Филипп Сидни исчез с королевского двора.

В парламенте бушевали бури. Некоторые ее министры были настолько прямолинейны, что заявили, будто она годится в матери герцогу. Другие, более гибкие, намекали на то же самое, но в более деликатной манере: они не желали наблюдать, как их королева с риском для жизни попытается выносить ребенка.

А Елизавета, в то время, когда она не флиртовала с монсеньором и не злилась на Роберта или не страдала по нему, размышляла над тем, что происходило в Нидерландах и как Филипп Испанский завоевывал власть над несчастным страдающим народом этой страны. Она задавала себе вопрос, что произойдет после того, как он полностью подчинит их своей власти. Тогда, как считал весь белый свет — и Елизавета тоже не могла не подумать об этом, — его внимание переключится на Англию, ведь разве не мечтал он уничтожить протестантизм во всем мире, и разве не была Англия убежищем для гугенотов из Франции и Нидерландов? Елизавета задрожала, вспомнив тот день. Больше всего на свете она страшилась войны, и даже теперь этот страх просачивался в ее страдания, вызванные предательством Роберта, и умерял ее веселость, вызванную сватовством французского принца.

Пока министры поражались, как женщина ее возраста и ума может вести себя с такой девчоночьей глупостью, жеманясь, хихикая и вызывая своего воздыхателя на то, что в глазах англичанина представлялось чрезвычайно пустой глупостью, она льстила герцогу так же, как и он льстил ей. Королева не только подводила его к мысли, что он крайне очаровательный мужчина, она еще дала ему понять, что он рожден, чтобы командовать армиями. А так как Франции предназначено вступить в войну с Испанией, и она не сомневалась, что в Нидерландах человек храбрый, великий духом и гениальный — коими качествами несомненно обладает монсеньор — может завоевать корону, то она удивлялась, почему он не попытает счастья во Фландрии.

Его брат, человек молодой, сидел на французском троне. А она знает по своему опыту, что находиться так близко к трону и иметь серьезные сомнения насчет возможности когда-нибудь на него усесться — это очень печально. Очень мудро самому создать себе государство, и если кто-то считает себя человеком храбрым, как лев, к тому же военным гением, — а таковым является, по ее твердому убеждению, ее маленькая Лягушка, — то ему следует сперва завоевать себе королевство, а потом прийти за своей невестой.

Она знала, с кем имеет дело. У него имелась потребность заявить о себе в полный голос. Как самый младший в семье, он много страдал от унижений. Быть невысоким, уродливым, обезображенным оспой — само по себе достаточно плохо, но в придачу называться Геркулесом — это невыносимое оскорбление, которое наложила на него Судьба. К счастью, его имя было изменено на Франсуа, но никто не в силах изменить его лицо. Его мать невзлюбила его, потому что он был врагом своего брата, и он не сомневался, что она пыталась его отравить. Ему требовалось продемонстрировать всему миру, что он великий человек, и он собирался заставить всех посмотреть на себя глазами королевы Елизаветы. Он поедет в Нидерланды и победит испанцев.

Он верил, что королева так сильно в него влюблена, что поможет ему добыть денег для его экспедиции.

Елизавета сидела и улыбалась, а ее министры вновь восхищались тем, какой тонкий политик их королева. Слабая женщина посылает герцога Анжуйского при его полном согласии в Нидерланды бороться за интересы Англии. Обеспечат ли ему денежную поддержку? Конечно, обеспечат! Это был ловкий политический ход.

Королева была так довольна своим планом и по-настоящему рада сказать «прощай» своей маленькой Лягушке, которая уже начала ее утомлять, что она улыбалась по поводу и без повода.

Она заявила, что для того, чтобы пересечь море, ему потребуется свита.

— Господин Лестер слишком долго сидел без дела. Я поставлю его во главе эскорта моей дорогой Лягушки и хоть как-то воспользуюсь услугами этого человека.

Она всем дала понять, что еще раз простила Роберта.

