Люди говорили, что во гневе она была так же страшна, как и ее отец. Шестьсот человек, которые последовали за своими предводителями, стали теперь не более, чем болтающимися трупами, и север погрузился в траур.

Елизавета сказала, что северян надо проучить, они должны понять, какая награда их ждет за измену престолу.

Марию стали стеречь более тщательно, а Норфолк продолжал жить в Тауэре. Ему был преподан урок, как сказала королева, хотя она не была окончательно уверена, что он в ответе за восстание. Что касается Марии — прелюбодейки, убийцы и возможной подстрекательницы к мятежам, — то она, как и прежде, была вне суда, как и надлежало королеве.

Министры Елизаветы печально, а порой и гневно покачивали головами. Они убеждали королеву, что ее жизнь находится под угрозой, пока жива Мария, под угрозой находится и безопасность Англии. Елизавета понимала, что многим рискует, но еще она понимала и то, что, вмешиваясь в привилегии королевского сана, она рискует большим.

Мария никогда и ни из чего не извлекала уроков и через короткое время снова организовала заговор. На этот раз она прибегла к услугам флорентийского банкира по имени Ридольфи. Ридольфи жил в Англии, но мог свободно передвигаться по Европе, и по этой причине его выбрали для передачи сообщений между Папой, испанским послом и пэрами-католиками Англии.

Находящийся дома в своем имении после освобождения из Тауэра, Норфолк все еще оставался ограниченным в правах. Будучи человеком слабовольным и находясь под чарами Марии, которой он посылал деньги и подарки, после того, как к нему обратился Ридольфи, он снова оказался втянутым в опасное и вредное дело.

На этот раз ситуация была еще более серьезной, потому что сообщения приходили от самого Альбы, который обещал, что если Норфолк начнет переворот, то он пошлет свою армию в Англию для закрепления успеха.

Расправившись с завистниками, пытавшимися сместить Сесила, королева дала ему титул лорда Бэгли, а Бэгли был не тем человеком, который забывает, что даже после освобождения Норфолк все еще оставался под серьезным подозрением.

При въезде в Англию был схвачен посланец Ридольфи, приехавший с континента, где в то время находился сам флорентиец. В перехваченном послании не содержалось ничего определенного, в нем говорилось только, что все идет хорошо, но Бэгли и его шпионы напали на след, и когда слуг Норфолка подвергли основательному допросу, обнаружилось, что заговор набирал ход и в него входили Норфолк, Мария, пэры-католики и, что самое опасное, — папа, Филипп и его военачальник Альба.

Шпионы Бэгли трудились на славу, и, наконец, они перехватили отправленные Марии письма; таким образом заговор был раскрыт прежде, чем созрел окончательно.

Бэгли не мог дольше сдерживать свое нетерпение, он представил королеве доказательства, и результатом явилось то, что Норфолка арестовали, а испанского посла выслали на родину.

Теперь уже министры королевы жаждали крови — и не только Норфолка, но и Марии. Елизавета сохраняла спокойствие, как всегда в момент опасности.

Это было достаточно странно, но она все еще отказывалась от казни Норфолка и Марии. Истина заключалась в том, что она ненавидела свары, ненавидела казни. Ее отец и сестра оставили за собой кровавый след, а она не хотела править при помощи их метода — страха. Она дала свое согласие на казнь шестисот человек во время восстания, но она уверяла себя, что это было неизбежно, потому что нужно поддерживать королевское величие, а людям следует зарубить себе на носу, что подняться против их господина — смертельный грех. Но, убеждал ее Бэгли, разве Норфолк не восстал? Разве шотландская королева не заслуживала смерти более, чем те шестьсот человек?

То, что говорил Сесил, было правдой. Но Мария была королевой, а Норфолк — первым пэром на этой земле.

Елизавета встретилась со своими министрами, она выслушала их проклятия в отношении Марии и Норфолка.

— Подобное заблуждение прокралось в умы многих людей, — сказал один из них, — что на этой земле есть люди, которых не касается закон. Марии уже выносили предупреждение. Теперь должен сказать свое слово топор.

