Ветки хлестали по окну, словно пытаясь дотянуться и схватить ее.

Мизинчик оглядела палату, убедилась, что остальные дети крепко спят, и шагнула к раскрытому окну. Она выглянула наружу и ощутила что-то до боли знакомое — темное, пугающее присутствие. Голос прошептал: «Иди ко мне». Глубокий и скрипучий, такой ни с чем не спутаешь. Решетка отвалилась, дерево поманило. «Мне нужно бежать, — сказала себе Мизинчик. — Нужно добраться до призрака, пока не поздно. А еще я должна найти Нимиша».

Она протиснулась в оконный ироем, пригляделась к темноте внизу и прыгнула.

Гулу ехал на Фолкленд-роуд, расположенную в квартале красных фонарей Каматхипура, к северу от вокзала Виктория. Он хотел найти Чинни, зная, что лишь она способна успокоить его в таком состоянии. Вдоль темной дороги выстроились ветхие деревянные здания, выкрашенные в зеленый или синий цвет и покрытые толстым слоем копоти, ржавчины и мочи. На первых этажах открытые окна были забраны решетками с замками, из этих клеток прохожих зазывали дешевые шлюхи, задирая ядовито-розовые сари и показывая голые ляжки. На верхних этажах окна были со ставнями, и над каждым висел красный китайский фонарик с приклеенным номером лицензии. Девицы соблазнительно высовывались, заплетая друг дружке в волосы жасмин. На этой улице ютились также развалюхи-гостиницы. Их хозяева продавали на парадных лестницах прохладительные напитки, а в особых комнатках на задах — нелегальный сельский самогон.

Проезжая часть была запружена такси, приблудными козами, водоносами, чаивалами, бездомными уличными проститутками, вынужденными брать койки напрокат, и предприимчивыми торговцами: один, например, продавал серенькую микстуру в пузырьке, суля посетителям борделей прилив недюжинной мужской силы. Паанвалы сидели у тележек, предлагая чара-ки-голиян — шарики из гашиша и опиума, иногда со щепоткой кокаина, а также смеси безобиднее: афродизиак «сломай кровать» или пааны, завернутые в толстые влажные листья. Мужчины сидели на корточках перед публичными домами и играли в карты, спуская те гроши, что сегодня заработали. Другие стояли в очереди перед кинотеатром «Пила-Хаус», на месте которого сто лет назад находился театр парсов, пришедший затем в упадок. Зрителей привлекала афиша с длинноногой голливудской блондинкой, лежащей на диване, хотя выходящая толпа была явно разочарована обширными купюрами, что сделал Индийский комитет по цензуре. На улицу волнами выплескивалась музыка из кинофильмов, а хиджры извивались всем телом, заманивая гомосексуалистов в свой специальный бордель.

Из двери дома 24 по Фолкленд-роуд, в котором жила Чинни, воняло мусором, гнившим по углам, стаи мух поднимались и опускались над ним, словно по команде. В канавах плавала блевотина, лестница была усыпана окурками. По склизкой воде плыли «французские письма» — прозрачные суденышки, уносившие человеческое семя в небытие. Краска давно слезла со стен, и дерево внизу затрухлявело от мочи, слюны и спермы. Целая банда крыс юркнула в открытую канализационную трубу, оставив свои предательские «крестики» на мужчине, валявшемся посреди лестничной клетки. Закаленная улицей проститутка лет пятнадцати стояла на пороге и курила биди, заведя руку за спину и выпятив грудь в туго натянутой блузке.

Гулу кивнул хорошо знакомому личику и поднялся по узкой лестнице на третий этаж, где Чинни проводила почти всю свою жизнь: с шести вечера до часу ночи — на службе, в остальное же время мучительно выщипывая, отбеливая и намазывая жгучими кремами неприглядные волосы на теле, особенно ниже пояса. Лишь когда Чинни становилась безволосой, а стало быть, чистой, она имела право обслуживать клиентов — мужчин с неимоверно колючей щетиной, у которых изо рта разило протухшей бараниной.

Лестница на третий этаж вела в невероятно узкий коридор, соединенный с полутемной комнаткой, откуда несло развратом.

— Ай баи, — обратился Гулу к чрезвычайно разжиревшей даме, которая жевала паан, развалившись на низкой тахте с яркой обивкой. — Открой.

Дама бегло изучила Гулу в тусклом свете, не решаясь открыть створчатые железные воротца.

