Наконец ему удалось вырваться от кузена Роберта, и он приступил к своим обязанностям хозяина дома, предлагая всем шерри и сандвичи.

— Какая жалость, что вы не успели на похороны, — ядовито проговорила кузина Мэйбл, старая дева, когда он вручил ей бокал. Судя по ее тону, она считала, что он намеренно избежал этой печальной сыновней обязанности.

Стефан готов был пояснить ей, что вряд ли его можно в этом винить, но заставил себя вежливо согласиться:

— Да, кузина Мэйбл, так все неудачно сложилось.

— Я стояла за то, чтобы похороны задержали, но твоя мать не пожелала ничего слушать. Надеюсь, вы пойдете навестить могилу, как только сможете?

— О да, кузина Мэйбл!

— Ты не должен расстраиваться из-за выводов следственной комиссии, дорогой мой мальчик, — сказал дядя Джордж, твердо пожимая ему руку и пробираясь поближе к графину с шерри.

— Каких выводов? Я ничего об этом не слышал. В той газете, которую я читал, ничего такого не говорилось.

— О самоубийстве, — уточнил дядя Джордж, испытывая острое наслаждение от того, что он первым сообщил сыну умершего эту трагическую подробность. — В состоянии помешательства. Помоги мне, Господи, я бы никогда не подумал, что бедный старый Леонард мог...

— Нет, нет! — поспешил поправить его дядя Эдвард. — В состоянии душевного неравновесия. А это не одно и то же, уверяю тебя, Джордж.

— Совершенно то же самое! Разница только в формулировке, вот и все. Какого черта эти идиоты...

— Нет, — настаивал дядя Эдвард. — Ты уж извини меня, Джордж, но это не то же самое. Это уже не ложится, ты понимаешь меня, пятном позора на имя семьи. А в этом-то и вся разница.

Однажды начавшись, спор, казалось, никогда не закончится, но внезапно его оборвала Анна.

— Самоубийство! — воскликнула она. — Ты хочешь сказать, что они действительно считают, что папа покончил с собой?

— Поскольку его душевное равновесие было нару... — снова начал дядюшка Эдвард самым вкрадчивым и пасторским тоном.

— Я этому не верю! Мама, Стефан, вы же так не думаете? Это... это же просто ужасно!

— Но уверяю тебя, здесь нет позора...

— Ты не была при оглашении выводов расследования, Анна, — тихо сказала мать.

— Разумеется, не была. Все, что я видела, это небольшой некролог в «Таймс», из тех, что печатаются на первой странице. Там что-то говорилось о сверхдозе лекарств. Мы были уверены, что речь идет о несчастном случае, верно, Стефан? А разве это не был несчастный случай? Никто меня не убедит, что отец...

Казалось, она вот-вот расплачется. Все заговорили одновременно:

— Но, Анна, дорогая, твой отец всегда был немного...

— Полиция выразилась совершенно однозначно...

— Когда человек оставляет посмертную записку...

— Не мог же он случайно открыть два пузырька лекарства...

— У меня есть полная запись всех доказательств...

Со сверкающими от слез глазами, оглушенная неожиданным хором голосов, Анна обернулась за поддержкой к брату.

— Стефан, — сказала она, — ты же не веришь этому, правда? Здесь какая-то чудовищная ошибка. Ты должен разобраться в этом.

Впервые Стефан осознал себя главой семьи, последней судебной инстанцией в том, что касается его самого, его матери и сестры, с чьим решением могут, если пожелают, не согласиться его близкие и дальние родственники, но не посмеют вмешаться. Невольно он расправил плечи под грузом ответственности, внезапно обрушившейся на него.

— Очевидно, что это был несчастный случай, — сказал он. — То есть пока что мне известно не больше, чем тебе. Но я займусь этим и все выясню. — Он повернулся к самому дальнему кузену, который говорил последним: — Ты сказал, что у тебя есть записи обо всем расследовании?

— Да, из местных газет. Практически это стенограмма. Они неправильно записали некоторые имена, но их можно уточнить в других газетах. Они все у меня есть. Видишь ли, я собираю вырезки из газет, понимаешь?

