— А где Мизинчик? — спросил Туфан.

— Нездоровится ей, — ответила Маджи. — Пусть посидит дома.

Во взорах всех четверых вспыхнуло возмущение.

«Так нечестно!» Близнецы понимающе переглянулись. Маджи всегда обходилась с Мизинчиком по-особому.

«Что она затевает?» — холодно подумала Савита, подкрашивая губы.

«Как я сам не додумался?» Джагиндер разозлился, что племянница его объегорила.

— М-м-м, — вдруг сказал он, вынашивая планы побега, — чуть не забыл — мне же надо заскочить на завод.

— Не смей так со мной… — начала Савита дрогнувшим голосом.

— Это ведь в двух шагах от «Таджа», — парировал Джагиндер, — там и встретимся. Какие, на хрен, проблемы?

— Дети, чало[111], садитесь в машину, — велела Маджи.

— Они же тебя ждут, — сказала Савита, и взгляд ее посуровел.

— Аккурат к обеду поспею. А ты пока заболтаешь их…

— Ну и проваливай! — сорвалась на визг Савита.

Потемнев от злости на отца, Нимиш быстро подошел к матери и бережно усадил ее в машину.

Джагиндер наблюдал, как они загружаются в «мерседес»: первой на заднее сиденье — Маджи, за ней — Савита. Дхир и Туфан втиснулись посередке, а Гулу и Нимиш разместились спереди.

Он выиграл. Джагиндер победно потянулся и громко зевнул, прогоняя внезапную слабость. «Черт, черт, черт, — думал он. — Опять напортачил». Как ни старался он быть добрее к Савите, злость все равно пересилила и превратила его в скота.

Джагиндер тихонько взял ключи от «амбассадора» и поехал на завод в Рэти-Бандер вдоль восточного берега, где когда-то черпали из моря песок для строительства.

Его сверкающий автомобиль остановился, кругом вовсю кипела работа. Джагиндеру предложили стул, парасоль и прохладительный напиток. Он с радостью сел, окинул взглядом свою империю. Он унаследовал ее от отца и еще больше укрепил — деловым чутьем и финансовой сметкой.

Вдали виднелся массивный остов списанного корабля: полная грузоподъемность — более пяти тысяч тонн, двадцать пять лет в открытом море, ремонту не подлежит. Целый рой монтеров и слесарей разбирал судно, снимая раскалившиеся на солнце стальные пластины с асбестовым покрытием. На каждую пластину — по работяге, из инструментов — лишь газовая горелка да голые руки.

Носильщики, в одних дхоти[112] да тюрбанах от палящего солнца, таскали на спинах металлолом. Они напоминали муравьев, ползающих по мертвой туше, их босые ноги ступали в такт с ритмичными призывами запевалы. Грузчики складывали железяки в грязные грузовики, ярко разрисованные красным и оранжевым. Металл шел на перепродажу — его переплавят и отольют из него водопроводные трубы, а то и кузов нового «амбассадора».

Многие неквалифицированные работяги жили на окраине завода в шатких лачугах на сваях, среди протекающих бочек, костров и грозных пустырей, что тянулись вдоль берега.

— Все тхик-тхак[113], босс-сахиб?

Джагиндер одобрительно буркнул.

Ну хоть на работе все чин чинарем.

А Мизинчик тем временем мирно спала. Родня уехала, и прислуга вскоре ушла на рынок. Недовольный Кандж поставил на столик тарелку из нержавейки с мунг далом[114] маринованным в лаймовом уксусе, суп с ярко-зелеными ломтиками кабачка джиа и дымящиеся роти. Вернувшись на кухню, он расстелил циновку, чтобы наконец-то вздремнуть. Кандж подсчитал, что до возвращения шумного семейства осталось еще целых три знойных часа в окружении назойливых мух.

Мизинчик проснулась чуть позже и вяло поклевала еду. Затем пересекла зал и остановилась: пальцы ног утонули в густом ковре. Как странно — в комнате, что обычно гудела от шума и гама, царила полная тишина. Мизинчик шагнула в коридор и услыхала хриплый, режущий ухо храп Канджа.

