Нет-нет, опять не то. Мальчик жестикулирует и гримасничает, продолжая выкрикивать какое-то слово… A-а, плавание — вот оно что! Он занимается в команде пловцов. Нет — опять следуют протесты и молчаливая пантомима — нет, он не занимается в команде пловцов.

— Ну ладно, ладно. А в чем же тогда дело, дружок?

Мальчишка, запинаясь, сообщает ему, что бросил плавание, ушел из команды.

— Бросил? — переспрашивает отец Фоули.

Ну и ну! Да разве можно добиться успеха, выходя из игры? Разве древние римляне выходили из игры, создав свою империю наполовину? Или Господь — отступился ли Он, когда уже шел по Крестному пути к Голгофе? Да, уже ясно, что этому юноше нужна твердая рука.

— Ну, тогда прежде всего тебе нужно вернуться в команду, — заявляет он, повышая голос, чтобы заглушить ожидаемые крики протеста. — И никаких “но”! Хватит молоть вздор!

Вот так! Но только мальчишка вдруг вскакивает со стула и принимается орать на отца Фоули! Он извергает целый поток слов, и, судя по его лицу, очень эмоционально, в полный голос. За все годы своей воспитательской деятельности отец Фоули не видел ничего подобного! Но, черт возьми, он тоже умет орать! Он не допустит, чтобы ему грубили в его же кабинете! Поднявшись из-за стола, он гремит:

— Это для твоего же блага! Для твоего же блага! Сейчас же сядь и прекрати… прекрати… плакать.

Потому что по щекам мальчишки течет уже целый поток слез, они капают на стол и на ковер!

— Сядь, сядь!

Наконец-то он слушается, но продолжает лить слезы. Боже, боже, вот до чего они дошли! Можно было ждать такого спектакля в Сент-Бриджид, но чтобы ученик Сибрука… Отец Фоули вращается на стуле, потирает себе виски, а сам не сводит глаз с мальчишки в надежде, что тот перестанет плакать.

— Дэниел, давай я буду говорить с тобой прямо, — опять заговаривает он, когда ему кажется, что худшее уже позади. — И.о. директора одолевают тяжкие сомнения относительно твоего будущего в этой школе. Дело в том, что не все ребята способны прижиться в Сибруке, и никому не будет пользы — ни школе, ни ученику — от взаимоотношений, которые никак не складываются. — Это окончательно заставляет его замолчать: слезы, похоже, мгновенно замерзают у него на щеках. — Но прежде чем принимать какое-то решение, вызывать твоих родителей и так далее, и.о. попросил меня составить мнение о твоем случае. И отчет, который я представлю ему, окажет важное влияние на любое решение, к которому он придет.

Звучный вес этих слов — отчет, влияние, решение, — взрослых слов, подобающих серьезному, ответственному человеку, — нравится ему, и он продолжает с возросшим чувством собственной значимости:

— Мне кажется, ты подаешь надежды, если можно судить по этим оценкам. Я чувствую, если тебе удастся одолеть этих демонов, ты сможешь внести вклад в жизнь Сибрука. Однако я не могу по совести отрекомендовать тебя как хорошего ученика, если не увижу каких-то знаков, что ты хотя бы стараешься вернуться на правильный путь.

Он снова берет ручку и вертит ее в пальцах, а мальчик тем временем вновь принимается беззвучно плакать.

— То, что ты бросил команду, — не могу сказать, что это говорит в твою пользу. В то же время я не уверен, что плавание — именно тот вид спорта, который способен дать тебе нужную дозу командного духа. К тому же хлорированная вода, как я обнаружил, очень вредна для ушей. Если ты намерен и дальше заниматься плаванием, пусть так и будет, но лично я предпочел бы, чтобы ты попробовал себя в регби. Хорошенько подумай на выходных, а в понедельник мы еще раз поговорим с тобой об этом. Пожалуй, я еще потолкую с мистером Рошем, послушаю, что он скажет. Ну а тем временем нам нужно показать и.о. директора, что ты хочешь исправиться. Я знаю, что отец Грин ищет добровольцев, которые помогли бы ему паковать корзины с продуктами для нуждающихся. — Действительно, Джером так отчаянно нуждается в добровольцах, что уже и в Резиденции заводил речь о том, что неплохо бы подключить к этой задаче священников! — Мой тебе совет: поговори с ним об этом как можно скорее. Быть может, если ты проведешь некоторое время среди обездоленных, то поймешь, насколько тебе повезло: ведь ты учишься в Сибруке.

