Водитель проверил, все ли вышли из салона, мотор взревел и автобус медленно развернулся и двинулся в обратную сторону.
Джеймс Маккормик сунул руки в карманы и огляделся. Он явно не знал, куда ему податься и что делать. Очень хотелось есть, ведь он уже почти два дня нигде не мог разжиться едой, а денег у него не было уже почти месяц.
Здесь, в порту, его многие знали и к нему уже привыкли. Он стал неотъемлемой частью местного пейзажа. Такой же, как высокие эвкалипты и мохнатые пальмы…
Джеймса Маккормика знали во всех прибрежных забегаловках и кафе. Везде он пытался взять в долг и везде ему отказывали. Все знали, что он долг не вернет. Первое время ему еще предлагали работу, предлагали заняться чем-нибудь хоть на пару дней… Но Джеймс Маккормик всегда гордо отказывался.
— Я когда-нибудь разбогатею, — многозначительно говорил он, — и тогда вы придете одалживать у меня деньги, а я подумаю, давать вам или нет!
Над Джеймсом смеялись и всегда, при случае, крутили пальцем у виска.
— Этот белый, — говорил один туземец другому, — совсем сумасшедший.
Но Джеймса Маккормика нельзя было назвать пьяницей. Мало кто видел его под хмельком. Он всегда довольно опрятно выглядел, насколько можно было оставаться опрятным, не имея жилья. Его лицо постоянно покрывала щетина и все местные жители недоумевали, как это можно иметь щетину постоянно одной длины. Ведь можно быть или чисто выбритым, или отпустить бороду. Но Джеймсу Маккормику это удавалось. Ему помогали маленькие ножницы, которые он всегда носил с собой.
Чем занимался раньше Джеймс Маккормик, никто не знал. Одни говорили, что он бывший капитан корабля, но проворовался и сбежал на берег. Другие утверждали, что раньше он служил в колониальных войсках. А третьи — что он сбежавший преступник, уголовник, который сбежал из своей страны и прячется здесь, на острове, на краю света.
Но все они ошибались. У Маккормика было вполне приличное прошлое. Многим хотелось узнать о прошлом этого незаурядного человека, но Маккормик, даже если его зазывали за столик в кафе и подпаивали, никогда об этом не говорил. Он изъяснялся обтекаемыми фразами, из которых что-либо понять было невозможно.
Он только намекал на то, что раньше был состоятельным человеком, что где-то далеко у него есть семья и дети и что он обязательно к ним вернется. Но вернется не таким обтрепанным, каким его видят сейчас, а вернется настоящим богачом.
Он подъедет к дому на шикарном автомобиле, с кожаными чемоданами и с чековой книжкой в кармане. И счет в его чековой книжке будет такой, какой можно измерить только шестизначным числом… Правда, он не уточнял будет ли этот счет во франках, австралийских или американских долларах, но всегда говорил, что цифра будет шестизначной…
Однажды, правда это был редкий случай, когда Маккормик изрядно напился, два матроса с нефтеналивного танкера услышали пространную речь.
— Господа, — говорил Джеймс, — вы не смотрите, что я такой, что это у меня единственный костюм, — он потрогал брезгливо двумя пальцами полы своего обтрепанного, в непонятных пятнах, пиджака, — это сейчас на мне эти отрепья. Это сейчас я ношу эту дрянную шляпу… А раньше на мне была форма. На плечах у меня были погоны, а на рукавах нашивки. Мне отдавали честь. Я был не большой начальник, но — был.
Матросы изумленно смотрели на этого небритого и пьяного в стельку человека, который свободно разговаривал на трех языках.
— Господа, когда-нибудь я смогу угостить вас по-настоящему. Только, если когда-нибудь еще мы с вами встретимся. Но на всякий случай запомните, где меня искать.
— Где? — поинтересовались матросы.
— Возможно я буду жить в Лондоне, а возможно — в Париже… А, возможно, буду жить в Гамбурге — мне нравятся портовые города. Скорее всего ищите меня в Гамбурге…
— И что, у вас останется ваше прежнее имя? — поинтересовался один из матросов.
— Конечно! Только, возможно, к нему добавится какой-нибудь титул. Мне очень хочется иметь титул.
— Титул? Это что значит?
— Это значит, что я буду каким-нибудь бароном.
— Ты? Бароном? — подвыпивший матрос ткнул указательным пальцем в грудь Маккормика.
