— Кто это — он? — встревожилась Жоанна.

— Будешь много знать, скоро состаришься, — ответил Александр и, ласково взглянув на сестру, добавил: — Не волнуйся, не Инморте.

Александр не ошибался, рассчитывая застать Бланку в объятиях Монтини; не ошибался он и в том, что час ночи она еще не спит. По обычаю кастильского двора Бланка ложилась в постель очень поздно и просыпала около десяти утра. В первые месяцы после переезда в Памплону, где не было такого милого обычая, она, расставшись с Маргаритой, возвращалась в свои покои и еще два-три часа скучала в обществе сонных фрейлин или же вызывала своего канцлера и обсуждала с ним текущие дела в Нарбоннском графстве.

Однако, начиная с июля, привычки Бланки несколько изменились. Хотя, как и прежде, она засыпала во втором часу, обычно еще до полуночи Монтини уводил ее в спальню. Этьен был очень милый парень и, несмотря на столь нежный возраст, имел богатый опыт в любви. С ним Бланка сделала для себя неожиданно приятное открытие, основательно поколебавшее внушенную ей с детства уверенность, что физическая близость есть не что иное, как естественный способ удовлетворения животной похоти, которой Господь покарал человечество за грехи их прародителей — Адама и Евы, сделав ее непременным и прискорбным спутником любви и брака.

От природы пылкая и страстная, Бланка была воспитана в худших традициях монашеского ордена Святой Кармелии, чьим сестрам кастильский король доверил после смерти жены опеку над обеими малолетними дочерьми. Как и всякий закоренелый святоша, дон Фернандо был искренне убежден, что строгое пуританство и ханжеская мораль пойдут лишь на пользу добродетели юных принцесс; так что ни о каком их воспитании как будущих женщин и речи быть не могло. Бланке с большим трудом давалось осознание своей женственности, гораздо труднее, чем ее младшей сестре, ибо она, в отличие от Норы, чересчур близко к сердцу принимала всю несусветную чушь о взаимоотношении полов, которую ей втолковывали монахини. Даже сам факт деления человечества на мужчин и женщин доставлял Бланке массу хлопот, вызывая чувство душевного дискомфорта.

Выйдя замуж, она еще не успела разобраться в своих ощущениях, как падкая на деньги горничная Жоанны Наваррской продала ей секрет своей госпожи. Потрясенная до глубины души Бланка утвердилась во мнении, что сестры-воспитательницы были совершенно правы, говоря о греховности всего плотского. Она нашла себе утешение в том, что теперь имеет веские основания не пускать мужа в свою постель, благо монахини, которые всячески замалчивали интимные стороны человеческих отношений, не особенно распространялись о некоторых обязанностях, налагаемых на женщину браком, и не внушили ей должного уважения к супружескому ложу. Последнее было большим счастьем для Бланки. Ведь мало того, что она возненавидела мужа; ей становилось тошно при одной только мысли о возможной близости с ним. Вдобавок Бланка прониклась отвращением и к собственному телу, «похотливому и греховному», и поначалу решила было очиститься целомудрием в замужестве, отнеся, таким образом, отказ жить с мужем, как полагается супругам, к числу своих добродетелей.

Однако с течением времени этот благочестивый замысел мало-помалу терял свою первоначальную привлекательность. Бланка уже не была девственницей, не была она также холодной и бесчувственной, и ее женское естество все настойчивее требовало своего. Бланку приводили в отчаяние ее «дикие желания», она вела ожесточенную и бескомпромиссную борьбу со своими «низменными страстями», но все ее благие усилия пропадали втуне — воспоминания о ночах, проведенных с мужем, никак не давали ей покоя. И что хуже всего, тогда она, вперемешку с омерзением, испытывала ни с чем не сравнимое наслаждение!.. Все чаще и чаще внутренний голос вкрадчиво нашептывал ей, что как горький привкус во рту запивают глотком доброго вина, так и неприятный осадок тех ночей можно без следа растворить в других ночах, заглушить потоком новых воспоминаний, лишенных горечи предыдущих…

Но еще больше, чем для услады тела, Бланка нуждалась в мужчине для утешения души. Она невыразимо страдала от той тяжелейшей формы одиночества, скрасить которое не в состоянии никакая, даже самая тесная дружба — но только любовь. И бессознательно она уже была готова к тому, чтобы влюбиться в первого приглянувшегося ей молодого человека привлекательной наружности, неглупого, с хорошими манерами и приятного в общении. К счастью, таковым оказался Монтини — хоть и распущенный, но весьма порядочный парень.