Королева через некоторое время вернула его, но, стоило ему попасться ей на глаза вместе с Летицией, она уже не могла отвести от него бдительного и ревнивого взора.

Она бесилась еще и потому, что их брак казался счастливым. Роберт прекратил поглядывать на других женщин. «Может, это благодаря возрасту? — задавала себе вопрос королева. — Или эта волчица обладает магической властью?» Она не сомневалась, что волки способны на все. Волки — вероломные звери.

У них родился сын — еще один Роберт Дадли, — и королева не знала, смеяться ей или плакать. Он как-то сказал ей, что ей нужно увековечить свою красоту. Она подумала: «Он увековечил свою, может, я и рада этому, хотя мне хотелось бы, чтобы мальчик не был сыном этой женщины».

У Летиции уже был один сын, и королева привязалась к нему, несмотря на его мать, потому что молодой Роберт Деверо, граф Эссекский, казался самым красивым молодым человеком, которого ей когда-либо приходилось видеть с того момента, когда ее очаровал его отчим.

Она часто с грустью взирала на своего Роберта и думала: «Теперь мы становимся старыми — слишком старыми для ревности, слишком старыми для вражды». Она сравнивала его с тем молодым человеком, который прискакал к ней в Хэтфилд на белом коне, чтобы сообщить, что она стала королевой. Бедный Роберт, он слишком располнел, его лицо стало совсем багровым от бурной жизни, его чувственность, которая в молодости являлась признаком мужественности, в старости стала выглядеть проявлением грубости.

А она сама? Она была богиней, ее не пугали стремительно несущиеся года. Вокруг нее находились мужчины, мужчины — ровесники Роберта и мужчины — ровесники молодого Эссекса, которые говорили ей, что она была богиней, которая и без помощи эликсира Корнелиуса Лэноя обрела вечную молодость.

В Нидерландах был разгромлен герцог Анжуйский, но Вильгельм Молчаливый вел там жестокую борьбу за освобождение своего народа. Всеобщее внимание в Англии было приковано к этой стране — исход освободительной войны казался чрезвычайно важным.

А внимание испанцев было приковано к Англии. «Что это за женщина? — такой вопрос задавался на заседаниях испанских кортесов. — Какой страной она правит? Это всего лишь часть острова, а она ведет себя так, как будто правит всем миром. Ее моряки — наглые пираты. Они не дают сокровищам литься в испанские сундуки. Они бесстыдные и опасные, у них нет никакого уважения к его всекатолическому величеству. Они даже оскорбляют саму святую инквизицию».

Были имена, которые на испанских кораблях и в испанских владениях произносились со страхом и ужасом: Дрейк, Хокинс — бесстрашные существа. Как только могут люди быть такими бесстрашными, как они? Как им удается всегда побеждать? Это все потому, что они продались дьяволу. Они не люди, они колдуны.

Яснее ясного, что этим людям и их наглой королеве следует преподать урок. Из Чили и Перу с награбленными в испанских городах Нового Света и на испанских галеонах сокровищами приплыл домой Френсис Дрейк, совершив кругосветное путешествие. И что же сделала королева, когда этот пират явился домой? Может, она его повесила, как он того заслуживал? Может, она отнеслась к нему, как к вору, грабителю и убийце подданных его всекатолического величества?

Нет! Он был красивым мужчиной, поэтому ей нравился, не говоря уже о других причинах. Ей нравились его девонширская картавость, его горящие глаза. Они были одного поля ягоды, потому что он мог подарить галантный комплимент на свой деревенский лад.

Королева сказала Дрейку, что испанцы находятся в страхе, они называют его наглым и испорченным человеком.

— Вы именно такой человек, сэр? — спросила она. — Если это так, я вынуждена отрубить вам голову золотой шпагой.

Вслед за этими словами она приказала принести шпагу и заставила его стать на колени, чтобы она сию же минуту могла покончить с обыкновенным Френсисом Дрейком.

Она коснулась шпагой его плеч и сказала: