С высоты были видны бухта и внешний рейд, где стояла некогда русская эскадра, а теперь — советские суда, мыс Тигровый хвост, Электрический утес, где служил Борейко, и домик Вари Белой — крыша грибком, меж двух пирамидальных тополей. А главное — Порт-Артур сегодняшний, — моряки в форме на белых и зеленых, взбегающих в гору улочках. Почти — русская земля. Как в тех городах России, что она не видала еще…

Юрка встретил Лёльку на вокзале и тащил до дому ее чемодан. Лёлька, конечно, трещала о своих путешествиях. Но Юрка оборвал ее на разбеге и сообщил деловым тоном, чтобы показать, что не ради нее, Лёльки, пришел он на вокзал, а для дела исключительно.

— У меня новость. Нас направляют на работу в редакцию. В «Русское слово».

— Кого это «нас» и кто направляет? И как же дипломный?

— Тебя и меня, конечно! А дипломный должны успеть сделать параллельно. Лазарь сказал: назавтра нас вызывают на прием в консульство, к Андрианову. Там все узнаешь.

Ну, если в консульство, да еще если сказал Лазарь, Лелька не может не пойти! Консульство — высшее руководство от лица Родины, а Лазарь — непосредственно — от лица Организации.

Лазарь упорно растит из Лёльки, по его выражению — «молодой печатный кадр».

— Чтоб ты была завтра в десять утра в школе на Казачьей! — говорит ей Лазарь, и Лёлька идет в своей деловой тужурке и с блокнотом журналистским в руке в ту самую розовую школу и в тот самый зал, где сидели интернированные советские в сорок пятом. А теперь здесь опять просто школа, и первый красный галстук повязывается торжественно перед строем на лпнейке, и ребячьи ладошки вскинуты над головой в салюте — «всегда готов!» У Лёльки в горле щекочет от волнения, словно она опять стала маленькой и это ее саму принимают в юнаки (юные активисты).

— Я достал вам пропуска на трибуну печати! — радуется Лазарь накануне первого октября сорок девятого — исторический день основания Китайской Народной Республики.

Желтые листья и красные фонари на ветру. Барабаны, толстые красные китайские барабаны, бьющие по всему городу спозаранку. Митинг в Парке Героев — все поле во флагах — целые километры флагов над синей толпой.

И Лёлька с Юркой выше всех на трибуне. Мэр города, товарищ Жао Бин, тут же рядом говорит в микрофон, протягивая вперед над толпой руку.

Государственный флаг поднят — пять желтых звезд на красном фоне. Выстрелы из пушек и гимн, перекрывающий выстрелы, потому что поет его вся площадь во флагах.

И ребята из ССМ стоят там внизу в интернациональных колоннах — под руки китаец и русский через одного. Красные ленты через плечо с белыми иероглифами: «Чжунго»[25]. Лёлька должна смотреть на это все и запомнить, чтобы потом записать — для журнала, как свидетель Истории…

Лёльке правится ее почетная роль — журналиста. На все пленумы, куда и попасть-то может не каждый, а только кому положено, Лёлька проходит запросто — печать!

В сентябре сорок девятого мимо Харбина в Пекин проезжала советская делегация — в том числе тот самый Фадеев, который написал «Молодую гвардию», и тот самый Симонов, стихи которого, с риском для жизни, ловил по радио Юрка. Лёльке очень хотелось поговорить с ними, рассказать: как мы живем и как хотим ехать на Родину. Был митинг на вокзальной площади, через который — не пробиться — даже трибуны не видно! Но Лазарь пробился, вернее, клялся, что проник к самой трибуне, и, когда те спускались с лесенки, сунул-таки в карман самому Фадееву упакованную пачку журналов «Советская молодежь» для ознакомления в дороге! И Симонов тоже прочтет, наверное.

Журнал на сёро-желтой газетной бумаге и — чудо харбинской полиграфии: юнак на фотографии синим цветом, а галстук — красным! («Литературно-художественный и общественно-политический журнал».) Лазарь гордится, что журнал расходится по северо-востоку КНР в тысячах экземпляров (цена одного — пять тысяч юаней) и тем самым стал «фактором сближения молодежи в рядах ССМ!»

