— Прошу прощения, — немного смущенно ответил дон Альфонсо. — Я просто подумал, что вы чертовски ловко перевели разговор со своей персоны на хозяйственные дела. Знаете, дон Фелипе… Да, кстати. Мне кажется, что мы чересчур официальны. Девять лет — не такая большая разница в возрасте, чтобы помешать нам называть друг друга кузенами.

Филипп улыбнулся ему в ответ:

— Полностью согласен с вами, кузен. В конце концов, мы троюродные братья.

— Значит, договорились, — удовлетворенно произнес дон Альфонсо. — Так вот, дорогой мой кузен Аквитанский, я просил бы вас не притворяться, будто вы не догадываетесь о цели моего визита. За минувший год мой отец трижды писал вам, приглашая в Толедо, но всякий раз вы под благовидным предлогом откладывали свой приезд. Наконец его терпение иссякло, и он поручил мне во что бы то ни стало вытащить вас из этой дыры и привезти с собой. Между прочим, преподобный Антонио тоже считает, что вам пора переменить обстановку.

Филипп нахмурился.

— Право, кузен, я очень тронут такой заботой обо мне, но…

— Никаких возражений я не принимаю, — категорически заявил дон Альфонсо. — Я не позволю вам быть преступником.

— Преступником? — удивленно переспросил Филипп.

— Да, да! В ваши-то годы, при вашем-то положении, с вашим-то богатством прозябать здесь, в глуши, ублажая неотесанных провинциальных дам и девиц, это и есть самое настоящее преступление! Вы не приняли предложение короля Робера поселиться в Тулузе, где ваше место как первого принца Галлии; что ж, я понимаю, у вас были для этого веские основания — вы не хотели ставить своего дядю в неловкое положение, ухудшая его отношения с вашим отцом. Но у вас нет причин отказываться от переезда в Толедо — ведь вы еще и граф Кантабрийский, гранд Кастилии, то есть вы обязаны наравне с другими вельможами принимать участие в управлении всем нашим государством… Короче говоря, — подвел итог кастильский принц, — отец велел мне без вас не возвращаться. И я исполню его волю, хотите вы того или нет. Уж поверьте, я умею убеждать.

Дон Альфонсо действительно умел убеждать, и спустя неделю после этого разговора шестнадцатилетний Филипп Аквитанский, граф Кантабрии и Андорры, младший сын герцога и внук галльского короля, отправился вместе со своим кастильским кузеном на юг, в Толедо — столицу объединенного королевства Кастилии и Леона.

Юноша, которому впоследствии было суждено золотыми буквами вписать свое имя на скрижалях истории, перевернул следующую страницу своей бурной биографии.

Хотя Филипп родился в богатой и знатной семье, даже слышком богатой и знатной, его детство не было безоблачным, и с малых лет ему пришлось испить горькую чашу несправедливости.

Он был единственным ребенком герцога от второго брака с Изабеллой Галльской, дочерью короля Робера II; единственным его ребенком, рожденным в любви. Однако появление на свет третьего сына не принесло радости в дом герцога — но только скорбь и печаль. Герцогиня была еще слишком юна для материнства, так что известие о ее беременности отнюдь не привело герцога в восторг, а главный придворный медик семьи Аквитанских с самого начала был полон дурных предчувствий. И предчувствия эти, как оказалось впоследствии, полностью оправдались.

Изабелла все же выносила дитя весь положенный срок и в надлежащее время разрешилась младенцем мужска пола — но это было все, на что ее хватило. При тяжелых и мучительных родах она скончалась и лишь каким-то невероятным чудом не забрала с собой в могилу ребенка. Новорожденного второпях окрестили, ибо боялись, что он не жилец на этом свете, и без ведома герцога нарекли в честь отца — Филиппом. Вопреки всем опасениям, ребенок выжил и рос, хоть и хрупким с виду, но к удивлению здоровым и крепким мальчуганом.

Случилось так, что с первых же дней жизни Филипп приобрел могущественного врага в лице собственного отца. Герцог так сильно любил свою вторую жену, так скорбел по ней, что люто возненавидел Филиппа, считая его виновником смерти Изабеллы. На первых порах он даже отказывался признавать своего младшего сына и приходил в дикую ярость при малейшем упоминании о нем. Вот так, в день своего рождения Филипп потерял не только мать, но и отца.