— Убери свои руки, грязная свинья! — вдруг резко закричал Джеймс.
— Что? — не понял матрос.
— Я говорю — убери свои грязные лапы! И не тычь в меня.
Матрос уже было полез драться, но приятель его удержал. Ему было интересно, что же еще такого любопытного сможет рассказать этот пьяный Джеймс Маккормик, этот оборванец.
— Господа! У меня будет счет в швейцарском банке. В самом надежном швейцарском банке. А денег у меня будет столько, что вы, даже вдвоем, не сможете сосчитать их за день!
Да они у меня и так есть, только я до них не могу добраться.
— Ты что, собираешься ограбить банк?
— Никого я не собираюсь грабить. Я просто возьму то, что давно принадлежит мне.
— Ты хочешь сказать, что получишь какое-то гигантское наследство от какого-нибудь дядюшки или дедушки?
— У меня нет ни дядюшки, ни дедушки. У меня есть мои личные деньги.
— Ну, и сколько же у тебя твоих личных денег?
— Сколько? — Маккормик привстал со своего стула и оперся руками на залитый вином стол. — У меня двадцать миллионов долларов!
— Сколько-сколько? — переспросил один из матросов, тот, который только что собирался избить Джеймса.
— Двадцать миллионов, — четко проговорил Джеймс Маккормик.
— У тебя двадцать миллионов и ты ходишь вот такой грязный и питаешься объедками?
— Да! Я хожу оборванный, грязный и небритый и питаюсь объедками, ты правильно говоришь, парень. Но не потому, что я скупой, потому, что я никак не могу получить свои деньги.
— Что, тебе кто-то должен и не отдает? Что-то я никогда не слыхал о таких долгах — двадцать миллионов… А ты? — матрос обратился к своему напарнику.
— Двадцать миллионов — это больше, чем наш корабль, это больше, чем все, что есть на этом дрянном острове.
— Да. Сумма не маленькая, и она вся моя.
— Рассказывай-рассказывай… Так мы тебе и поверили!
— А это уж ваше дело, верить мне или не верить. Но я знаю, что скоро вы услышите о Джеймсе Маккормике-миллионере!
— А-а… — догадался один из матросов, — ты, наверное хочешь поднять затонувшие пиратские сокровища. Здесь, у этих берегов, только все и делают, что рассказывают о каких-то кладах. Но я ни разу, сколько плаваю здесь, а я плаваю уже тридцать лет, не видел ни одного человека, который нашел бы хоть одну золотую монету.
— Не видел? — сказал Джеймс Маккормик.
— Да. Не видел.
— Так вот, может быть тебе повезет, и ты увидишь такого человека.
— Ну-ну… Клады — это здорово. И ты что ж, вот так, прямо в своей белой оборванной шляпе, будешь нырять и доставать сокровища?
От этих слов Джеймс Маккормик побледнел, весь напрягся, а потом сильно ударил кулаком по столу.
— Молчать, мерзавцы! Какие сокровища?! Никаких сокровищ нет, нет нигде поблизости, никаких кладов, никаких пиратов… Ничего нет на этих дрянных островах, ничего. Даже доллара здесь нигде не найдешь!
— Вот это ты говоришь правду, вот теперь мы с тобой согласны… Давай еще по кружечке пивка? А, ирландец?
Джеймс посмотрел помутневшим взглядом на моряков.
— Я не ирландец. Я шотландец.
— Какая, к черту, разница — ирландец, шотландец… Ты оборванец портовый.
Джеймс не обиделся на эти слова. Он выпил бокал пива и, не попрощавшись, вышел.
— Настоящий псих, — сказал моряк, который был помоложе.
— Псих-то псих, да говорил уж очень как-то убежденно. И у меня даже на какое-то мгновение появилась мысль, что этот придурок действительно знает, где лежит затонувший корабль.
— Да ну, брось ты, неужели ты веришь еще в эти клады?
— Ты знаешь, не верю, но верить как-то очень хочется.
Джеймс Маккормик постоял у автобусной остановки, посмотрел на клубящуюся белую пыль, лениво развернулся и двинулся в сторону базара. На берегу шла обычная торговля. Торговали фруктами. Он потолкался среди туземцев, присматриваясь, где можно было бы чем-нибудь поживиться. Наконец, он увидел старика, который несколько минут назад упал у автобуса, а теперь что-то раскладывал, доставая из своего тюка.