После Второй конференции Лазарь ушел на повышение в отдел культуры Общества граждан СССР. У него теперь кабинет и машина в распоряжении. Лазарь ходит в солидном кожаном пальто и в серой шляпе, как консульские командированные, и уже не только журнал «Советская молодежь», но вся печать города, в том числе газета «Русское слово», в его ведении. Не удивительно, что он двигает туда Лёльку с Юркой, для идейного оздоровления редакции.

С невольным трепетом проходила Лелька через те железные ворота с гербами, на улице Главной, на которые в японские времена был направлен прожектор японской жандармерии. Генконсульство СССР — территория его считается советской, и можно вообразить на минуту, что ты уже переехал границу!

Лёлька сидела в кабинете против товарища Андрианова и смотрела на него, мало сказать, с благоговением. Это — не просто человек, это — советский и представитель Родины, да еще такой русоволосый. Одна рука у него — в черной кожаной перчатке. «Потерял на фронте», — потом сказал Лазарь.

Лёлька слушала его, а он объяснял ей очень серьезно, как это надо — идти работать в редакцию, хотя у нее и дипломный проект на подходе… И как важно газетпое слово в этом городе, где столько русских с советскими паспортами, которые ничего, по существу, не знают о Советском Союзе!

Итак, дороги судьбы вновь привели Лёльку в то, угловое, со стеклянной башней здание редакции на Диагональной, откуда позорно сбежала она в сорок пятом, застыдившись расклеивать по городским заборам первые приказы военного коменданта.

Лёльке выделили половину стола, исчерканного предыдущими поколениям«, эмигрантских еще, журналистов. И машинка у них с Юркой общая. Лёлька ожесточенно давит клавиши двумя пальцами, а Юрка договорился, и для него печатает материал — по знакомству — хорошенькая секретарша издателя.

— Ну конечно, — злится Лёлька, — тебе легче!

И вообще Юрке везет: статьи его идут почти без поправок, а Лёлькины!.. Редакторские ножницы крошат их, как капусту, и в конце концов она сама ничего в них не понимает! Не удивительно, что по три раза носит их на утверждение в консульство толстый редакционный курьер Лао Ван!

Оказывается, это совсем не просто — писать в газету. Редакторские ножницы выкраивают из ее статей все, что касается «гнилой лирики», — только производительность труда! И все ругают Лёльку — редактор за корявый текст, читатели — за перевранные фамилии, а издатель — за невыполненные нормы строчек. Хотя, видит бог, она старается и босоножек не жалеет, бегая по мягкому от солнца асфальту на Паровозоремонтный, в Депо и в мастерские «Зенит»!

Лёлька расстраивается, теряет покой и сои, а дипломный проект стоит — на «точке замерзания», и там тоже ругают ее — в институте. Юрке пожаловаться она не может — из самолюбия и потому, что у него все идет гладко.

Юрка строчит свои статьи, руки не отрывая. Юрка сидит напротив на другом конце стола, поднимает голову и смотрит отрешенно мимо нее и сквозь нее в пространство, но странно, нисколько не обижает это отсутствие его Лёльку, — хорошо ей работается, когда он вот так сидит напротив, устремленный в свою статью. Юрка, принадлежащий общему делу, и, следовательно, ей принадлежащий… (И что это — подлинность человеческой дружбы или то самое настоящее, — единственный твой человек на земле?)

А за дверью редакции печатные машины лязгают и выбрасывают свежие газетные листы, про которые принято говорить, что они «пахнут типографской краской». Проходить мимо машин нужно с опаской, как бы они не задели тебя железными граблями. А наверху, в банте, сидят ребята-линотиписты за своими, на громадные пишмашинки похожими, аппаратами, в которых олово плавится внутри где-то, как в адской кухне. Пожилой метранпаж в синем рабочем халате колдует над гранками, втискивая не влезающую в «подвал» Лёлькину статью. И зеленым светом бессонно горит лампа над столом секретаря редакции. Петя Гусев — тоже «молодой печатный кадр» и тоже из райкома ХПИ.