Командир отделения все еще улыбался. Он кивнул.
— Ну а как смотрите на это вы, товарищ солдат? — спросил он Михаэля Кошенца, который выглядел несколько смущенным.
— Я?.. Да… так. — Крепыш даже вспотел. — Мне что? Отдыхом это не назовешь, как мне сдается. Или?..
— Ему об этом нужно посоветоваться с сестрой, — пробормотал Эгон Шорнбергер. — Типичный случай: дурак повинуется и топает.
— Вы что-то хотели сказать? — спросил Бретшнейдер и поднял подбородок. На его лице не осталось и следа улыбки.
— Ничего, — поспешно ответил Эгон Шорнбергер и сделал вид, что рассматривает свою ладонь.
— Юнгман, Преллер, Кернер?.. — спрашивал унтер-офицер.
Все названные молчали.
Андреас Юнгман отвел взгляд в сторону. «Меня сейчас лучше не спрашивай, — подумал он. — Вероятно, как раз сейчас моя жена собирает вещички, чтобы отправиться в больницу. Конечно, я пойду вместе со всеми, но мне в эти часы будет не до шуток».
— Итак, слушайте, — промолвил командир отделения. — Этот поход далеко не мед. К концу дня станет особенно трудно. Но для того чтобы научиться преодолевать трудности, нужна тренировка и тренировка.
«Зачем он нас спрашивал — Преллера, Кернера и меня? — подумал Андреас Юнгман. — Очевидно, искал у нас поддержки против Эгона Шорнбергера. А мы даже рта не разинули. Это же его должность — быть указующим перстом. Но не нужно же нас убеждать в том, что и так ясно, головы у нас работают. Всегда делать то, что нужно в боевой обстановке. Но я не хочу вылезать вперед, чтобы кто-нибудь не прокаркал, что Юнгман подлиза. Иногда лучше побыть в стороне».
— Мы — мотострелки. — Унтер-офицер поучал солдат таким доверительным тоном, будто сообщал им секретные сведения. У него была манера вести беседу так, что никто не оставался без участия. — Наша важнейшая задача — уничтожение «противника». Никто и ничто не должно нас задерживать. Никакое сопротивление, никакое препятствие, никакая погода. Если нас не смогут дальше нести ноги, мы поползем, нас понесут вперед колени, локти, руки. Все, что напоминает вам о трудностях, должно быть устранено в процессе обучения. Это называется максимальной нагрузкой. Каждый из вас должен знать, что более жестких испытаний, чем за месяцы военной службы, на вашу долю не выпадет за всю вашу дальнейшую жизнь. Военная служба дает своего рода аттестат зрелости, это экзамен на звание мужчины.
«Ясно, — думал Андреас Юнгман. — Я бы мог все это повторить и разъяснить слово в слово. Но у меня это прозвучало бы как статья из газеты. У Бретшнейдера можно поучиться. Поймет ли это когда-нибудь такой тип, как Шорнбергер?»
Унтер-офицер Бретшнейдер сделал короткую паузу, посмотрел испытующе в лица своих подчиненных и продолжил:
— Может быть, кто-то из вас пожелает пойти на флот, в артиллерию. Это вполне естественно, ничего не поделаешь. Чему быть, того не миновать. Но, я думаю, танки и мотопехота — это при всех условиях острие копья! И препятствий, которые бы мы не сокрушили, не существует вообще.
— Verba docent, exempla trahunt! — продекламировал Шорнбергер и сочувственно улыбнулся.
— Вы о чем? — Командир отделения поднял брови.
— Примеры действуют сильнее, чем убеждения, — несколько неточно перевел латинское изречение абитуриент.
Карл Хейнц Бретшнейдер остался невозмутимым.
— Несомненно, — согласился он. — Снять сапоги! — Солдаты в нерешительности переглянулись. В голосе унтер-офицера послышались металлические нотки: — В чем дело? Я же сказал, снять сапоги!
В это время в машите командира роты проходило краткое совещание. Чтобы уточнить подробности обратного пешего марша, командир роты устно передал двум своим заместителям суть письменного приказе, в котором содержались вводные, указывались посредники. Условия для всех взводов были одинаковыми. Начало марша определяли посредники. Командир роты особо подчеркнул важность достижения на марше наибольшей физической нагрузки солдат. Один из заместителей спросил, могут ли посредники принять участие в выборе маршрута движения. Командир подтвердил, что выбор маршрута производят лишь командиры взводов. В заключение командир роты объявил, что он следует со 2-м взводом.
