В этот момент Бланка зажала ему рот рукой.

— Имей же совесть, Филипп!

Филипп мягко, но решительно отнял ладонь от своего рта и по очереди поцеловал каждый изящный пальчик.

— А между тем, — продолжал он, как ни в чем не бывало, — господин де Монтини весьма опытный в таких делах молодой человек. Он не какой-нибудь неуклюжий юнец, который только то и умеет, что залезть на женщину, а спустя пару минут слезть с нее…

— Замолчи!

— Нет, Бланка, я не буду молчать, — в обличительном порыве заявил Филипп. — Я открою тебе глаза на истинное положение вещей. Ну, сама подумай: чем можно объяснить тот факт, что на третьем месяце любовной связи с таким отъявленным повесой, как Монтини, ты все еще остаешься забитой, невежественной девственницей?

— Я…

— Этому есть лишь одно объяснение. Ты не любишь Монтини. В постели с ним ты чувствуешь себя скованно, неуютно, неуверенно. Ты не отдаешься ему полностью и не позволяешь ему отдаваться тебе целиком. Ты стесняешься его, тебя неотступно преследует страх оказаться в неловком положении. И перед кем? Перед человеком, которого ты якобы любишь! Я почти уверен, что ты не раз отталкивала Монтини, когда он, по твоему мнению, «заходил слишком далеко», предлагал тебе «постыдные ласки»…

— Ну все, хватит!

Бланка решительно встала, явно намереваясь указать ему на дверь. Однако Филипп был начеку — он тут же сгреб ее в объятия и усадил к себе на колени.

— Отпусти меня! Сейчас же отпусти!

— Спокойно, пташечка! — произнес Филипп с металлом в голосе. — Если ты сию минуту не уймешься, клянусь, я пренебрегу своими принципами и изнасилую тебя. Сегодня ты так возбуждаешь меня, что я, пожалуй, решусь на этот поступок.

— И покроешь себя позором!

— А кто об этом узнает? Да ты скорее умрешь, чем обмолвишься кому-нибудь хоть словом. Еще и горничной строго-настрого прикажешь держать язык за зубами. Или я ошибаюсь?

Бланка обреченно вздохнула, признавая его правоту.

— Нет, не ошибаешься.

— То-то и оно, — удовлетворенно констатировал Филипп. — Вот мы и пришли к согласию. Теперь, милочка, устраивайся поудобнее — ты даже не представляешь, какое для меня удовольствие служить тебе креслом, — и будь паинькой. Я ведь совсем не хочу применять к тебе силу. Я вообще не люблю принуждать женщин, а тебя — особенно. Потому что ты лучше всех на свете.

— Врешь! Ты говоришь это всем женщинам, которых хочешь соблазнить.

— Но только не тебе. Тебе я не вру. Я просил твоей руки не потому, что ты была скомпрометирована теми дурацкими слухами. Право, если бы я женился на всех девицах, чья репутация была подмочена из-за меня, я был бы обладателем одного из самых больших гаремов во всем мусульманском мире. Но я не мусульманин, я принц христианский, и я собирался взять себе в жены ту, которая нравилась мне больше всех остальных. Тебя, сладкая моя, тебя, любимая. Ты просто прелесть, ты чудо… О, боже, ты сводишь меня с ума!

На этот раз ему быстро удалось расстегнуть корсаж и обнажить ее плечи и грудь. Поначалу Бланка не могла собраться с силами для решительного отпора, памятуя угрозу Филиппа изнасиловать ее, а чуть погодя ей пришлось направить все свои усилия на то, чтобы преодолеть дикое возбуждение, вмиг поднявшееся в ней от легоньких, но бесконечно нежных прикосновений к ее коже его пальцев и губ.

— Не надо… прошу тебя… — умоляюще прошептала она.

— Неужели я чем-то хуже твоего Монтини? — спросил Филипп, страстно глядя ей в глаза. — Скажи: чем?

Бланка до боли закусила губу, еле сдерживаясь, чтобы не выкрикнуть: «Да ничем!» — и самой поцеловать его.

Филипп прижал голову Бланки к своей груди и зарылся лицом в ее душистых волосах. Она тихо постанывала в истоме, а ее руки все крепче обвивались вокруг его туловища. Наконец Филипп поднял к себе ее лицо и пылко прошептал:

— Я люблю тебя, Бланка. В самом деле люблю. Я так жалею, что мы не поженились… А ты любишь меня?

