Лейтенант Винтер шел рядом с Андреасом Юнгманом. Командир взвода был доволен. Втайне он должен был признаться самому себе, что предполагал наличие у этого старшего по комнате из первого отделения командирских наклонностей, но не думал, что тот обладает способностью тактически мыслить и четко проводить в жизнь намеченное. Каждый раз, смотря на часы, он убеждался, что отделение укладывается в норматив. В то же время от него не ускользнуло то обстоятельство, что Кошенц, Никель и Шорнбергер окончательно выбились из сил. Это вызвало у него озабоченность, и он старался не выпускать их из поля зрения. В прошлом году у него во взводе был молодой парикмахер, который на последней трети пятнадцатикилометрового марша внезапно вышел из строя, упал лицом на землю, и его в течение нескольких минут сотрясало от рыданий. «Каждый раз повторяется одно и то же, — думал командир взвода, глядя на отрешенные лица солдат отделения. — Большинство приходят на военную службу неподготовленными, размягченными, полными книжных представлений. В иллюстрированном журнале они видели фотографии наших бронетранспортёров, а в кино — несколько репортажей с учений с применением современных систем оружия, и вот уже у них сложилось представление, что в нынешней армии нет больше физического напряжения, пота и стертых ног. Вместо пеших переходов — скоростные танки. Специальные машины для того, что раньше ложилось грузом на собственные плечи. Понтонные мосты там, где на пути внезапно возникает водная преграда, и вертолеты, если необходимо преодолеть горный участок местности. Газеты пишут: „Уничтожение сил и средств противника ныне достигается сухопутными войсками главным образом за счет применения огня современных видов оружия“. И мой классный руководитель аргументировал точно таким же образом: „Мальчики, в армии ныне все базируется на технике! Надев военную форму, вы приобретете необходимые для будущей гражданской профессии знания в области двигателей и электроники, равным образом и средств связи“. Нет, он не сказал ни слова неправды. Он нисколько не преувеличивал, но это была только половина правды. Так сказать, легкая сторона солдатской жизни».

— Левой, левой, левой, два-три-четыре! — задавал Андреас Юнгман темп движения.

Он не мог позволить отделению ни малейшей передышки, в противном случае в их ряды немедленно проникнет усталость. «Держись, Миха, — думал он, — ты не должен сдаваться. Ни ты, ни Йохен, ни Эгон. Никто из нас. Это мы обязаны сделать не только для самих себя, но и для Лаппен-Калле. Мы не должны опозорить его перед вторым и третьим отделениями. Если только мы придем первыми к назначенному месту, я заплачу за шесть бутылок пива. Добровольно. И я не шучу. Надо держаться, парни! Но сколько нам еще осталось идти? Это не дорога, а какая-то резиновая лента!»

— Солдат Кошенц, ко мне! — приказал лейтенант Винтер после того, как перекинулся несколькими словами с Андреасом Юнгманом, который остановил отделение, но не отдал распоряжения разойтись для отдыха. — Вашу руку, солдат Кошенц, — потребовал командир взвода.

Растерянный гигант протянул левую руку. Лейтенант Винтер заученным движением щупал пульс, наблюдая за секундной стрелкой часов. «Двадцать семь на шесть, получается сто шестьдесят два удара в минуту, — подсчитал он. — Это нижняя граница сильной нагрузки, а нам предстоит еще много дел».

— Сколько? — спросил Андреас Юнгман. У себя он насчитал сто двадцать шесть.

— Сто шестьдесят два, — ответил лейтенант Винтер.

— Почти две сотни! — заявил Михаэль Кошенц, возвратившись в строй. На его лице появилась страдальческая мина, а голос звучал как у умирающего.

Андреас размышлял.

— Отделение — вольно! — подал он команду.

