Юрка все-таки не вполне сознательно воспринял критику: всю дорогу от Комитета он шел рядом с Лёлькой надутый, а потом свернул к Новогороднему клубу: «Пока, товарищ Савчук!»
Опять надвигалась практика. Лёлька оставалась в городе на станциях Узла. А Юрка умчался в Хайлар на Дистанцию пути и с Лёлькой не простился — видимо, не мог пережить критику.
А Лёлька уговаривала себя: хорошо, что Юрка уезжает, и скорей бы, и наконец-то!.. Потому что нужно ей одной подумать в тишине, что он за человек, — разобраться! Что-то подозрительно много стала думать она о нем последнее время — с прошлым летом по сравнению. Тогда он носился на мостах на Второй Сунгари, и вообще она о ном не помнила, пока Нипка не спросила ее на скамейке стадиона: «Тебе нравится Юрка?»
Папа уехал на стройку на Западную линию. Мама устроилась учительницей на школьную спортплощадку. Дома — одна бабушка, потому что дедушка тоже работает на Дороге — фельдшером ветеринарным, на товарном дворе, как раз там, где на практике — Лёлька. Дедушка проверяет скот, поступающий на погрузку, а Лёлька изучает работу станции.
Станция Харбип-Центральпый. Пути разветвленные. Песок между шпалами, знойный, как на пляже; пока идешь из Восточного парка в Южный, можно обгореть запросто. Рельсы — яркие, глазам больно. Горячий воздух над станцией шевелится, как марево. Составы на путях, коридоры составов с углем, черным, блестящим на гранях, и лесом — желтые толстые стволы в шершавой коре — запах смолы, таежный запах лета.
Составы, лязгающие автосцепкой, и работяги-паровозы маневровые на своих четырехколесных парах, пыхтящие, словно от жары, от пота лоснящиеся паровозы. Лёлька относится к ним недоверчиво и с опаской, когда они проскакивают мимо на стрелках. (На японских паровозах прежде стоял сигнальный колокол рядом с сухопарником и звонил всю дорогу, пока идет паровоз по станции — хоть не наедет! Только бабушка все не могла привыкнуть к паровозному звону и крестилась: что-то сегодня рано к вечерне звонят!)
Товарный двор. Арбы на двух колесах, правда, осовремененных старыми покрышками от грузовиков, лошаденки, лохматые «монголки» с боками, потертыми бренчащей сбруей. Пакгаузы — пыльные и прохладные, как погреба, — вот где можно отсидеться и передохнуть в тени на рампе от разгоряченной станции! И платформа «Высоко-воинская» — та самая историческая платформа перед Лёлькиными окнами, с которой уезжали кавежедековцы на заре Лёлькиного детства, и японцы грузились в спешке перед капитуляцией, и Мишины танки стояли перед отправкой на запад. Лёлька ходит теперь по высокой этой платформе с чувством хозяйки станции: мы — на практике, и мы — будущие инженеры, и это — наша станция Харбин-Центральный, и наша Дорога! И как это, оказывается, здорово — ощущать участие свое в движении ее!
Сверху с платформы Лёльке виден дедушкин дом: крыша оцинкованного железа в зелени вязов и сад — кусты вишневые, даже издали красные, плотно усаженные ягодой, из которой бабушка варит варенье.
Юрка приехал неожиданно. Лёлька соскучиться не успела и никаких выводов о нем не сделала. Какие тут выводы — приехал!
Только пришла со станции, обкатилась холодной водой под крапом и нацелилась бежать в Чуринский клуб на «Встречу на Эльбе» и тут услышала: он идет, еще где-то на углу Соборной, и поет свою последнюю, коронную: «Две пригоршни цвета белых вишен бросил ветер под ноги тебе!..»
Все отпало само собой: Юркина провинность перед Организацией. Он осознал, если пришел. Как давно она не говорила с Юркой!
«Встреча на Эльбе» отменилась, Лёлька потащила Юрку в сад — кормить вишнями, а сама не ела, она смотрела, как ест он, она только ходила за Юркой и спрашивала: ну, как там практика, и как — Хайлар, и почему ты приехал? Юрка сплевывал косточки в траву и докладывал.
Практика — ничего особенного. Хайлар — пыльный — периферия! И все еще развороченный той первой бомбежкой сорок пятого — пустые коробки зданий и арматура, торчащая из глыб бетона. И доты под Хайларом — помнишь — пояс японской оборонительной линии? Это ж целый подземный город, и все там осталось, как было после боев, — каски лежат вперемешку японские и советские, и он чуть не подорвался там на старой гранате!
