— Ну вот я и пришла! — крикнула Мэгги.

— Что? — Ну вот я и пришла!

— Что? — Дерьмо!

Они отошли на добрую сотню ярдов.

— Ну вот я и пришла!

— А разве ты не там живешь?

— Я-то живу там, но там ты этого не слышишь.

— Ну, пока, — сказал Маркус, едва не всхлипнув.

— Нет, Марки, я не могу тебя отпустить в таком виде. Мы ведь друзья. Хочешь, пойдем ко мне?

— Слушать этот бессмысленный треск?

— Я думаю, это скоро кончится.

— Я догадываюсь, нет. Тебя угораздило поселиться точнехонько на границе зон влияния, насколько я помню, китайцев и румынских цыган. Так что раз в два-три месяца без ваты в ушах тебе не обойтись.

— То-то квартира стоила недорого.

— Часа в два приедет полиция с сиреной и рупором.

— Может, пойдем к тебе? У тебя есть диван?

— Уверен.

Маркус жил в десяти минутах ходу от Мэгги, и они добрались за каких-нибудь полчаса практически без приключений. Маркус, потирая кулак, галантно, как эксгибиционист плащ, распахнул перед Мэгги дверь подъезда, Мэгги нажала на кнопку лифта, заглянула в открывшуюся кабину и смущенно отпрянула.

— Марки! Кажется, там маньяк.

— Blin! Ты федеральный агент или истеричная старая дева из Пенсильвании? Что значит кажется, маньяк? — Маркус по-мужски отстранил Мэгги и шагнул в кабину. — Что значит кажется, Мэгги? Это маньяк. — Послышались уже опротивевшие Мэгги за последние полтора часа глухие звуки. — Эй, Мэгги, я смертельно устал, можно, я не буду его отсюда выкидывать? Заходи, только не вступи в него.

Едва открыв дверь, Маркус скомкал куртку и швырнул ее в раскрытый зев стиральной машины. Та включилась и довольно заурчала. Ее небольшой, но цепкий американский мозг принялся исследовать содержимое еврейского помойного ведра с восьмого этажа.

— Мэгги, я сниму штаны, но это ничего не значит. Мне просто надо их постирать.

— Без проблем. Не забудь только вынуть деньги из карманов.

Маркус достал из левого кармана пятьдесят баксов и так уставился на купюру, словно на ней был изображен его школьный учитель.

— Мэгги! Ты фея или просто самая умная девочка в Нью-Йорке?

— Я не фея.

Маркус, качая головой и прищелкивая языком, отправил штаны в стиральную машину.

— Мэгги, включи ящик.

В телевизоре квартирная хозяйка фунтов на двести отгадывала загадки развязного ведущего и после каждого верного ответа визжала и подскакивала на три фута вверх. На другом канале рыли землю футболисты. На третьем получеловеческое рыло с кошачьими ушами довольно щурилось от каждой полученной пули…

— Оставь, пожалуйста.

Мэгги оглянулась — рядом с ее головой, на спинке ее стула покоились две огромные ступни в клетчатых носках.

— Мэгги, не криви лицо. Носки только что распечатанные. Они хрустели, как доллары из пачки.

— Да я не сомневаюсь. Но что за дурацкая манера держать ноги выше головы?

— Это чтобы кровь приливала к голове.

— А зачем тебе, траханное дерьмо, кровь в голове?

— Чтобы интенсивнее думать.

— Извини, Маркус, а можно интимный вопрос?

— Уверен.

— А зачем тебе интенсивнее думать? Я имею в виду: еще интенсивнее?

— А это, дорогая Мэгги, чтобы не возникало застойных процессов в мозгу. А то образуется там тромб размером с Титаник, потом приплывет в локоть — и я не смогу стрелять.

Мэгги оглянулась, чтобы понять, серьезно говорит Маркус или шутит. Он улыбался так, словно рекламировал средство для расширения улыбки.

— Извини, Мэгги, но вы, русские, считаете нас, американцев, такими идиотами, что просто смешно.

— А вы не идиоты?

— Мы идиоты, но не такие.

В этих словах Маркуса Мэгги послышался отзвук истины. Она промолчала, уютнее устроилась в кресле. Коточеловек в телевизоре оскалился и перешел в контратаку. Экран залило кровью. Мэгги встала, подошла к окну и подняла фрамугу. В комнату хлынул прохладный воздух вечера, с еле заметным ароматом дуба. Внизу огромным темным пятном располагался парк, далеко справа тускло поблескивала змеистая река. Издали донесся одинокий жалобный выстрел, тонко заплакала сирена.

