Для опальной семьи это было очень кстати, так как вдова сэра Эдмунда и ее дети были вынуждены искать покровительства знакомых и друзей, и леди Дадли только радовалась, что сэр Ричард принимает такое участие в ее сыне.

У сэра Ричарда вошло в привычку вести беседы с мальчиком, и однажды, когда они шли в Сити к Флит-Лейн, по Флит-Бридж и к Фикетс-Филдс, сэр Ричард снова заговорил с мальчиком об отце:

— Джон, твой отец был великим человеком. Когда ему было столько же, сколько тебе сейчас, он находился в едва ли лучшем положении.

— Нет, сэр, — сказал Джон. — Верно, что мой отец был сыном небогатого фермера, и стал сам не более чем судейским, но он происходил из рода лордов Дадли, а я — сын человека, которого называют предателем.

Сэр Ричард щелкнул пальцами.

— Его благородное происхождение никогда не было доказано, — ответил он, — и я думаю, что оно существовало только в воображении твоего отца.

В ответ мальчик зарделся, но сэр Ричард продолжал:

— Да, это оказалось достаточно ловким ходом. Дадли нуждался в аристократических предках, и он их себе нашел. Без сомнения, они сослужили ему неплохую службу. Но — это между нами, Джон, — человек заслуживает большего уважения, когда он взбирается вверх по лестнице с самой нижней ступеньки, чем если он начинает почти на последней.

Джон молчал, а сэр Ричард продолжал:

— Для нас сэр Эдмунд пусть будет сыном фермера и судейским, но при этом таким знатоком своей профессии, что сам король искал его помощи, и через него и его друга Эмпсона правил Англией.

Глаза мальчика заблестели.

— Простой сын фермера — и один из тех, кто правил Англией!

— Ну и чему это тебя должно научить? Только одному: как бы низко ты ни стоял, нет границ, границ тем высотам, на которые ты можешь взобраться. Подумай о короле. Хватит ли у него смелости оглянуться далеко в прошлое? Ведь всем известно, что его предок со стороны Тюдоров был сыном конюха и незаконнорожденным? Подумай, мой мальчик, подумай! Это считается изменой, поэтому я скажу шепотом. Дадли и Тюдор. Чем один лучше другого? Помни это. Помни всегда. Твой отец был очень честолюбив. Может, сейчас он с небес наблюдает за тобой, за своим старшим сыном. Может, он спрашивает себя: «Что мой сын будет делать в этом мире? Достигнет ли он тех же высот, что и я? Учтет ли мои ошибки? Горит ли у него внутри огонь, который сотворит из него великого человека?» Джон, я не сомневаюсь, что твой отец наблюдает за тобой с небес и молится за тебя, и верит.

Джон запомнил эти слова. Он был полон решимости стать таким же великим человеком, как и его отец.

Положение сэра Ричарда при дворе заставляло его часто общаться с королем, все тем же беззаботным юнцом, но, по счастью, с уже пробуждающейся совестью. Сэр Ричард надеялся, что эта королевская совесть сыграет свою роль в будущности его юного протеже.

Генрих все еще хмурился при упоминании имени Дадли. Он прекрасно понимал, что казнь фаворита и наперсника его отца совершилась для его же, Генриха, популярности. Но он пока еще не вступил в сделку со своей совестью, как это случится позже, когда придворным удастся убедить его, что Дадли и Эмпсон заслужили свою участь. Поэтому пока простое упоминание имени Дадли заставляло его чувствовать определенную неловкость. И когда сэр Ричард, улучив момент, робко испросил высочайшего позволения поставить перед парламентом вопрос о возвращении гражданских и имущественных прав детям Дадли, Генрих с радостью согласился.

Пусть мальчик наследует богатство своего отца. Королю оно ни к чему, а чтобы транжирить направо и налево, у него имелось достаточно сокровищ, накопленных его собственным отцом за время царствования. Да, да, пусть отменят решение о лишении прав. Тогда при упоминании имен Дадли и Эмпсона король будет чувствовать себя уютнее, он сможет отбросить мысль о том, что этих двоих казнили лишь для того, чтобы успокоить людей, у которых годами выкачивали то, что составляло основную часть богатства его отца.