— Должны ли мы понимать, — сказал другой, — что наш закон не может применяться к подобному злу? Если это так, то он в корне порочен. Милорду Норфолку было оказано снисхождение, но ничего хорошего из этого не вышло.

Тогда они все вместе стали кричать:

— На эшафот эту чудовищную змею, эту прелюбодейку и убийцу. На эшафот вместе с рыкающим львом из Норфолка.

Елизавета постаралась выиграть время, потому что уже прекрасно знала, что делать. Она отдает им Норфолка (и в жаркий июньский день он отправился на эшафот Тауэр-Хилл), но она не отдаст им Марию.

В это опасное для государства время частная жизнь Роберта изобиловала сложностями.

Роберт, как он сам себе признавался, оказался человеком неустойчивым там, где дело касалось женщин. Однако создавалось впечатление, что королева не понимала, как он податлив в данном вопросе, какую тяжкую ношу вынуждает его нести. Роберт страстно мечтал о детях. У него было двое очаровательных племянников, к которым он сильно привязался, — Филипп и Роберт Сидни, и он относился к ним, словно к родным сыновьям. Но граф Лестер был не из тех, кто может довольствоваться этим. Ему нужны были наследники.

Даже у Бэгли был сын. Конечно, Роберт Сесил — болезненное создание, ему трудно держаться прямо и он унаследовал горб от своей ученой матери, но все равно это был наследник. И только Роберт Дадли, самый мужественный, самый красивый мужчина при дворе, оставался без законных детей.

Его первый и такой Богом проклятый брак оказался бездетным. Он знал, что это произошло по вине Эми, а не его собственной, и у него имелись доказательства. Но незаконнорожденные дети — совсем не то, чего он хотел; им он мог подарить свою любовь, но не имя Дадли.

Уже несколько лет продолжался его роман с Дуглас, леди Шеффилд. Это было весьма опасно, но его страсть к Дуглас оказалась такой сильной, что он был готов рискнуть разоблачением и неудовольствием королевы, только чтобы удовлетворить эту страсть.

Он ясно помнил начало их романа. Королева находилась в одном из своих летних путешествий, которые — и она на этом настаивала — должны были совершаться ежегодно. Торжественная процессия отправлялась из Гринвича, Хэмптона или Вестминстера. Королева обычно ехала верхом, иногда ее несли на носилках, в сопровождении многочисленных повозок с амуницией и багажом. И все вокруг должны были выказывать восторг, равный ее собственному, по поводу этого путешествия.

Люди покрывали многие мили, чтобы посмотреть, как она проезжает, а также для того, чтобы устроить для нее театральные представления. Ей нравились незамысловатые манеры простых людей, которые, как она заявляла, не обладая изяществом придворных, любили ее нисколько не меньше.

Что касается маршрута путешествия, то, как правило, Елизавета неоднократно меняла свое решение. Один фермер, прослышав, что она проедет одной дорогой, потом — другой, а в итоге — третьей, закричал под окном гостиницы, где Елизавета устроилась на ночлег:

— Теперь я знаю, что королева всего лишь женщина, она очень похожа на мою жену, потому что обе никак не могут сделать окончательный выбор!

Ее фрейлины были шокированы. Да как этот человек осмелился говорить в подобном тоне о самой королеве? Но Елизавета высунулась из окна и крикнула своим охранникам:

— Дайте этому человеку денег, чтобы он заткнул свою глотку.

Другой прохожий заявил королевскому вознице:

— Остановите повозку, чтобы я мог переговорить с королевой!

И королева, снисходительно улыбаясь, приказала, чтобы карета остановилась, она не только поговорила с этим человеком, но еще и протянула для поцелуя руку.

Подобная простота и естественность вызывала к ней любовь в сердцах простых людей. Когда она останавливалась в скромных гостиницах, она настаивала, чтобы многоуважаемый хозяин гостиницы не разорялся на ее удовольствия, зато останавливаясь в домах знати, она поощряла проявления бьющей через край роскоши.