— Придется подождать с полчаса, — проговорила Кристель, кладя телефонную трубку. — Но зато у нас будет необходимый номер.

Дорис, казалось, не слышала, о чем она говорит.

— Я думаю, ты неправильно меня поняла, — сказала она. — Я ничего не имею против армии, и даже против восемнадцати месяцев. Конечно, стрельба из автомата или приемы штыкового боя мне нравятся так же мало, как и тебе. Я не смогла бы даже в течение одной минуты смотреть, как врач вырезает кому-то гланды или аппендикс. Мне стало бы плохо, хотя я отлично знаю, что человеку-то оказывается необходимая помощь…

— Это другое дело. — Кристель раздавила сигаретный окурок в пепельнице. — Я с большим удовольствием, например, ем бифштекс, но не хотела бы выйти замуж за мясника. Послушай меня, девочка, позвони Анди. Если для него армия дороже семьи, пусть катится куда подальше. Но ни в коем случае не ходи завтра в больницу. Это ты должна мне обещать. Знаешь ли ты вообще, что это такое, когда у тебя есть ребенок? Ты совершишь самоубийство, если пойдешь на аборт.

— Ты думаешь, я с этим несколько поспешила?

— Может быть, задумано все это было и хорошо. Саму идею я нахожу совсем неплохой, но подумай-ка, девочка. — Пристально взглянув на подругу, она положила руку ей на колено. — Ты одна решаешь, как быть. Но, как я понимаю, сейчас все зависит от него, или нет? Если он согласится с тобой, ты сохраняешь ребенка. Если же он будет настаивать на своем, он и должен решать, что с ним будет.

«Мне не следовало сюда приходить», — подумала Дорис. В прошлый раз, когда она сюда заходила, ее поразила атмосфера в квартире подруги — клубы табачного дыма и грохот поп-музыки. Гости расположились во всех уголках и буквально на каждом метре ковра. Тут же, на полу, рядом с бумажными гирляндами лежали бутерброды, стояли тарелки с картофельным салатом, пивные и винные бутылки. Она не испытывала никакого удовольствия от подобных вечеров и поэтому быстро ушла. Но сомнение появилось у нее только сейчас, в эти минуты.

Оставалась ли ее подруга в действительности все той же школьной приятельницей, которая так же, как и она, была влюблена в рыжеволосого преподавателя физкультуры? Дорис вспомнила, что изо всех девочек их класса только у Кристель Кениг была пневматическая винтовка и она владела ею лучше, чем большинство мальчишек. Ей вспомнились и дни, проведенные вместе с нею в пионерском лагере, ночное сражение, в котором Кристель выступала как предводительница красных и победила, созданная ею группа дзюдоистов, начать заниматься в которой она так и не уговорила Дорис. «Нет, это не та, прежняя Кристель, — думала Дорис. — Я полюбила бы Анди, даже если бы он работал на скотобойне. А пластиковый автомат тогда, на Штаузее, я сломала только потому, что не хотела, чтобы кто-то разрушал крепости из песка, которые малыши с такой любовью и старанием построили. Но все это касается только Анди и меня. Я совершила ошибку, придя сюда, именно к Кристель. К этой новой Кристель, которая не понимает, что меня волнует».

— Слишком долго ждать. — Дорис поднялась.

Подруга посмотрела на нее удивленно. В дверях появилась маленькая Ирис. Кекса у нее в руках уже не было. Выражение ее лица было таким, как будто она совершила нечто заслуживающее всяческой похвалы.

— А в больницу ты завтра не пойдешь? — спросила Кристель. — Я имею в виду, если он о себе не даст ничего знать.

Дорис подошла к двери и нежно погладила малышку по волосам.

— Всего доброго, — сказала она. — И большое спасибо!

Она уже вышла в коридор, когда раздался телефонный звонок. Кристель вернулась в комнату. Дорис остановилась, но через полуоткрытую дверь не было слышно ни слова. Рядом с нею маленькая Ирис катала свои стеклянные шарики в коробке из-под кекса. Этот шум действовал Дорис на нервы.

— А у тебя дети есть? — поинтересовалась девочка.

— Нет, — ответила Дорис.

— Жаль, — сказала малышка. — Мне хочется большого брата. Или папу. Как у Мирко. Его папа — водитель автобуса!