— Отлично. Ты можешь дать их мне? Как можно скорее?

— О, с удовольствием. Я пришлю их сегодня же вечером.

— Спасибо.

— Ты потом вернешь их мне?

— Конечно, если они тебе нужны.

— Да, да, очень. Я хочу сказать, что у меня еще недостаточно материалов и...

— Вполне тебя понимаю.

— Не хотелось бы вмешиваться, мой мальчик, — встрял дядя Джордж, который всю жизнь только и делал, что вмешивался в чужие дела, зачастую принося только несчастье, — только разницы-то всего на полпенни, — была ли смерть несчастного Леонарда результатом самоубийства или несчастного случая. Разве не так?

— Я бы сказала, это не имеет ни малейшего значения, — заметила кузина Мэйбл.

Губы дядюшки Эдварда сложились, собираясь произнести сакраментальные слова «позор для семьи».

— Возможно, и нет, — устало сказал Стефан, — просто я совершенно этого не ожидал, вот и все. (Какая разница, что он им скажет? Их это совершенно не касается.)

— Это имеет важное значение для нас, — возразила Анна, глянув на мать, которая слушала их, сложив руки на коленях, и ничего не говорила.

Как будто приведенная в себя этими словами и сопровождавшим их взглядом, миссис Диккинсон поднялась с кресла.

— Если вы меня простите, я пойду прилягу перед обедом, — сказала она. — Анна, думаю, тебе тоже стоило бы отдохнуть. Ты проделала длинное путешествие. Стефан, ты не проводишь Мартина вымыть руки?

Остальные члены общества поняли намек и покинули дом шумной болтающей толпой, испытывая личное разочарование, что их не пригласили на обед. Только Джордж, снова забираясь в нанятую машину, радуясь скорой возможности переодеться в удобный костюм, чувствовал облегчение, что за всеми этими событиями пугающий его вопрос о финансовой поддержке невестки на сегодня отложен.

Пятница, 18 августа

Обед прошел в гораздо более приятной обстановке, чем можно было ожидать, возможно благодаря отсутствию родственников. Удивительным образом миссис Диккинсон удалось устроить обед по случаю траура похожим на обычный семейный вечер. Теперь, когда ей не приходилось иметь дело с раздражительным Джорджем и переносить добродушно-приторные увещевания Эдварда, ее природный, ясный и ровный темперамент утвердился в своих правах, и она ухитрялась поддерживать во время еды разговор, ни разу не затронув предмет сборища, который черным покровом нависал в подсознании всех собравшихся за столом. Стефан и Анна сознавали, что видят новую сторону характера матери, и каждому из детей пришла в голову одна и та же, хотя и недостойная мысль: что обед в домашней обстановке оказался, хотя и к сожалению, определенно приятнее из-за отсутствия постоянно недовольной, раздражительной особы, которая сидела во главе стола с тех пор, как они себя помнили. Когда же после обеда все перешли в гостиную, поведение миссис Диккинсон резко изменилось. Ее строгое лицо помрачнело, и она заметно нервничала, дожидаясь, когда за горничной, подававшей кофе, закроется дверь. Затем она глубоко вздохнула, пригладила волосы — верный признак ее взволнованности — и сказала:

— Стефан, мне нужно обсудить с тобой очень важный вопрос. Нет, Мартин, не уходите. Это касается всех нас, а я теперь считаю вас членом нашей семьи. Я получила письмо от Джелкса, поверенного вашего отца, которое я не очень поняла, но тем не менее оно сильно меня расстроило. Я не показывала его Роберту, считая, что оно его не касается. Этим придется заняться тебе, Стефан.

Она достала из стола письмо, но не передала его сразу Стефану, а продолжала говорить, держа письмо в руке.

— Прежде всего я должна кое-что объяснить, — сказала она. — Вы все, конечно, знаете об очень странном и несправедливом завещании, которое сделал дядя Артур?

— Да, конечно, — одновременно ответили Анна и Стефан.

— Вы знаете, о чем я говорю, Мартин?

Мартин взглянул на Анну.

— Знаю ли я? — спросил он.

Стефану он показался еще более неуклюжим, чем был раньше, что о многом говорило.