Итак, первый шаг был сделан. Джон уже больше не беден. Он богатая партия для юной Джейн, для которой уже стал героем.

Сэр Ричард вернулся домой с горящими от возбуждения глазами.

— Послушай, что я для тебя сделал, Джон! — закричал он. — Теперь все зависит от тебя.

— Да, теперь все зависит от меня, — сказал мальчик с важным видом.

Джейн степенно наблюдала за ними, гадая, о чем это шла речь. Но объяснять подобные вещи Джейн не было необходимости. Она чувствовала себя счастливой оттого, что был счастлив ее отец, а в Джоне она заметила сильную и глубокую сосредоточенность, которая показалась ей достойной уважения, хотя она и не могла понять ее сути.

Когда они вместе вышли в конюшню, она спросила:

— Произошло что-то хорошее, Джон, правда?

Он кивнул, но ничего больше не добавил, так как не хотел, чтобы его услышали конюхи.

Когда они поскакали по усеянным звездочками клевера лугам, он сказал:

— Я больше не нищий. Моей семье должны вернуть состояние моего отца.

— Джон… значит ты уедешь отсюда?

Он с улыбкой взглянул в ее полные страха глаза.

— Если я и уеду, то непременно вернусь. Разве ты не знаешь, Джейн, что когда мы станем достаточно взрослыми, то поженимся?

— Да, Джон, — просто ответила она.

— Ты тогда станешь счастливой, Джейн. И я тоже!

Он был уверен в ее согласии — так же, как был уверен в том, что в один прекрасный день станет командовать людьми. Ей почему-то не пришло в голову, что это довольно самонадеянно с его стороны, но, если бы и пришло, то тогда в ее глазах самонадеянность стала бы добродетелью.

Пока они ехали легким галопом по полям, она думала об их будущем, о свадьбе, об их будущих детях.

Он тоже думал о будущем, но не о своей совместной жизни с Джейн. Любовь Джейн он принимал как должное. Казалось, что топот конских копыт выбивает ему «Дадли — Тюдор!» Эти имена будили честолюбивые мечты — когда-нибудь он выйдет из тени и станет великим.

Они поженились, когда Джону было девятнадцать, а Джейн только исполнилось восемнадцать. Они продолжали мирно жить в доме сэра Ричарда — совсем близко от двора, но не при дворе.

Король изменился: он уже не был тем беззаботным мальчишкой, его совесть уже не так будоражила его, а теперь еще придворным удалось убедить своего повелителя, что сэр Эдмунд Дадли был предателем, который навязал народу огромные тяготы и заслужил свою судьбу. Что, мог спросить себя король, подумают его подданные о монархе, который осыпает почестями потомков такого человека?!

Нет, король не проявит расположения к Дадли, он не примет при дворе сына предателя.

У Джейн тем временем родился первенец, а Джон, который все еще чувствовал стыд и унижение того дня на Тауэр-Хилл, готовился к отъезду, он был полон решимости завоевать славу на поле битвы, если нет славы при дворе.

Джейн рыдала не переставая, провожая его во Францию.

— Но почему ты не можешь остаться? — спрашивала она с тоской. — На что тебе слава? У нас есть все необходимое для счастья. Наш малыш, твой тезка, и, дай Бог, будут еще дети.

— Да! Непременно, — сказал Джон. Конечно, у него будет много детей! Дети — особенно девочки — приносят пользу могущественным людям, ведь через них куются связи с величием и богатством. Но у Джейн свое предназначение, у него — свое. Она должна наградить его множеством сыновей и несколькими дочерьми, а он вернуть имени Дадли былую славу.

Он проявил себя на службе у Чарльза Брэндона, герцога Саффолкского, который был женат на сестре короля Марии. С поля битвы Джон вернулся сэром Джоном Дадли.

Это был огромный шаг вперед.

Быстро шли годы. Джейн выполняла свое предназначение более успешно, чем Джон — свое.

Она подарила ему четверых сыновей и троих дочерей, и теперь снова ждала ребенка.

Джейн долго будет помнить этот день. Она чувствовала себя вполне счастливо в их поместье в Челси. Она думала о своих любимых детях и гадала, кого же вынашивает на этот раз: мальчика или девочку.