Юрка привез Лёльке стреляную гильзу от автомата — темную и заплесневевшую, Лёлька понесла ее в комнату и поставила на письменный стол у чернильницы.
Юрка захлебывался от восторга — какие там мировые ребята в Хайдаре, с которыми он лазил по этим дотам! И, вообще-то, он приехал в Харбин не просто так, от безделья, а в Комитет и завтра уезжает снова, потому что ему поручено подготовить создание Организации на периферии!
Юрка вырос на вершок в собственных глазах от боевого задания и в Лёлькиных тоже, разумеется.
Они сидели в темноте на камешках у калитки, смотрели на освещенную прожекторами станцию Харбин-Центральный и обсуждали, как Юрка собирается это делать — создавать Организацию.
Лёлька сунула Юрке в карман совсем новый карандаш. Потом Юрка будет говорить, что он как раз пригодился ему в вагоне:
«Поезд качает. Над Хинганом — ночь, — будет писать в путевой корреспонденции Юрка. — Завтра — экзамен для молодежи Хайлара и для меня…»
«Звезды на карте!» — напишет потом очерк Лёлька.
Огромная карта будет висеть в фойе Совклуба на Третьей союзной конференции в пятьдесят первом: синие жилочки рек, пунктиры КЧЖД и красными лампочками вспыхивающие звезды, там где действуют уже группы ССМ — Хайлар, Мукден, Муданьцзян. И Трехреченские поселки со смешными названиями: Щучье и Попирай… Расправляет крылья Организация — ступенька к Родине…
5. Исключение
В мае пятьдесят первого Лёлька вернулась в Харбин со своей последней, преддипломной, практики. В Харбине стояла сухая прохладная весна, а там, откуда приехали они всем курсом — десять девчат и один парень, — настоящее лето, юг, город Дальний.
Собственно говоря, это была ненастоящая практика, а так — поездка, подаренная им на прощанье институтом. Механизация грузовой работы: портальные краны на высоких ногах, железные челюсти грейферов и эстакады в Ганьчинцзы — в море убегали по рельсам вагонетки, переворачивались над бункером, и уголь сыпался прямо в трюмы океанских судов! Ничего похожего в Харбине не было, и нужно было рассмотреть все хорошенько, а потом применить в дипломном проекте.
Жили девчата в общежитии для советских командированных. Прямо под Лёлькиным окном росла туя, жесткая и резная. Ночью, когда через площадь пролетали машины, тень от нее, странно увеличенная, двигалась на беленой стене над кроватью. И это было замечательно — туя и грозди глициний в парках, кривые японские сосенки на скалах и сам город — солнце и застекленные здания (сорок лет, с девятьсот пятого, перестраивали этот русский город на радость себе, в своем стиле, японцы — порт Дальний — форпост Японии на материке!)
Два белых маяка далеко в море, как ворота порта, чайки над заливом и брызги пены прямо Лёльке в лицо, когда стоит она на носу моторки, идущей из Ганьчинцзы. Море Лёлькиного детства: «Прощай, свободная стихия!», и деловое море у причалов, в радужных разводах масла, солнечными зайчиками лежащее на красных носах кораблей!
Но самое главное — в городе стоит Армия! Та самая советская Армия, что ушла из Харбина в сорок шестом, а здесь она осталась еще, и весь город полон военных. Девчата метались невыспавшиеся и между своей «механизацией» и свиданиями у клуба «Локомотив». Даже Ирину, замужнюю и высокомерную Ирину, пригласил в Интурист на танцы морской офицер, даже Лёлька — суровый общественный деятель, бродила вечером по асфальту с неизвестным моряком Васей.
Небо было розовым от огней большого города, пароходы гудели в порту, пахло морем и акациями, и ленточки на бескозырке раздувал ветер. И билет его комсомольский, скромную серую книжечку, держала она на ладони с благоговением — Комсомол — самое светлое и святое, высший недостижимый идеал!
А рядом был Порт-Артур, от японцев освобожденный, где испытала она первое чувство Родины! Девчата ездили туда на выходной с железнодорожниками, потеряли их и ходили по городу, смешавшись с экскурсией летчиков, которые все казались синеглазыми от своих голубых околышков. Потом рассеялись — сбор у автобуса, в шесть. И Лёлька помчалась по улице Порт-Артурской сама — попрощаться! — на башню на сопке Перепелиной, похожую на патрон (японцами построенную как памятник своей победы над Россией в девятьсот пятом).
