— О да!

— И в один прекрасный день, ближе к вечеру, я поднял собственную задницу вон с той скамьи, подошел к Майку Грогану, чтобы расплатиться за пиво, сунул руку в карман и добрался до ботинка, а если бы тянул руку дальше, добрался бы до люстры или дальней полки, но это не принесло бы мне удачи, потому что мои зеленые друзья провалились в дыру. Я открыл было рот, чтобы посвятить Майка Грогана в эти горестные последствия смерти моего кота, как вдруг один джентльмен в щегольском костюме осмотрел меня и говорит:

— Я вижу, вы человек позитивный и порядочный. Если вы считаете, что я дешево ценю собственную интуицию, то вы плохо меня знаете. Я ценю ее ровно в стоимость вашей выпивки (тут он в мгновение ока заплатил за меня, так что мы с Майком не успели и нюхнуть эти доллары) и, говоря по правде, не нуждаюсь в возврате. Но если я в вас не ошибся, то вы вернете мне долг.

— Но где я могу вас найти?

— Я тороплюсь, я очень, очень спешу. Вероятно, через неделю меня увидят в Сантьяго-де-Чили.

И он уже вписывался в дверной проем, когда я крикнул ему:

— Имя! Скажите ваше имя!

И тьма за дверьми отвечала мне:

— Блэк.

Вернувшись домой, я запечатал три с половиной доллара в конверт и послал мистеру Блэку на адрес главного почтамта в Сантьяго-де Чили заказным письмом. И примерно через полмесяца получил в ответ казенную отписку, что мистер Блэк убыл в предместья Мадрида, и свои три с половиной доллара. Я не буду утомлять вас географией, мэм. Скажу только, что с тех пор вот уже восемь лет раз или два в месяц я швыряю эти три с половиной доллара в очередную точку глобуса, но он вертится, и проклятые деньги возвращаются ко мне, как басурманский бумеранг. На одни почтовые расходы у меня ушло несколько сотен, но я не оставляю надежд укрепить в мистере Блэке веру в человечество и собственную интуицию. А теперь я не скажу ни слова, а вы судите сами, порядочный я человек или нет и можно ли мне доверять. Дела выше слов. Поэтому я молчу.

— Не знаю, не знаю, — отвечает ему девушка. — Отчего-то мне хочется вам верить. — Она заговорщически приманила его ладошкой и продолжала вполголоса. — Меня вот уже полгода мучает ревматизм… ну, не то чтобы всерьез, но закинуть руку за спину я не могу, потому что мне больно…

— Вам следовало начать с этого, мэм. Не двигайтесь с места, и я принесу вам флакон пантерьего жира.

— В этом нет нужды. Может быть, потом. Дело мое весьма деликатно, и если вы меня еще раз перебьете, сомневаюсь, что я решусь вам его доверить.

— Я внимателен и молчалив, как локатор.

— У меня расстегнулась пуговка сзади на бюстгальтере. Я говорила маме, что петелька шире, чем следует, но разве она меня послушает?

Гарри Резерфорд, боясь перебить девушку, только покачал головой с выражением космической скорби на своем круглом лице.

— Если бы здесь были женщины, я нипочем бы к вам не обратилась. Странно, почему женщины не заходят сюда за молочным коктейлем…

Гарри пожал плечами и выпучил глаза, как бы поражаясь: странно!..

— Я сейчас выйду отсюда и пойду прямо по дорожке, а шагов через пятьдесят сверну в кусты. А вы спокойно так допивайте то, что вы тут пьете, а потом, минут через десять потянитесь и скажите: домой что ли пойти. Запомнили эти слова?

Гарри кивнул с самым деловым и сосредоточенным видом.

— А потом выходите не спеша, чтобы ничей испорченный ум не связал вас со мной, потому что мама учила меня заботиться о своей репутации. А шагов через пятьдесят свернете в кусты и поможете мне просунуть пуговку в петельку. Идет?

— Да! — заорал Гарри не в силах сдержаться, да так, что бармен выронил графин.

— Ваша горячность говорит в вашу пользу. Вы ведь не воспользуетесь моим бедственным положением? этой пуговкой? этим приступом ревматизма? Вы ведь, подойдя сзади, не положите мне ладони на груди так, что у меня перехватит дыхание? Не подсечете затем рукой мои слабые колени, не схватите мое легкое и теплое тело, не отнесете его на постеленную рядом куртку? Не нанесете на мое тело курсив беглых поцелуев, подбираясь к животу? Не стянете с меня трусики… ох и слабая же на них резинка! Не загоните в меня этот свой ужасный пест, похожий на тот, которым Эмили орудует на кухне? Предупреждаю, если вы так поступите, я до смерти удивлюсь, потому что я девушка и ни о чем таком и слыхом не слыхивала.