Вместо ответа она закрыла подернутые поволокой карие глаза и чуть разжала губы. Наклонив голову, Филипп коснулся их своими губами — а мгновение спустя они слились воедино в жарком поцелуе.

Целовалась Бланка умело (в этом Монтини нельзя было упрекнуть), а ее губы были так сладки, что Филипп совсем одурел. Он опрокинул ее навзничь и, не обращая внимания на протестующие возгласы, отчаянные мольбы и угрозы, запустил свои руки ей под юбки. При этом обнаженная правая нога Бланки оказалась меж ног у Филиппа, и, скорее машинально, чем осознанно, она пнула коленом ему в пах.

Удар вышел не очень сильным, но вполне достаточным, чтобы Филипп, взвыв от боли, сложился пополам и бухнулся с дивана на пол. Бланка приняла сидячее положение, одернула платье и прикрыла обнаженную грудь.

— Коломба! — громко позвала она.

Тотчас в комнату вбежала молоденькая горничная. Она плотно сжимала тонкие губы, ее смуглое лицо искажала гримаса едва сдерживаемого смеха, а большие черные глаза лучились весельем. Она явно была в курсе всего происходящего.

— Коломба, золотко, — сказала ей Бланка. — Господин принц собирается уходить. Проводи его, чтобы не заблудился.

Тем временем Филипп поднялся на ноги, но полностью выпрямиться еще не мог. На лице его отражалась адская смесь чувств — боли, досады, растерянности и недоумения. Горничная прыснула смехом и с издевкой заметила:

— Мне сдается, монсиньор, вам срочно надобно кой-куды сходить.

— Да иди ты туды!.. — простонал он и пулей вылетел из покоев Бланки.

«Этот Монтини — наглец, каких еще свет не видел, — раздраженно думал Филипп, несясь по темному коридору галереи, соединявшей северную башню с восточной, где располагались его покои. — Когда-нибудь он доиграется, что я его порешу. И очень скоро…»

Когда Филипп вернулся в банкетный зал, там еще оставалось человек двадцать пирующих. Молодые люди разделились на две группы, одной из которых, чисто мужской, заправлял Эрнан де Шатофьер. Хорошо зная привычки своего друга, Филипп догадался, что он устроил поединок выпивох, уже успел опоить своих соперников до зеленых чертиков, и их безоговорочная капитуляция была лишь вопросом времени.

Душой второй компании была Маргарита. Она безжалостно измывалась над Тибальдом де Труа и графом Оской, проявляя при том незаурядное остроумие, утонченное коварство и почти полнейшее бессердечие, а несколько ее кузин и кузенов искренне забавлялись этим представлением.

Появление Филиппа было воспринято с неподдельным изумлением. На мгновение в зале воцарилась напряженная тишина; все присутствующие с немым вопросом уставились на него.

— Вот как! — озадаченно произнес Фернандо де Уэльва. — Вы уже кончили?

Сказанная им пошлость была весьма характерна для его отношений с Бланкой, которую он ненавидел так же люто, как нежно любил ее Альфонсо, а она, в свою очередь, отвечала обоим братьям взаимностью, любя старшего и презирая младшего. В этой семейной вражде Филипп всякий раз принимал сторону Бланки, чем снискал себе глубокую ненависть Фернандо, и тот никогда не упускал случая уязвить его какой-нибудь едкой остротой — что, впрочем, в равной степени относилось и к Филиппу.

Грубая шутка Фернандо пришлась по вкусу большинству пирующих, и зал просто сотрясся от гомерического хохота, в котором особо выделялся сочный баритон Шатофьера и густой бас Пуатье. Филипп подошел ближе к компании Маргариты и устремил на кастильского принца пронзительный взгляд.

— Каждый думает в меру своей распущенности, кузен де Уэльва, — ответил он, когда смех немного поутих. — Что же касается меня, то я лишь проводил кузину Бланку до ее покоев.

— Однако долго вы ее провожали, — не унимался Фернандо. — Почти целый час… Ага! Понятненько! Все в порядке, господа. Моя сестра, оказывается, поселилась где-то по соседству, и кузену Аквитанскому пришлось отвозить ее.

— А к вашему сведению, — вставила словечко Маргарита, — ближайшее людское поселение, мужской монастырь августинцев, находится в двух милях отсюда. Так что нашему дорогому принцу пришлось здорово попотеть, чтобы уложиться в один час… Вы, случаем, лошадь не загнали, кузен?