— Это же я, Гулу, — сказал он, разозлившись на непривычный досмотр. Гулу приходил сюда каждый вторник, воротца распахивались, и его принимали, как родного.

— Ого, — подзадорила дама, — что ж ты сразу не сказал? Не узнала твоего лица. Какой-то ты весь перепуганный. Сегодня ведь не вторник?

За спиной у нее на поблескивающей горчичной стене горела лампочка. С потолка на линолеумный пол свисали тяжелые вельветовые портьеры. Шкафчик в дальнем конце комнаты украшала латунная статуэтка Лакшми, богини процветания и богатства. На приставном столике стояли сосуд для пуджи с зажженной свечой и стальная посудина с малиновым порошком. Дама только что благословила свой персонал — как и всегда перед началом работы. Две из шести девушек, обе в блузках с низким вырезом, сидели рядом с ней на видавшей виды тахте, обитой зеленым кожзаменителем; в ожидании клиентов одна массировала хозяйке спину, а другая — ступни. Еще одна, сидя на корточках, протирала грязной тряпкой пол. Три другие, в том числе Чинни, уже работали в дальних спаленках, разделенных деревянными переборками высотой шесть футов.

— Чаивала булао, — приказала хозяйка одной из девиц. Та свесилась с балкона и позвала разносчика чая, не забыв пофлиртовать с потенциальным клиентом.

В ожидании чаивалы Гулу сидел на шатком стуле, прислушиваясь к тихим стонам и пронзительному смеху, что наслаивались на более резкие звуки, доносившиеся с улицы. Он потрогал Бхагавад-гиту, засунутую в карман жилета. Гулу был неграмотный, но Чинни окончила начальную школу, и после секса она зачитывала ему вслух отрывки из священной книги.

Разносчик пришел и тут же ушел. Гулу неторопливо попивал чай, пока девицы его дразнили.

— Почему все время Чинни? — игриво спросила одна. — Мы ведь тоже сладенькие, как сахарок.

Гулу улыбнулся и покачал головой. Обе темнокожие девушки были девадаси[201] из карнатакских деревень. Родители пожертвовали их в местные храмы — то ли из поклонения богине Йелламе[202], то ли из-за нужды в деньгах, а затем их продали в бомбейский бордель.

Тут появился юноша в белой рубашке, свежей и накрахмаленной, брюках из шерсти и терилена с идеальными стрелками, с кожаным поясом «зодиак» (уже расстегнутым) и в начищенных черных туфлях «бата» — типичный наряд мальчиков из приличных семей и студентов-медиков.

Гулу незаметно расправил свою рубашку — темную, чтобы можно было носить несколько дней, не стирая.

Орлиный взор хозяйки оценивающе остановился на молодой проститутке.

— Иди помойся, — велела она, а затем нажала на кнопку, и над койкой Чинни настойчиво прозвенел звонок. — Что-то сегодня толстяк чересчур увлекся, — недовольно сказала она. Уголки ее рта всегда были опущены.

Вскоре из комнаты вышел клиент, впопыхах завязывая дхоти на дряблом брюхе, и поскорее выскочил в дверь, пока хозяйка не потребовала доплату. Чинни вышла следом, концом паллу вытирая с лица слюну.

— Ты? — удивилась она, увидев Гулу. Никогда он не приходил к ней в рабочие дни.

Гулу кивнул.

— Ого! — воскликнула она, заметив перевязанную руку. — Что стряслось-то?

Да ничего страшного. Небольшая авария.

Чинни пожала плечами и вернулась в свою спаленку, Гулу последовал за ней. Обычно он платил тридцать рупий и снимал Чинни на весь вечер. Но сейчас от нее пахло потом другого мужчины, и ему вдруг стало мерзко до тошноты.

Вокруг сомкнулись грязно-зеленые стены, выцветшее покрывало с цветочным узором было теплым и влажным на ощупь.

— Сходи подмойся. — Гулу отправил ее в подсобку, где находилась общая уборная — вонючий сортир, кран с холодной водой и бетонный водосток. Каждый вечер в воде растворяли фиолетовые кристаллы перманганата калия — для дезинфекции после секса, а в более концентрированных дозах — для выкидыша. Хотя младенцы в борделях — обычное дело, проституткам от них одни неприятности. Женщине с Фолкленд-роуд вовсе не нужно быть красавицей и даже не нужно обладать всеми конечностями. Молодость и девичья упругость — вот самые желанные и необходимые качества.