— Нас взяли? — с волнением спрашивает Оэн “Мастер-Секзекутор” Флинн, стоя на задах толпы, изучающей доску.

Патрик “Всезнайка” Нунан еще раз просматривает список, а потом, нахмурившись, отворачивается:

— Нет.

— Не взяли? — Оэн поражен.

— А чего ты удивляешься, приятель? — взмахивает руками Патрик. — Ты погляди на программу: там же сплошь одни белые!

— Эй, Скип, а что это там за записка с твоей фамилией?

— Что такое? — Даже привстав на цыпочки, Скиппи не видит доску.

— Держи… — Джефф тянется поверх скученных голов, а потом передает Скиппи белый конвертик с гербом школы.

— Меня отправляют на воспитательную беседу. — Скиппи изучает адресованный ему листок. — С отцом Фоули.

Услышав это имя, все прикладывают руки к ушам:

— С отцом каким?

— Как-как?

— Говорите погромче, молодой человек!

— Почему они посылают меня на воспитательную беседу?

— Тебя вывели на чистую воду, Скиппи, — подтрунивает над ним Деннис, назидательно тряся пальцем. — Они все про тебя знают.

— Может, они пронюхали про Кондора, — хмурится Рупрехт. — Скиппи, если кто будет спрашивать, говори, что я был всю ночь в комнате, помогал тебе по математике. Сохраняй спокойствие. Они ничего не могут доказать.

Не могут? На уроке немецкого его тревога все нарастает. Может, они прознали про него и Лори? Может, им не нравится, когда ученики заводят подружек? Он отправляет Лори эсэмэску — просто чтобы сказать “привет”, но она не отвечает.

— Nicht ставится после глагола для отрицания, — говорит учитель. — Ich brauche nicht — я не нуждаюсь. Ich liebe nicht — я не люблю. Давайте заглянем в учебник. Was hast du heute nicht gekauft, Uwe? Ich habe ein Schnitzel für meine Mutter nicht gekauft. Чего ты не покупал сегодня, Уве? Я не покупал шницеля для своей матери.

— А у меня есть шницель для его матери.

— Марио, твоим шницелем даже мышь не накормишь!

Я не иду я не ем я не вижу я не слышу

Он поднимает руку, просит отпустить его с урока, предъявив листок с гербом.

Отец Игнатиус Фоули сидит, зажав ручку в горизонтальном положении между кончиками указательных пальцев, и разглядывает мальчишку, сидящего напротив. Он перенес неприятнейшую операцию, а вернувшись после болезни, обнаружил целую стопку дел, вверенных его вниманию, и дело этого паренька лежало наверху, как самое срочное. Щуплый бледный мальчишка — кажется, у него во рту даже масло не растает; однако в его “послужном списке” значатся отклонения в поведении, невнимательность, склонность к разрушению, рвота на уроке и игра в одиночку в фрисби. Беда приходит, не разбирая форм и размеров: человек с таким долгим стажем консультирования подростков, как у Игнатиуса Фоули, лучше других знает эту истину.

— Ты знаешь, почему тебя сюда направили? — отец Фоули обрушивает на мальчика всю мощь своего баритона.

Тот чуть заметно съеживается, смотрит на свои большие пальцы, что-то бормочет. Глаза отца Фоули сужаются. Все он прекрасно знает. За этой простодушной оболочкой таится лукавство: такой паренек будет вертеться ужом и увиливать от него. Что ж, он не оставит ему места для виляния.

Но вначале — сложенные руки, добрая покровительственная улыбка. Пускай немного расслабится.

— Не волнуйся, Дэниел. Никто не собирается тебя ни на чем подлавливать. Просто и.о. директора заметил, что в последнее время у тебя упала успеваемость, и попросил меня как-то помочь. — Отец Фоули поднимается со стула. — Ну так, может быть, ты сам объяснишь мне своими словами: как ты думаешь, почему ты стал хуже учиться?

Пока мальчишка пускается в обычные пустые объяснения, отец Фоули, медленно обходя комнату, снова вчитывается в папку с его делом. Случай несколько нетипичный: этот паренек не похож на тех недоуменных тупиц, которые чаще всего оказываются у него в кабинете. Отметки у него отличные — вернее, были отличными до недавних пор; можно почти точно указать день, когда они вдруг начали резко падать. У отца Фоули появляется догадка — а когда имеешь за плечами такой опыт работы, привыкаешь доверять своим догадкам.