— Как прекрасен Нью-Йорк, — сказал Маркус, кладя Мэгги руку на плечо.

— Да. Грязноват, но прекрасен.

— Мы сегодня сделали его чуть-чуть чище.

— А может быть, добавили в этот суп чуть-чуть мордобоя.

— Мы боролись со злом, Мэгги. Мы чуть-чуть обкорнали его.

— А может быть, чуть-чуть обозлили.

— Русская рефлексия разъедает всё, как ржавчина. Лао Цзы щадит хотя бы недеяние, но русские и его растворяют без осадка.

— А ты читал Лао Цзы?

— Уверен.

— Ты больно умен для американца. Маркус — это ведь скандинавское имя?

— В десятку. Мой прадед был финским шведом.

— Поздравляю, Марки, ты практически русский.

— Но почему?

— Потому что Финляндия как она есть возникла только 80 лет назад. Твой прадед слинял из России.

— Ты уверена, что не шутишь?

— Уверена.

Но Маркус залез в Интернет, проторчал там восемь минут и вынырнул с абсолютно обалделым видом.

— Я русский, — произнес он трагически и добавил: — я русский.

— Ну, не надо так буквально…

— Я русский.

Неизвестно, до чего бы дошел Маркус Уильямс в своих изысканиях, но тут в его дверь позвонили. Мэгги открыла — за порогом стоял печальный встрепанный мужчина лет сорока с двумя веселенькими пакетиками.

— Маркус, — сказал он, не обращая на Мэгги никакого внимания, словно она была устройством по открыванию дверей, — ты можешь мне немножко помочь?

— Без проблем, Гэри.

— У тебя найдется кусочек мыла?

— Уверен.

— И ты не мог бы забить этот костыль?

Тут Мэгги разглядела содержимое пакетиков Гэри. В одном был крашеный под золото изящный металлический костыль, наподобие тех, которыми комсомольцы смыкали БАМ, в другом — веревка, продернутая блестящей ниткой.

— Ты пришел повеситься, — констатировал вышедший в прихожую Маркус таким тоном, словно Гэри зашел помыться. — Дерьмо, ну и антураж! Подбери себе трико с блестками.

— Я взял в маркете первые попавшиеся костыль и веревку. У меня не было настроения выбирать.

— Я вижу. Слушай, Гэри, тебе ведь сорок три года?

— Сорок четыре.

— Тем более. То есть, ты уже довольно давно перерабатываешь кислород в углекислый газ. Одной ночью больше, одной меньше… Ты видишь, я сейчас очень устал. Еще вобью костыль криво, ты свалишься, ушибешь копчик. Давай так: я посплю, а вы тут покалякаете с Мэгги. А утром я повешу тебя в лучшем виде, как полотно Тёрнера. Идет?

— Без проблем.

На этих словах Маркус удалился в смежную комнату и рухнул там на кровать. Мэгги в некотором смущении взглянула на Гэри.

— Может быть, кофе? Да вы положите это…

— С удовольствием. Знаете, Мэгги… наверное, многие мужчины согласились бы провести с вами последнюю ночь.

— Вы вгоняете меня в краску, Гэри. Во-первых, я вовсе не гоняюсь за лаврами Клеопатры, а во-вторых, провести ночь… это звучит несколько двусмысленно.

Гэри горячо заверил Мэгги в чистоте своих помыслов, тем временем зашипел в турочке кофе — и они уселись на кухне у маленького стола — не поймешь, в Париже, Нью-Йорке или Москве. Мэгги не пришлось долго уговаривать Гэри — он отпил несколько глотков горячего крепкого кофейку и начал:

— Я родился и вырос в нижнем течении Миссури, потом мои родители переехали в Даллас. Пожалуй, важнее то, что я вырос в любви и ласке, и подчас мое счастье было настолько абсолютным, что мне отчего-то становилось тревожно. Мне казалось, что Кто-то рисует мою жизнь тонкой кисточкой на хрупкой промасленной бумаге, затем только, чтобы в некоторый момент грубая рука сорвала и скомкала эту бумажную грань, чтобы в дыру ворвался резкий воздух предместий и начертились хмурые контуры неких фабричных зданий из темного, как густая кровь, кирпича. Вы понимаете меня, Мэгги, я словно метался между двумя представлениями: то ли я проживаю самую счастливую в мире жизнь, то ли это вовсе не жизнь — еще не жизнь, внеочередной рай, увертюра, обман…