Дверь в ванную была открыта, и Мизинчик долго простояла на пороге, уставившись на латунное ведро с зацепленной за край лотой. Девочка впервые заметила мокрые пятна вдоль трубы, опоясывавшей комнату, словно змея, и стену, побеленную лоскутами. Ванная, выложенная зеленым кафелем, казалась древней. На трубе лежал треснувший деревянный валек — покоробившийся и давно пришедший в негодность. На стыке стены и пола струился тонкий ручеек склизкой жидкости, омывая пятнышки липкой плесени. Хотя Кунтал ежедневно драила ванную, та не сияла чистотой, как остальные комнаты: никакими порошками нельзя было смыть въевшуюся печать запустения и память о давно минувших событиях.

Мизинчик притащила из зала резной столик ручной работы и подперла открытую дверь.

— Жалко, что ты умерла, — сказала она, робко шагнув в ванную.

Мизинчик вспомнила фото. Стоило ей увидеть ребенка, и неосязаемый призрак вдруг облекся зримой плотью — стал реальнее, обрел человеческие черты.

— Я знаю, как ты выглядишь, — продолжала она, подбираясь ближе к ведру. — Гулу говорит, духи возвращаются, чтобы исправить свои ошибки…

Мизинчик обернулась, но тотчас успокоилась: дверь оставалась открытой.

— Или чтобы предостеречь других. Это все тетя Савита? От тебя заставляет?

Девочка заглянула в ведро, не касаясь его.

Совершенно пусто.

— Но почему я? — прошептала Мизинчик.

Внезапно кто-то засунул в ведро ее голову.

И оно стало наполняться водой.

Девочка заметалась, не в силах разогнуть шею. Дыхание ледяное. Вода подбиралась все ближе к ноздрям. Мизинчик брыкалась и дергала головой, хватая ртом воздух. В ужасе она поняла, что в доме никого нет и ей никто не поможет — разве что спящий повар.

— Кандж!

В ответ только свист, шелест и журчание в трубах.

Инстинктивно она принялась читать мритьюн-джая-мантру — животворящую молитву, которой научила ее Маджи: «Она превозмогает саму Смерть»[115].

— Ом триямбакам яджаамахе… — Девочка закашлялась: в нос попала вода.

Ведро закачалось, и Мизинчик отпихнула его.

— Сугандхим пушти вардханам.

Внезапно ведро перевернулось и с грохотом повалилось на пол. Вода хлынула мощным потоком.

Мизинчик отпрыгнула к открытой двери, затем — через зал и, наконец, юркнула под одеяла на бабкиной кровати. Девочка лежала и тряслась до тех пор, пока не услышала спасительный шум мотора: в ворота въехал «мерседес».

Разомлевшие родственники поднялись на веранду. Обед по случаю помолвки прошел успешно. Все одобрили брак между сестрой Савиты Солнышком и ее женихом. Даже Джагиндеру понравился будущий свояк, и он был непривычно весел. Измученные долгим общением и нестерпимым зноем, Митталы с радостью устремились к обеденному столу, где отлично выспавшийся повар Кандж накрыл ужин из риса и дала.

Он вернулся с полной тарелкой горячих пападов — нряных сухих лепешек с черным перцем и асафетидой. Их сначала поджаривают на открытом пламени, а уж затем подают на стол. Папады[116] компании «Лиджджат», которые готовит горстка женщин в бомбейских трущобах, — одно из редких блюд, которые Кандж покупал, а не стряпал сам, неохотно признавая, что они вкуснее.

— Баап рэ! Бахут гарми хай! Господи, как душно! — воскликнула после ужина Савита и включила вентиляторы на полную.

Мизинчик неслышно вошла и села.

Туфан замахал руками, проветривая подмышки, но тальк давно превратился в мокрую кашицу.

— Кукушки еще не прилетели из Африки, — сообщил Нимиш, просматривая газету. — Едва они прибудут, как скоро подуют муссоны.

— Включите радио, — приказал Джагиндер. — Послушаем, что там наврет чертов синоптик.

— Мизинчик, бэти, ты поспала? — спросила Маджи, когда любовные песни Латы Мангеш-кар сменились столь же чувственным прогнозом погоды.