Мальчик, задумавшись, созерцает собственные ботинки. Потом, подняв голову, он смотрит — долго смотрит — на священника покрасневшими глазами; а затем он говорит — но что же он говорит? Отец Фоули никак не может разобрать. Но общий смысл ему ясен.

— Да, конечно, — говорит отец Фоули.

Вначале мальчик неподвижно остается на месте, а потом поднимается со стула, выходит из кабинета, бесшумно закрыв за собой дверь.

Бесшумно: проходит некоторое время, прежде чем отец Фоули осознает это. Раньше эта дверь поворачивалась с ужасающим скрипом. Он постоянно требовал от лодыря сторожа, чтобы тот смазал петли. Он поднимается из-за стола и ковыляет к двери. Открывается — закрывается. Открывается — закрывается. Ни звука. Гм. Должно быть, сторож все-таки смазал петли, пока отец Фоули проходил курс лечения. Открывается — закрывается.

Вернувшись к столу, отец Фоули сцепляет руки за головой, откидывается назад и несколько минут с удовлетворением смотрит на притихшую дверь.

— Добровольцем?

Священник, с которым Скиппи стоит наедине в классе, похоже, бурлит энергией: он стоит неподвижно, но кажется, будто он во все стороны машет четырьмя призрачными конечностями — как паук-привидение.

— Да, отче.

— Ну, разумеется, я всегда рад новой паре усердных рук — конечно… — Эта звенящая вежливость входит в противоречие с его горящими черными глазами — они будто угли, тлеющие в пустоте. — Чем больше рук, тем легче труд, верно?

Скиппи стоит, ничего не отвечая, словно узник, ожидающий приговора.

— Превосходно, превосходно… Что ж — я планирую объезд на эти выходные, так что… Приходите ко мне в кабинет, ну, скажем, завтра после уроков, в четыре тридцать.

Завтра после уроков! Когда он собирается встречаться с Лори!

Но ведь упаковка корзин не может продолжаться до утра, верно?

Да и разве у него есть выбор?

— Хорошо, отче.

Он уже поворачивается уходить, но отец Грин снова окликает его:

— С вами все в порядке, мистер Джастер?

— Да, отче.

— У вас такой вид… как будто немного заплаканный.

— Нет, отче.

— Нет? — Сверлящий взгляд. — Ну, хорошо. — Его рука поднимается, чтобы взъерошить волосы Скиппи: мертвые пальцы, как будто у мумии или у чучела. — Что ж, ступайте, мистер Джастер, ступайте.

Он размашисто шагает обратно к доске; Скиппи уходит, а он яростно стирает призрачные следы французских существительных и глаголов, словно они пятна на его душе.

Пообедав в столовой, они идут с Рупрехтом в пончиковую “У Эда”. Он так и не нашел добровольцев для “Операции ‘Сокол’” и смирился с мыслью, что отвоевывать свою установку ему придется в одиночестве.

— Ты полезешь через пожарную лестницу, как в прошлый раз?

Рупрехт качает головой.

— Слишком рискованно, — объясняет он с набитым ртом. — Установка теперь может находиться где угодно. Что мне нужно — это какой-нибудь предлог, чтобы я мог не только проникнуть туда, но и ходить там повсюду, не вызывая ничьих подозрений.

Все морщат лоб.

— А что, если ты скажешь, что уничтожаешь грызунов? — предлагает Джефф. — Скажешь монахиням, что выведешь им всех мышей. Тогда они позволят тебе ходить по всей школе и никто не будет тебе мешать: монахини же боятся мышей!

— Но для настоящего истребителя мышей он как-то ростом маловат, — возражает Найелл.

— Ну а может, он истребитель-карлик, — стоит на своем Джефф.

— А где я раздобуду спецодежду для карлика-истребителя? — спрашивает Рупрехт.

Джефф соглашается, что это нелегко.

— Может, тогда ты притворишься телемастером-карликом? — предлагает Марио.

— Или водопроводчиком-карликом?

— Давайте уже оставим эти разговоры про карликов, — говорит Рупрехт.