Совершив прелюбодеяние, Бланка первым делом внесла определенные коррективы в перечень всех смертных грехов. Если главным оружием Норы в борьбе со своим ханжеством были легкомыслие и полная неспособность к самоанализу, то Бланка противопоставляла ему свой изощренный ум. С поистине иезуитской изворотливостью она убедила себя, что супружеская измена не заслуживает сурового осуждения, если изменяешь с любимым человеком и мужу, недостойному верности.

Впрочем, до окончательного раскрепощения Бланке было еще далеко. Как и прежде, она шокировала подруг своими нелепыми, абсурдными, карикатурными представлениями о приличии, приходя в смущение от самых невинных женских разговоров, в которых ни одна нормально воспитанная девушка не нашла бы ничего постыдного. В постели с Этьеном Бланка чувствовала себя скованно и неловко, принимая в штыки каждую новую его ласку. Ее неотступно преследовал страх перед разного рода извращениями — этими коварными ловушками, которые в изобилии расставил на тернистом пути любви враг рода человеческого. Как-то раз она в пылу страсти она укусила Монтини, да так сильно, что тот взвыл от боли, а на плече у него впоследствии появился внушительный синяк. Потрясенная своим поступком, Бланка немедленно прогнала Этьена прочь, сгоряча обвинив его в том, что якобы он умышленно довел ее до такого состояния, и затем целую неделю не подпускала его к себе.

В конце концов она сменила гнев на милость, однако за время опалы Монтини сделал для себя ошеломляющее открытие. Он вдруг понял, что любит ее всем сердцем, любит как женщину, а не как принцессу, и оттого очень испугался. Пока еще не поздно, Этьен пытался бежать из Памплоны, но Бланка вовремя спохватилась и отрядила в погоню за ним дюжину королевских гвардейцев, которые быстро изловили беглеца и вернули его назад во дворец. Увидев горькие слезы возлюбленной, Этьен мигом позабыл обо всех своих страхах и сомнениях, бросился ей в ноги, моля о прощении, и, конечно же, был прощен. С тех пор он старался не думать о будущем и жил только текущим днем…

Когда граф Бискайский без предупреждения ворвался в спальню жены, утомленные любовники едва лишь погрузились в легкую дрему. Бланка вскрикнула от неожиданности и подхватилась с подушки. В лицо ей бросилась краска негодования.

— Вы?! — гневно произнесла она. — Вы осмелились нарушить мой запрет?!

Александр остановился возле кровати, держа в руке зажженную свечу. За дверью слышалось встревоженное кудахтанье сонной горничной.

— Погодите, сударыня, не кипятитесь. Я пришел совсем не для того, чтобы проситься к вам в постель. Тем более что место в ней, похоже, занято всерьез и надолго.

— Ах, какое великодушие, граф! Какой широкий жест! Я, право, польщена… Гм… Так чему же я обязана честью вашего визита?

Граф вставил свечу в пустой подсвечник на туалетном столике, пододвинул ближе к кровати низенький табурет и осторожно опустился на него.

— Чему, спрашиваете? Скорее, кому. — И он вперился взглядом в оробевшего Монтини.

— Даже так! — Вдруг Бланка сообразила, что она совершенно голая, и торопливо натянула на плечи одеяло. Этьену и вовсе захотелось укрыться с головой. — Ну и ну! Это уже интересно.

— Очень интересно, сударыня. Даже интригующе: принцесса Кастилии, старшая дочь короля, в постели с нищим попрошайкой. Да-а, порой жизнь подносит нам презабавнейшие курьезы…