополовинив кружку «гёссера» он поставил оседающее белой пеной стекло на стол и сказал по-русски, благо столик стоял с краю, да и студенты шумели так, что ничего слышно не было и в двух шагах.

– Я в таких вот случаях начинаю смотреть на вещи сквозь призму собственной безопасности. Мне все время кажется, что кто-то мной неспроста интересуется. И на этот домик я смотрю и думаю, как из него можно мышеловку сделать.

– И что, можно?

– Легко… Посадить людей вон там и там.

Рука его дернулась показать, где именно должны сидеть люди, но только дернулась. Секунду спустя он, продолжая задержанное движение, поднял кружку, обмакнул в пиво губы, покачал восторженно головой, словно только-только распробовал и вполне буднично добавил.

– Так они там и так сидят… Без моей подсказки. Вот так штука…

Он поднял кружку и, словно любуясь напитком, еще раз осмотрел площадь. Брови его сошлись, избороздив лоб морщинами.

– Нет, дружок, очертя голову мы в этот пряничный домик не полезем…