Для Елизаветы заточение в Вудстоке проходило достаточно весело. С ней была верная Кэт, а сэр Генрих Бедингфельд не счел нужным докладывать об этом факте королеве. Возможно, он понимал, что если поступит таким образом, то Кэт удалят отсюда, и это нанесет смертельное оскорбление принцессе Елизавете. Он не видел ничего дурного в том, что с ней будет находиться Кэт.

Итак, они вместе, как в добрые старые времена. Если бы кто-нибудь мог подслушать их смех, сплетни и разговоры, он мог бы назвать это государственной изменой.

Когда они оставались вдвоем, Кэт шептала: «Ваше величество!», и ее слова звучали для Елизаветы сладкой музыкой. Кэт гадала по картам так велеречиво, что это добавляло еще больше смеха.

— Вот снова этот темный красивый король! Посмотри, как близко он выпал к вашему величеству. Мы еще о нем услышим, я в этом не сомневаюсь.

Это было, как в те далекие времена, когда в картах Кэт выпадал другой красивый король, в котором они признавали Томаса Сеймура. Кэт напомнила Елизавете, что и тогда она утверждала, что не появится никто, кто с ним сможет сравниться, ибо никто не может быть таким привлекательным.

— Но тогда, — ответила Елизавета, — я еще не узнала по-настоящему Роберта Дадли.

Когда принцессу Елизавету увезли из Тауэра, Роберт впал в глубокую меланхолию. Порой он чувствовал, что сойдет с ума, если останется дольше в своей мрачной темнице. Он глядел сквозь решетку на траву, по которой она обычно гуляла, и часто вспоминал других людей, которые провели в Тауэре всю свою жизнь. «Останусь ли я здесь, пока не постарею и не поседею?» — гадал он. Однако в глубине души он верил, что такое не может произойти с ним, Робертом Дадли.

И все же ему ничего не оставалось, кроме как сидеть и ждать. Если бы Елизавета была королевой!.. Ах, если бы Елизавета была королевой, она бы не подвергла его муке столь долгого пребывания в Тауэре.

Но наконец-то наступили перемены.

И случилось это в июне. Он проведал от тюремщиков и своих слуг, что подготовка к приему принца Испанского, который уже находился на пути в Англию, была в полном разгаре.

Королеве еще не исполнилось сорока, она выйдет замуж за Филиппа, и если у них родятся дети, то у Роберта Дадли останется совсем мало надежды обрести свободу.

— Милорд, — сказал ему однажды тюремщик, — будьте готовы оставить эту камеру. Вам надлежит перейти в башню Белл, чтобы разделить там комнату с вашим братом, графом Уорвиком.

Роберт почувствовал себя окрыленным. Он никогда не терял надежды на счастливые перемены в судьбе. Это чудесно — жить вместе с братом Джоном.

Братья обнялись с нежностью. Тюремное заключение оставило более глубокую отметину на Джоне, графе Уорвике, чем на Роберте, ведь Джон не пережил любовный роман, который помогал коротать время. С приходом Роберта и он повеселел, хотя оба они с горечью вспоминали своего отца и Гилфорда.

— На их месте мог быть ты… или я, — напоминали они друг другу. — И только по какой-то случайности этим человеком стал несчастный Гилфорд.

— Но, — сказал Джон, — откуда мы знаем, что нас не ожидает подобная участь?

— Нет! — крикнул Роберт. — Если бы они намеревались так поступить с нами, то уже давно совершили бы задуманное. Если мы будем вести себя тихо и не станем привлекать к себе внимания, то совсем скоро сможем выйти на свободу.

Джон улыбнулся.

— Это так на тебя похоже, Роберт. Ты всегда верил, что на тебя свалится какое-то чудо.

— А почему бы и нет?

— Да откуда… на бедного узника Тауэра?

— Другие бедные узники выжили и вознеслись очень высоко.

— Ты — настоящий Дадли, — произнес Джон, и к его улыбке добавилась печаль.

Фортуна повернулась к ним лицом. Им позволили принимать посетителей. Их женам позволили прийти и повидаться с ними в темнице, позволили прийти и матери.

Джейн пришла первой и ободряюще улыбнулась своим сыновьям. «Джон выглядит болезненным, — подумала она, — а Роберт почти совсем не изменился».