Тем временем унтер-офицер Бретшнейдер был занят важным делом. Правда, со стороны его отделение представляло собою смешное зрелище. Солдаты лежали на лужайке, вытянув босые ноги. Унтер-офицер ходил от одного к другому и проверял состояние носков и портянок, инструктируя, как их правильно надевать и наматывать. Только после проверки он разрешил обувать сапоги. Его постоянные утверждения о преимуществах фланелевых портянок для пехотинца сделались известными во всем полку, и он получил прозвище «Портяночный Калле». Его убеждения подействовали. В отделении Бретшнейдера только Никель, Шорнбергер и Кернер надевали носки. Преллером и Юнгманом унтер-офицер остался доволен. Портянки у них были намотаны правильно, без складок и узлов.
— Все в порядке. Безупречно, — оценил Бретшнейдер и подошел к Йохену Никелю, который смущенно шевелил пальцами ног. Его носки на пятках имели дыры величиной с кулак.
— Я не знал, что так получится… Я… — бормотал он. — Сегодня я намеревался их заштопать! Честно! Иголку и штопку уже приготовил! Я вам покажу все это…
— Дружище, так у вас через пять километров дистанции все ноги будут в кровавых мозолях, — сказал Бретшнейдер.
Он почесал большим пальцем подбородок и задумался. Затем приказал Никелю перевернуть носки таким образом, чтобы дырки пришлись на верх ступни. Таким образом пятки были закрыты. Никель сиял. Унтер-офицер охладил его восторг.
— Исключительный случай, — сказал он. — Вы представить себе не можете, сколько раз вам в ближайшие две недели придется снимать передо мною сапоги! Можете быть уверены, я свое обещание выполню.
Шорнбергер был последним. Он снял только правый сапог и вытянул перед командиром отделения ногу с отлично натянутым на нее носком. Бретшнейдер не обратил на это никакого внимания. Он заинтересовался левым сапогом.
— В чем дело? Снять!
Шорнбергер с неохотой выполнил приказание. Его левая стопа была голой. Во время тревоги абитуриент так и не нашел своего носка. Пятка и лодыжка у солдата были уже сине-багровыми. Лицо Бретшнейдера вытянулось.
— Математика и латынь — вещи хорошие! — рассерженно произнес он. — Но что стоит хорошая голова при дурных ногах, которые должны выносить ее из навоза? Самое большее, через три километра марша вам потребуются костыли.
На этот раз Шорнбергер понял, что командир отделения не преувеличивает. Повесив голову, он беспомощно смотрел, как унтер-офицер снимает свои сапоги и разматывает фланелевые портянки.
— Но я… я не могу… — отказывался абитуриент, но командир отделения пресек все разговоры по этому поводу.
— Выполняйте, что вам приказано, понятно? — промолвил он. — Заматывайте! Да не так, боже мой! По этому случаю у вас тоже, вероятно, имеется латинская пословица? А ну уберите руки! — Он показал Шорнбергеру, как правильно наматывать портянки.
Через несколько минут унтер-офицер остановил проезжавший грузовик, увозивший пустые термосы из-под солдатского обеда. За рулем сидел ефрейтор, который несколько удивился, когда его попросили снять носки или портянки. В двух словах унтер-офицер объяснил ему, в чем дело.
— Для дела всегда готов, — промолвил ефрейтор, всовывая босые ноги в сапоги.
Над разбитой гусеницами полевой дорогой вслед за идущими солдатами поднимались густые клубы пыли. Во втором взводе кто-то рассказывал анекдот о говорящем зайце. Из рук в руки по рядам передавали тюбик с мятными таблетками, пока последний не раздавил пустую оболочку, громко щелкнув ею. Настроение было в основном боевое. Все казалось не таким страшным, как предполагали. «Портяночный Калле» опять преувеличил трудности. Он верил своему девизу: если готов к граду, то дождь не страшен. Так или примерно так думали солдаты взвода в первые минуты этого длительного марша.
Бруно Преллер являлся исключением. Двадцать пять километров — это пятикратное расстояние от его деревни до ближайшей железнодорожной станции. У тех, кто это расстояние проходил туда и обратно пешком, болели ноги. А им нужно было преодолеть более чем два таких отрезка пути. «Боже, помоги мне и будь ко мне милостив!» — думал Бруно Преллер.
