— Даже недостатки?

— Их особенно. Если бы их не было, ты была бы совсем другой женщиной. А я люблю тебя такую, именно такую, до последней частички такую, какая ты есть. Другой мне не надо.

— Я есть такая, какая я есть, — задумчиво произнесла Маргарита. — Тогда не гаси свечи, Рикард. Шила в мешке не утаишь.

— Безобразие! — недовольно проворчал Гастон д’Альбре, развалившись на диване в просторной гостиной роскошных апартаментов, отведенных Филиппу во дворце наваррского короля.

— Еще бы, — отозвался пьяненький Симон де Бигор. — Это очень даже невежливо.

Он сидел на подоконнике, болтая в воздухе ногами. Находившийся рядом Габриель де Шеверни готов был в любой момент подстраховать друга, если тот вздумает вывалиться в открытое окно.

Последний из присутствующих, Филипп, стоял перед большим зеркалом и придирчиво изучал свое отражение.

— Что невежливо, это уж точно, — согласился он.

Все четверо только что возвратились с торжественного обеда, данного королем в честь прибытия гасконских гостей. Маргарита на обед явиться не соизволила, ссылаясь на отсутствие аппетита, и именно по этому поводу Гастон с Симоном выражали свое неудовольствие. Филиппа же возмутила главным образом бесцеремонность принцессы: ведь ей ничего не стоило придумать более подходящий и менее вызывающий предлог — скажем, плохое самочувствие.

Впрочем, он не считал эту выходку Маргариты плохим знаком — скорее наоборот. По некотором размышлении Филипп пришел к выводу, что ее поступок свидетельствует о крайнем раздражении, обиде и даже уязвленной гордости. И причиной этому, вне всякого сомнения, был он. Скорее всего, Маргарита уже решила остановить свой выбор на нем — и теперь досадует из-за этого, чувствует себя униженной, потерпевшей поражение…

Филипп добродушно улыбнулся своему отражению в зеркале и дал себе слово, что в самом скором времени заставит Маргариту позабыть о досаде и унижении, которые она испытывает сейчас.

— Да перестань ты глазеть в это чертово зеркало! — раздраженно произнес Гастон. — Вот еще франт, все прихорашивается и прихорашивается! И так уже смазлив до неприличия. Прямо как девчонка.

Филипп перевел на кузена кроткий взгляд.

— И вовсе я не прихорашиваюсь.

— Ну, так любуешься собой.

— И не любуюсь. Я просто думаю.

— О чем, если не секрет?

Какое-то мгновение Филипп колебался, затем ответил:

— А вдруг Маргарита окажется выше меня? Ведь не зря меня прозвали Коротышкой, я действительно невысок ростом.

— Для мужчины, — флегматично уточнил Габриель.

— Зато она, говорят, высокая для женщины.

— Вот беда-то будет! — ухмыльнулся Гастон. — Настоящая трагедия.

— Ну, насчет трагедии ты малость загнул. Однако…

— Однако в постели с высокими женщинами ты чувствуешь себя не очень уверенно, — закончил его мысль д’Альбре. — Что за глупости! Право, не понимаю: какая, собственно, разница, кто выше? Лично меня это никогда не волновало.

Филипп смерил взглядом долговязую фигуру кузена и хмыкнул:

— Ясное дело! Вряд ли тебе доводилось заниматься любовью с семифутовыми красотками.

Гастон хохотнул.

— Твоя правда, — сдался он. — Об этом я как-то не подумал. По-видимому, не суждено мне узнать, каково это — трахать бабу, что выше тебя.

Филипп брезгливо фыркнул. Несмотря на свой большой опыт по этой части (а может, и благодаря ему), он всячески избегал вульгарных выражений, когда речь шла о женщинах, и без особого восторга выслушивал их из чужих уст.

Симон, который все это время сидел на подоконнике, размахивая ногами и что-то мурлыча себе под нос, вдруг проявил живейший интерес к их разговору.

— А что? — спросил он у Филиппа. — Ты собираешься переспать с Маргаритой?

Филипп ничего не ответил и лишь лязгнул зубами, пораженный нелепостью вопроса.

Гастон в изумлении уставился на Симона.

