Антон Кедров подошел к сыну и долго молчал, стоя рядом. Алексей не выдержал и посмотрел на отца.

— Хоть ты то веришь, что здесь нет моей вины?

Кедров беспомощно развел руками.

— Я мог все предположить, Алексей, но только не это.

Алексей попытался встать, но охранник сурово указал на стул — сидеть!

— Да пойми ты, это какая то чудовищная ошибка! Отец, ее используют! Она оружие в чьих то руках.

— Это ты до сих пор не можешь и не хочешь ничего понять. Это тебя она использовала.

— Не надо судить о том, чего не знаешь. Ты меня сам этому учил.

— Плохо, видимо я учил тебя жизни. Если выяснится, что твоя… действительно работает на иностранную разведку, то это конец твоей летной карьеры. И меня по головке не погладят.

Дверь в один из кабинетов распахнулась. Выглянул Соболь.

— Входите, Алексей Кедров. Разговаривать будем.

В кабинете было по спартански пусто. Стол, два стула, сейф в углу и решетки на маленьком окне. Алексей сел. Гром неторопливо достал из сейфа папку с личным делом Кедрова Алексея Антоновича, положил перед собой чистый лист бумаги и приготовился записывать. Соболь многозначительно откашлялся.

— Думаю, что формальности можно пропустить. Мы не сотрудники военной прокуратуры. У нас неофициальный допрос. Считайте, что это разговор по душам. Честный и откровенный. Поэтому, Сергей Афанасьевич, записывать ничего не надо.

Гром не прореагировал и начал покрывать лист мелкими каракулями.

— Гром, я к кому обращаюсь?

— К Сергею Афанасьевичу. Черт! Я уже стал забывать как меня зовут!

Соболь повернулся к Алексею.

— Неприятный случай, Алексей, верно? Более того, случай беспрецедентный, не побоюсь такого определения!

Гром с уважением посмотрел на напарника. Хорошо говорит!

— Мало того, что вы, будучи летчиком испытателем секретного объекта вступили в связь с представительницей иностранного государства, вы еще к тому же потеряли всякую бдительность и не смогли выявить в этой женщине агента вражеской разведки! Как это можно объяснить?

Алексей нахмурился.

— Нечего тут объяснять. Кэтрин не агент, в этом я абсолютно уверен. И если она сделала что то противозаконное, то в этом виновата не она, а кто то другой. Кто использует ее для достижения своих целей.

Соболь ухмыльнулся улыбкой Мефистофеля, в сети которого попала очередная заблудшая душа.

— Что вы говорите? А вот я… мы думаем иначе. Возможно, что ее использует кто то, но ее вина от этого не становится меньше. И ваша, кстати. Которую можно классифицировать как пособничество врагу!

Гром не утерпел и добавил вкрадчиво:

— А за пособничество врагу в советское время расстреливали.

— Вы, что, намекаете, что я работаю на иностранную разведку?

— Если вы думаете, что я намекаю, то очень сильно ошибаетесь! Я констатирую факт! Более того, я утверждаю, что вступив в интимные отношения с врагом, вы сами становитесь чуждым идеям, проповедуемым… чуждыми идеями, проповедуевыми… проповедуемыми…

Гром запутался в «великом и могучем» и посмотрел на Соболя. Тот пришел на помощь товарищу.

— Короче, на опасную дорогу свернули вы, Алексей Антонович! Это очень печально и чревато непредсказуемыми последствиями. Но не все еще потеряно! На то и есть такая организация как ФСБ, чтобы помогать людям подобным вам. Поэтому, сейчас вы подробнейшим образом расскажете нам когда, где и при каких обстоятельствах познакомились с Кэтрин Фоули, что за отношения у вас с ней были, о чем вели разговоры и так далее. Я вас слушаю.

Допрос длился полтора часа. Алексей рассказал особистам все, что счел необходимым, начиная с первой встречи в тайге до рокового выстрела. Когда он закончил, Соболь с Громом многозначительно переглянулись.

— А ведь вы не вполне откровенны с нами, господин пилот!

— Больше я ничего не знаю.

— А посещение вражеского лагеря?

— Какого лагеря?

— Лагеря миссии по защите окружающей среды. Теперь уже ясно, что под благородной вывеской защитников природы там окопалась целая сеть вражеской агентуры!

— Я там не был.