По счастью, Филипп не рос сиротой, лишенным материнской ласки. Отвергнутого отцом младенца взяла к себе, фактически усыновив, родная сестра герцога Амелия, графиня д’Альбре, у которой несколькими днями раньше родилась дочь. Девочку, как и мать, звали Амелия, но позже, чтобы избежать путаницы, все стали называть ее Амелиной.

В детстве Филипп и Амелина были поразительно похожи друг на дружку, как настоящие близнецы, и может быть поэтому Амелия Аквитанская не делала между ними никакого различия и относилась к своему племяннику с такой же нежностью и теплотой, как и к родной дочери. Филипп называл графиню мамой, любил ее как мать и долго не мог понять, почему окружающие считают его матерью другую женщину, которую, к тому же, он ни разу не видел. Немного повзрослев, Филипп во всем разобрался, но для него это ровным счетом ничего не меняло. Амелия все равно оставалась для него мамой, малышку Амелину он считал родной сестрой, а сын Амелии, Гастон, граф д’Альбре, заменил ему старшего брата.

Отец же и единокровные братья, Гийом и Робер, были для Филиппа чужими. Хотя с годами ненависть герцога к младшему сыну поутихла, боль за утратой жены не проходила, и он по-прежнему относился к Филиппу крайне враждебно. А что до братьев, то они ненавидели Филиппа за сам факт его существования, за то, что он был рожден другой женщиной и назван в честь отца, за то, что он был любимцем своего двора, за то, наконец, что герцог просто ненавидел его, тогда как их обоих презирал…

Если Филипп был горьким плодом несчастной любви, то Гийом и Робер родились в результате банального брака по расчету. Их мать Катарина де Марсан, последняя представительница угаснувшего рода графов Марсанских, умерла в 1427 году, еще при жизни своего свекра, герцога Робера Аквитанского. Эта красивая и невероятно безмозглая женщина, несшая на себе печать вырождения своего семейства, оставила мужу двух сыновей, которыми он, даже при всем желании, никак не мог гордиться.

Оба сына Катарины де Марсан унаследовали от матери ее непроходимую глупость, злобный нрав и патологическую жестокость ее предков. Особенно преуспел в последнем Гийом. С детства он просто обожал публичные наказания и казни, он умудрялся присутствовать при всех допросах с пристрастием — зрелище чужих страданий доставляло ему противоестественное удовольствие. Когда Гийому исполнилось шесть лет, он устроил в заброшенном флигеле бордоского замка, где тогда обитало семейство Аквитанских, камеру пыток и успел замучить и казнить дюжину кошек и собак, прежде чем его разоблачили. Эта история ужаснула даже старого герцога Робера — человека, хоть и не жестокого, но весьма далекого от сантиментов.

А два года спустя король Франции, Филипп-Август II, наслышанный о «детских шалостях» наследника Гаскони, расторг предварительную договоренность, согласно которой его внучка Агнесса должна была выйти замуж за Гийома Аквитанского. Так были похоронены надежды двух герцогов — Робера I и его сына Филиппа III — восстановить посредством брака дружественные отношения со своим северным соседом и мирным путем вернуть в состав Гаскони часть потерянных во время войны с Францией территорий. С тех пор герцог никак не мог подыскать для старшего сына подходящей партии, и Гийом Аквитанский дожил до двадцати пяти лет, не имея ни жены, ни детей, и даже ни с кем не помолвленный, что по тем временам было чем-то из ряда вон выходящим.

На девятом году жизни Филиппа постигла тяжелая утрата: умерла его тетка Амелия, женщина, заменившая ему мать, первая женщина, которую он любил, и единственная — которую он любил целомудренно. По прискорбному стечению обстоятельств, в это самое время Филипп находился в Шалоне, куда отправился вместе с Гастоном за его невестой, Клотильдой де Труа, племянницей графа Шампанского. А когда они вернулись домой, то застали траур во дворце и безутешно плачущую Амелину. В общем, невеселая получилась у Гастона свадьба, и тогда Филипп в первый и последний раз видел в глазах у кузена слезы. Сам же он никак не мог поверить в происшедшее, все это казалось ему каким-то кошмарным сном. И только на следующий день, проснувшись и не увидев склоненного над ним лица графини Амелии, которая обычно будила его по утрам, он наконец осознал страшную истину, понял, что больше никогда не увидит свою маму, и горько оттого разрыдался…