— Подумать только… — сокрушенно пробормотал он. — Хотя я знаю тебя с пеленок, порой у меня создается впечатление, что ты строишь из себя идиота. Нет-нет, я уверен, что это не так, но впечатление, однако, создается. Не стану говорить за других, но лично для меня нет ничего удивительного, что Амелина погуливает на стороне. Еще бы! C таким-то мужем…

Симон покраснел от смущения.

— Ты меня обижаешь, Гастон. Ну, не догадался я, ладно. Как-то не думал об этом раньше.

— А что здесь думать, скажи на милость? Прежде всего, Филипп собирается жениться на Маргарите, и потом… Да что и говорить! Это же так безусловно, как те слюнки, которые текут у тебя при мысли о вкусной еде. Разве не ясно, что коль скоро такой отъявленный бабник, как наш Филипп, заявился в гости к такой очаровательной шлюшке, как Маргарита, то без палок-тыкалок между ними никак не обойдется.

— Ты бы заткнулся, дружище, — вежливо посоветовал ему Филипп. — А то тебя слушать противно.

Гастон тряхнул головой.

— Чертова твоя деликатность! Просто уму непостижимо, как в тебе только уживаются ханжа и распутник.

Филипп хотел было ответить, что распущенность распущенности рознь и что разборчивость в выражениях еще не ханжество, но как раз в это мгновение дверь передней отворилась и в гостиную заглянул его паж д’Обиак — светловолосый паренек тринадцати лет с вечно улыбающимся лицом и легкомысленным взглядом бархатных глаз.

— Монсеньор…

— Ты неисправим, Марио! — раздраженно перебил его Филипп. — Пора уже научиться стучать в дверь.

— Ой, простите, монсеньор, — извиняющимся тоном произнес паж, тщетно пытаясь изобразить глубокое раскаяние, которое вряд ли испытывал на самом деле. — Совсем из головы вылетело.

— Это не удивительно, — прокомментировал Гастон. — У тебя, парень, только ветер в голове и гуляет.

— Совершенно верно, — согласился Филипп. — Я держу его у себя лишь потому, что он уникален в своей нерадивости… Так чего тебе, Марио?

— Здесь одна барышня, монсеньор. Говорит, что пришла к вам по поручению госпожи принцессы.

— Вот как! — оживился Филипп. — Что ж, пригласи ее. Негоже заставлять даму ждать, особенно если она посланница принцессы.

Он устроился в кресле, скрестил ноги и напустил на себя величественный вид.

Марио шире распахнул дверь и отступил вглубь передней.

— Прошу вас, барышня.

В комнату вошла стройная черноволосая девушка в нарядном платье из темно-синего бархата и склонилась перед Филиппом в глубоком реверансе. Гастон, Габриель и Симон приветствовали ее почтительными поклонами, а Филип — кивком. Он даже сделал движение, как будто собирался подняться с кресла, однако в последний момент передумал. С его лица напрочь исчезло высокомерное выражение, уступив место благодушному умилению, а в глазах зажглись похотливые огоньки. Он непроизвольно облизнул губы и спросил:

— Мой паж не ошибся? Вас прислала госпожа Маргарита — или сама богиня Афродита?

Гастон д’Альбре исподтишка захихикал. А девушка в смятении улыбнулась и застенчиво произнесла:

— Я пришла с поручением от госпожи принцессы, монсеньор. Ее высочество весьма сожалеет о случившемся…

— Это насчет обеда?

— Да, монсеньор. Сегодня госпожа была не в духе… плохо себя чувствовала… и так получилось. Поэтому она приносит вам свои извинения и выражает надежду, что не очень обидела вас.

Филипп изобразил искреннее изумление:

— Обидела? Да ради Бога! Если госпожа принцесса не явилась на обед, значит у нее были на то основания. И не мне судить о том, достаточны они или нет.

Гастон тихонько фыркнул:

— Каков лицемер, а?

Девушка вновь улыбнулась и продолжила:

— Сегодня вечером у госпожи принцессы собираются молодые дворяне и дамы, состоится небольшой прием. Ее высочество просила передать, что будет рада, если вы и ваши друзья окажете ей честь своим присутствием.

«Так-так, — подумал Филипп. — Это еще лучше, чем я ожидал. Вечер в сравнительно узком кругу, интимная обстановка… Но черт! Какая прелестная девчушка! Неужто Маргарита умышленно подставила ее, чтобы отвлечь мое внимание от своей персоны? Гм, должен признать, что отчасти ей это удалось…»