Кристель появилась в дверях.

— Жалко, — сказала она. — Он считает, что лучше послать телеграмму. Ты можешь дать ее и от меня. Он должен будет позвонить по моему номеру, а ты просто подождешь здесь. Я накормлю тебя ужином. А если будет поздно, поставлю тебе раскладушку прямо у телефона.

— Нет, — отказалась Дорис еще раз. — Но тем не менее большое спасибо, Кристель… Привет!

Она спускалась по лестнице, все ускоряя шаги.

— Заходи еще, слышишь? — кричала Кристель на лестничной клетке. — Важен ребенок, а не твой муж!

Дорис спешила вдоль улицы, как будто спасалась от чего-то. Темнело. На лугу теперь уже взрослые играли в бадминтон. Они кричали азартно, как дети. Ей повезло: на остановке не пришлось долго ждать. В стеклах автобуса отражалась вечерняя заря.

Фрау Канцлер сидела у телевизора, включив звук на такую громкость, чтобы слышать, когда хлопнет входная дверь. На кухне было приготовлено для дочери несколько бутербродов.

— Молоко в холодильнике, — послышался через стену ее голос, — а по телевизору сейчас будет чудесный старый фильм!

Отец еще возился в саду. Дорис взяла бутерброды и бутылку молока к себе в комнату. Она сразу же заметила, что ее красный чемодан опять стоит на старом месте на шкафу. Она сняла его. Он был пуст. Ночная сорочка, полотенца — все, чистое и выглаженное, лежало на полках в шкафу.

В течение получаса лейтенант Винтер заставлял взвод маршировать в высоком темпе. Он хотел, чтобы солдаты после купания в реке согрелись. Через несколько минут они должны выйти на главную дорогу, ведущую через весь город в казарму. Три, самое большее четыре, километра оставалось до ее ворот. Взгляд командира взвода скользнул испытующе по рядам. Он заметил, что дистанция между впереди идущим и остальными стала слишком большой, увидел сползающие вкривь и вкось ремни снаряжения, противогазы, торопливо свернутые в скатки плащ-палатки, свисающие с опущенных плеч. Длинный марш и боевые вводные, потребовавшие значительных усилий, вызвали нарушение строгих требований к форме одежды.

— Взвод выглядит так, как будто его пропустили через мясорубку, — высказал свое мнение и командир роты. — Я надеюсь, вы не намереваетесь в таком виде продефилировать по населенному пункту?

Лейтенант Винтер приказал остановиться и вызвал к себе командиров отделений. Он объяснил им, что при дальнейшем совершении марша будет обращать внимание на соблюдение формы одежды и подгонку снаряжения у каждого солдата в отдельности.

— Вы отвечаете за безукоризненный внешний вид подчиненных, понятно?

— Понятно! — раздалось в ответ трехголосое эхо.

Взводу приказано было разойтись на перекур. Справа от узкой, в колдобинах, дороги простиралось желтое ячменное поле. Тугие колосья доставали солдатам до пояса. Недалеко проходила автострада. За едущей не спеша молотилкой выстроилась длинная очередь автомашин. Большинство водителей включили фары, хотя было еще совсем светло.

— Никому не заходить на поле! — крикнул унтер-офицер Бретшнейдер, который вновь вступил в командование третьим отделением.

Ни один из двух других командиров отделений не повторил команды. То, что распоряжение касалось всех солдат взвода, не требовало дополнительных пояснении.

Андреас уже собирался пойти переговорить с командиром взвода о краткосрочном отпуске, но вдруг заметил, что Хейнц Кернер проковылял к одному из кривых вишневых деревьев, стоявших на краю дороги, и стал снимать сапог с левой ноги. Затем он снял носок. На пятке Кернера кровоточил волдырь. Старший по комнате отложил свое намерение.

Йохен Никель и еще один солдат из второго отделения поддерживали Хейнца Кернера. Андреас Юнгман достал из его левого брючного кармана индивидуальный пакет. Но прежде чем разорвать стерильный пакет для оказания первой медицинской помощи, он достал из воротника своей полевой куртки булавку, подержал ее в течение нескольких секунд на огне зажигалки Никеля и затем осторожно проткнул сбоку вздувшуюся кожу. Тонкая струйка брызнула на целый метр. Хейнц Кернер облегченно вздохнул.