— Нет! — хрипит Гарри. — Я, мэм, половины слов не понял из того, что вы наговорили.

— Вот и чудно.

И эта девушка кратко пожимает большой палец Гарри своей горячей ладошкой — и отваливает во тьму, как мистер Блэк восемь лет назад…

— Мак! Попомни мои слова, этот мистер Блэк вовсе не мистер Блэк. Не будь я Тревор Каннингем.

— Заткнись, Тревор. Вечно ты влезешь на самом интересном месте. Мистер Блэк давным-давно где-нибудь в Антарктиде, кто бы он ни был.

— Не-ет, браток. Кабы так. Нет, попомни мои слова.

— Я могу продолжать, или джентльмены нуждаются в перерыве?

— Давай! Валяй! Гони!

— Следующие десять минут оказались самыми долгими в жизни Гарри Резерфорда. Он трижды сосчитал собственные пальцы, причем каждый раз у него получалось новое число. Он восемь раз чуть не кончил в подштанники, но все восемь раз ускользнул от этого позорного финала тем, что вспоминал лицо своего завуча в воскресной школе. Видите ли, господа, лицо этой почтенной донны убивало всякое половое желание так же верно, как ядерный взрыв зазевавшегося хорька. Он даже было вздремнул, но увидел такое, что проснулся с воплем через пару секунд.

Когда по внутренним часам Гарри прошло около месяца, он посчитал, что пора идти. Он встал и заорал: ДОМОЙ ЧТО ЛИ ПОЙТИ! — да так, что бармен вылил на себя ведерко с кетчупом. И тут же Гарри кинулся во тьму, как поезд в тоннель. А прошло-то всего четыре минуты.

— Дьявол силен.

— Это правда, Билл. Но истина выше правды и сильнее дьявола. Свет истины рассеет тьму, Билл.

— Это так, Мак, но неуютно во тьме, пока свет ее не рассеял.

— Я согласен с тобой. Но вряд ли с тобой согласился бы Гарри Резерфорд.

Он пронесся по тропинке, едва касаясь ногами земли и остановился лишь оттого, что далеко сзади услышал что-то вроде стона: Гарри! Гарри! Он сделал дугу, ширине которой позавидовала бы комета средней руки, и вернулся. Что же он видит?!

Его девушка стоит в пяти шагах от кабака на самом плешивом месте во всей округе, облитая мягким светом из окна, платье ее снято, вероятно, чтобы Гарри было удобнее работать, сзади пуговка и впрямь выскочила из петельки, но спереди девушка поддерживает чашечки бюстгальтера обеими руками, а глаза ее широки и невинны, как душа праведника. Но ниже бюстгальтера на ней ничего нет, потому что резинка на трусиках оказалась предательски слабой, и эта девушка делает шаг навстречу онемевшему Гарри и оказывается в его объятиях.

— Спаси Господи! Бедняга Гарри! Ведь она сейчас может потечь каким-нибудь мазутом или обратиться в скорпиона! Он ведь уже поддался злу, его уже не выручить. Давай, Мак, излагай концовку короче и суше, а то как бы ты невольно не искусил и нас тоже. Уж больно ловок этот бес. Сейчас и не вспомнишь, что он начинал с хомяка.

— Легче, Джим! Ты сейчас впал в грех недоверия. Ты пожертвовал Гарри бесу, потому что потерял надежду, а мыслимо ли доброму христианину терять надежду? А, Джимми? Что бы ты сказал, если бы твоя жена Маргарет, мир ее праху, потеряла бы надежду, когда ты путал руки с ногами и на всякий случай ползал на четвереньках в поисках хоть капли виски? Подумай, подумай, Джим Балтер!

— Забудь о Джиме, Мак. Ближе к бесу и Гарри Резерфорду.

— О'кей. Гарри уже сомкнул было объятия на спине этой, с позволения сказать, девушки, как вдруг в небе полыхнула зарница. Тихое мгновенное сияние, озарение природы, и оно осветило сознание Гарри так же верно, как близстоящие кусты.

Он вспомнил, что девушка была похожа на собаку. Он рассудил, что больно она бела. Он, наконец, вспомнил, как она звала его Гарри! Гарри! — а ведь он не называл ей своего имени. Да и все ее поведение показалось ему на сей раз сомнительным.