— А врать не надо! Вспомните тот вечер, который вы провели с Кэтрин Фоули в кафе. Куда вы направились после?

Алексей отвернулся. Потом решительно сказал.

— Это касается только нас. И вообще, я хочу поговорить с ней.

— А нам больше ничего не хотите сказать?

— Ничего. Ведите в камеру… или куда там еще.

Агенты переглянулись. Соболь кивнул — да. Гром отрицательно покачал головой — нет. Соболь поманил его в коридор. Они вышли.

— Ну, что, делаем им очную? Этот объект как увидит «сестренку» сразу расколется.

— Опасно. Он, конечно, лох, а вот «сестричка» та еще, по-моему. Бабы, они хитрые! Миленький, хорошенький мой, ля-ля, лю-лю! И в дамках! Я вон когда с поварихой… впрочем, неважно. Считаю, что надо запросить Москву. Дадут добро, сведем их на очную, а нет, будем работать в конкретике.

— Годится. Пусть верхи парятся.

Алексея увели. От предложения Леонова побыть под арестом в охраняемой палате медсанчасти он отказался. Там как не прячься, все равно будут приходить отец, Каленов. И ребята начнут шептаться — мол не обошлось без папочки, и тут не как у всех.

Его отвели в старое мрачное помещение гауптвахты. Дежурный прапорщик, некрасивый, холостой и невыспавшийся с неприязнью посмотрел на пилота. Слухи как гнус, везде пролезут и он уже знал, что произошло с одним из аэродромной элиты, летчиком испытателем, которых он втайне ненавидел.

— Тут у нас без удобств, уж извините. Нары, подъем в шесть утра, баланда… Жаль, что у тебя рука перевязана, а то я бы я тебя заставил пол драить!

Алексей, который уже было сел на струганные доски лежанки, поднялся.

— Не жалей, не надо. Где у тебя ведро?

На следующий день Соболь послал запрос о возможности встречи летчика-испытателя Алексея Антоновича Кедрова с иностранной гражданкой Кэтрин Фоули в Москву.

Получив шифровку, адъютант Андрей задумался. Вроде бы собщение не таило в себе неприятностей для Рожкова. Так, обычное донесение. Но генерал сегодня не в духе. Как он воспримет запрос? Непонятно.

Андрей решил выполнить задачу нейтрально. Вошел в кабинет, встал по стойке «смирно», а обратился по свойски.

— Вадим Петрович, разрешите войти?

Генерал Рожков в кабинете был не один. Он прервал разговор с полковником Свирским и поверх очков посмотрел на адъютанта.

— Вошел уже. Что у тебя?

— Срочное донесение для товарища полковника. Разрешите передать?

— Передай.

Прочитав донесение, Свирский протянул листок генералу.

— Вот, просит разрешить разговор со своей пассией. Отношения будут выяснять. Разрешим?

Генерал прочел текст.

— Ты дело ведешь, ты и решай. А я спрашивать с тебя буду.

Свирский кивнул.

— Разрешу. Если она подстава или из «сестер», то обязательно прорежется. Иначе дело долго с места не сдвинем. Он молчит, она молчит. Несут какую то чушь. И все же, я, товарищ генерал, склоняюсь к мнению, что пилот тут совершенно не при чем, а она…

— Что, прямо совершенно не виноват?

— Ну, не совсем, конечно! Башка у летчика-испытателя не только для шлема предназначена. Но проработка ничего на него не дала. Не завербован, не куплен, не информатор, не осведомитель. Как объект разработки интереса не представляет.

Рожков перелистал личное дело Алексея.

— Вынужден с тобой согласиться. Нет никакого посыла.

Он прихлопнул бумаги ладонью.

— Хорошо, пока пилота дергать не будем. Меня больше интересует американка эта, Кэтрин Фоули. Предположим, что она работает на ЦРУ. Тогда возникает вопрос — почему она ведет себя как любитель? Вначале классика профи — нечаянная, якобы, встреча во время поездки на охоту, потом в тайге. Потом прогулки под луной, катание на лодочке. Не подкопаешься! Типичная если не «сестра», так «дама»! И вдруг такой нонсенс — проникает на аэродром и покушается на жизнь того, кого так долго и тщательно разрабатывала! Что, не было других способов выполнить эту акцию? Что скажешь на это, полковник?