Командир взвода согласно кивнул головой. Темп движения замедлился. Часы показывали 17.26, оставалось четырнадцать минут до назначенного срока. Отходящая от дороги лесная тропинка помогла Андреасу сориентироваться по карте и установить расстояние до перекрестка дорог у Мюленштедта. От того места, где находится отделение, до места встречи оставалось полтора километра. Андреас Юнгман не делал из этого никакой тайны. Он хотел, чтобы все знали положение дел. Четырнадцать минут на полтора километра, но на этом ведь марш не заканчивался. Правильное распределение сил входило в выполнение боевой задачи. Отделение, которое прибудет к установленному месту небоеспособным, будет иметь такую же цену в бою, как и полдюжины стреляных гильз.

— Ускорим немного шаг! — предложил Хейнц Кернер.

Бруно Преллер молчал.

Эгон Шорнбергер тоже ничего не ответил.

— А что это даст, если вам потом придется тащить меня на себе? — спросил Михаэль Кошенц.

— Пропади все пропадом, — простонал Йохен Никель глухо. «Еще десять минут, — определил он сам для себя. — Десять минут или, самое большее, четверть часа — и я просто-напросто упаду. Безразлично, что будет потом. Растянусь на дороге, как мокрый мешок, и конец этому издевательству».

И тем не менее шаги стали тверже. Конечно, это было далеко не движение в ногу, но все же солдаты шагали целеустремленнее, и без команды.

Лицо Андреаса Юнгмана сделалось неподвижным, как маска. Он не хотел, чтобы другие увидели, что и у него дыхание стало затрудненным. Но эта маскировка ему не удавалась. Каждый мог видеть его горящие щеки и пот, который он постоянно вытирал тыльной стороной ладони. И тем не менее он знал, что еще не достиг своей границы.

Он не впервые совершает марш до горизонта и далее. В обществе «Спорт и техника» он принимал участие в двух пятнадцатикилометровых маршах. Честно говоря, маршей было полтора, так как во время первого марша в начале седьмого километра товарищи вынуждены были посадить его на сопровождавшую их автомашину. Он вывихнул тогда ногу. Лодыжку разнесло, как лошадиное копыто. Десять дней он не мог обуть никакие ботинки. И все же уже через месяц, когда они тренировались на штурмовой полосе, он был вместе со всеми.

А в следующем году после совершения марша он вечером даже пошел на танцы. Из-за одной маленькой ученицы средней школы из секции плавания, потому что не хотел, чтобы кто-то другой провожал ее домой. Это было в его родном городе, в период его ученичества. Тогда он жил вместе с отцом и братишкой Хербертом в мансарде на старой площади. Два-три раза в месяц они все вместе ходили на кладбище, чтобы положить цветы на могилу матери. Ему было всего четырнадцать лет, когда она умерла от рака. Прошло несколько месяцев после ее кончины, прежде чем отец перестал пить и их мужское хозяйство постепенно наладилось. Через некоторое время Херберт, его старший брат, был призван в армию. После службы он не вернулся домой, а женился в Ростоке на учительнице и стал работать на верфи. Отец, по специальности монтер отопительных систем, выдвинутый на должность заместителя директора по производственным вопросам, стал учиться заочно и был назначен директором фарфорового завода, который значительно вырос за последние годы. К этому времени Андреас как раз закончил свое ученичество. Они продолжали жить в комнатах с косыми потолками, под крышей дома, которому было уже сто лет. Гюнтер Юнгман не хотел переезжать на новую квартиру.

С тех пор прошло уже три года. А может быть, четыре? Андреас и сам не знал, почему именно в этот момент он вспомнил вдруг об отце. Он должен сконцентрироваться на отделении и не выпускать из поля зрения Никеля и гиганта Кошенца, учитывать каждый метр пути, пройденный до перекрестка, однако в его ушах снова и снова звучал голос отца, а перед мысленным взором возникала одна и та же картина. Пустая, без всякого убранства комната. Андреас Юнгман сидит за столом напротив отца, положившего локти на стол и совершенно спокойного, как будто бы под решетчатым окном не было никакого надзирателя.

— Как твои дела? — спрашивает Андреас.

— Ты меня разочаровал, — говорит отец. — Твое письмо…

— Дорис передает тебе привет. Она приехала бы охотно. Но ее не отпустили.

— В твоем возрасте человек должен знать, чего он хочет, — говорит Гюнтер Юнгман своему сыну.