— Милый Джон, — воскликнула она, — как же ты исхудал! А ты все тот же прежний Робин, как я вижу.

— Такой, как раньше, дорогая мама.

— Ты не падаешь духом, мой любимый сын.

— И не дает мне, — вставил Джон. — Он отказывается поверить в то, что нам с ним не повезло. Нам предначертано великое будущее, говорит он.

— Подожди, — сказал Роберт, — не однажды богатство Дадли обращалось в прах.

— Не напоминай об этом, — умоляющим тоном произнесла Джейн. — Об этом часто говорил твой отец.

— Но отец был великим человеком. Вспомни, что он совершил.

Джейн с горечью заметила:

— Что совершил! Он привел своего сына на эшафот, чтобы пролить вместе с ним кровь за дело амбиций.

Но Роберт обнял ее за плечи.

— Дорогая мама, так уж им было суждено.

— Но тебе суждено не это, Роберт.

— Ну, не мучай себя. Топор палача — не для нас. Посмотри, как нас здесь содержат. Нас оставили в покое, хорошо кормят, а теперь еще и позволили принимать посетителей. Час нашего освобождения не за горами.

— Я молюсь об этом каждый Божий вечер, — страстно молвила Джейн.

Она хотела знать как можно больше о сыновьях: как их кормят, как ведут себя их слуги.

— Нам позволили съедать каждую неделю больше чем на два фунта, — сказал Роберт, — и еще больше тратить на дрова и свечи. Теперь ты видишь, мама, что если мы и не живем, как короли, то и не как нищие. — Мне радостно слышать это. Но отсюда идет скверный дух.

— Это от реки.

— Мы страшно боимся жаркой погоды, — сказал Джон.

— Я поговорю со слугами. Они должны проследить, чтобы помещение постоянно проветривалось, особенно в летнее время.

Роберт решил развеять мрачное настроение. Он много шутил и уверял, что скоро они станут свободными. Он чувствовал это. Он знал это. У него был нюх на такие вещи.

Слушая Роберта, Джейн все время невольно улыбалась.

— Как я рада, дорогой Джон, что твой брат рядом с тобой.

— С тех пор, как он сюда пришел, стало веселее, — сказал Джон.

Уходя со свидания, Джейн впервые за то время, как рассталась с сыновьями, почувствовала себя почти счастливой. И все благодаря ее любимому Роберту.

«Он может убаюкать даже мои печали», — думала она.

Роберта навестила Эми. Джон попросился в другую камеру, чтобы муж и жена побыли наедине.

Эми повисла на Роберте, покрывая его лицо поцелуями.

— Роберт, — приставала она, — ты все еще любишь меня?

— Разве я не доказал это?

— Я так страдала…

— А я что делал, как ты думаешь?

— Но без тебя было так тоскливо. Я думала, что ты умрешь.

— Ну, нет, меня ждет долгая жизнь.

— Да, Роберт, да. Ты думаешь, вас скоро освободят?

Он пожал плечами.

— Такое впечатление, что тебе все равно.

На несколько секунд он задумался. Он думал о свободе, о возвращении в Норфолк к занятию сельским хозяйством, верховой ездой и любовью с Эми. Была ли эта свобода такой уж для него желанной? Как глупа Эми! Он увлекся другой женщиной — остроумной, утонченной, с огненно-рыжими волосами и властными манерами. Он хотел принцессу, а не сельскую девушку.

— О чем ты думаешь? — подозрительно спросила она.

«Почуяла ли она, что я желаю другую женщину? — спрашивал он себя. — Была ли она более проницательной, чем я полагал?»

Он ответил:

— Я подумал, что если бы не женился на тебе, то меня бы здесь не было.

— А где бы ты тогда был?

— В могиле.

Какое-то время она оцепенело смотрела на него, потом обвила его руками.

— Значит, Роберт, я тоже могу быть тебе хоть чем-то полезна.

Он громко рассмеялся, потому что за окном светило солнце и чертовски хорошо оставаться в живых! Он приподнял ее и поцеловал в стремительном порыве, что всегда было ему свойственно.

Сейчас он снова стал тем нежным любовником, каким был вначале. А когда он становился таким, то ему никто не мог отказать.