— Наркотики! — Повернувшись как волчок, он тычет пальцем прямо в лицо мальчишке, который от неожиданности подпрыгивает на месте.

— А теперь смотри мне в лицо, — приказывает отец Фоули, — и отвечай, сталкивался ли ты с каким-нибудь из следующих веществ.

Мальчик робко кивает. Отец Фоули зачитывает ему параграф из брошюры, выпущенной министерством образования.

— Конопля, она же каннабис, ганджа, гашиш. — Он всматривается в лицо паренька. Ничего. — Марихуана, мэри-джейн, травка, дурман. — Нет. — Спид, уиз, крэнк, кетамин, спешл-кей. — Что, интересно, здесь делает спешл-кей? — Кокаин, кокс, Чарли, понюшка, порошок. Героин, конь, дрянь, герыч, дурь.

Если бы что-то было не так, отец Фоули уже почуял бы: малейшее подергивание, мигание, капелька пота выдали бы юнца с головой. Но мальчишка никак не реагирует на все эти названия. Однако у отца Фоули остается твердая уверенность, что тот что-то скрывает. Но что именно?

Вернувшись к столу, оглядывая комнату в поисках вдохновения, он останавливает взгляд на фотографии в рамке. Это снимок времен его миссионерской деятельности, на нем изображен он сам, гораздо более молодой, отважный, золотоволосый. Он стоит на полевом аэродроме, обнимая за плечи чернокожего парня (имени его он уже не помнит). На заднем плане самолет, на котором летал сам отец Фоули, и пилот даже дал ему подержать рычаг управления, когда они парили над горами, везя партию новых Библий. Он довольно улыбается, глядя на себя — симпатичного и молодого. Но потом его взгляд, оставив фотографию, падает на ватные шарики, лежащие рядом, и улыбка пропадает: его вновь осаждают неприятные воспоминания о двух последних неделях, когда его щупали низкорослые медсестры-азиатки, болтавшие между собой на каком-то незнакомом наречии (тык! тык! неужели они думают, что у всех людей уши одинаковые? Неужели они не понимают, что у некоторых людей устройство уха особенно сложное?).

Но потом он снова смотрит на самолет. Полет. Да, так этот паренек сам с собой играет в фрисби. Как только отец Фоули увидел запись об этом в его деле, у него появился нехороший привкус во рту; теперь ему кажется, он знает почему. Хрипловато прокашлявшись, он говорит:

— Скажи мне, Дэниел… с недавних пор ты начал… что-нибудь чувствовать?

Он видит, что после секунды раздумья губы мальчика шевелятся. Что он сказал — мысли? Похоже, он что-то сказал про мысли. Ладно, ладно. Осколки начинают укладываться в единое целое. Утрата амбиций, пустой взгляд, социопатический настрой, постоянное подергивание… Половое созревание — вот мы снова и встретились.

— Дэниел, — говорит он, — ты уже вступил в ту пору жизни, когда детство остается позади и начинается возмужание. Это чревато смятением: столько перемен происходит с твоим телом! Волосы начинают расти там, где их раньше не было, сам ты бурно растешь, и так далее. Взрослая сексуальность — один из самых драгоценных даров, которыми наделил нас Создатель, — в то же время предполагает огромную ответственность. Ибо, когда ею злоупотребляют, она способна ввергнуть человека в смертельную опасность. Я говорю о нечистых поступках.

Поначалу эти поступки могут казаться совсем безобидными. Просто от нечего делать. Может быть, тебя научил им кто-то из товарищей. Но поверь мне: они далеки от безобидности. Это скользкая дорожка, воистину скользкая дорожка. Я сам видел, как хорошие, подававшие надежды люди оказывались сломлены, раздавлены этими мерзкими поступками. Тут уже речь идет не о низкой успеваемости. Речь идет о стыде, позоре, высылке. Фамилии приличных семей оказывались опорочены на многие поколения вперед. А самое страшное вот что: ты рискуешь собственной бессмертной душой.

По округлившимся глазам паренька отец Фоули понимает, что вышел на верный след.

— По счастью, Господь в своей мудрости снабдил нас средством уйти от этой смертельно опасной западни для духа, а именно — удивительным даром заниматься спортом. Mens sana in corpore sano, как говорили римляне. А ведь они не создали бы великую Римскую империю, если бы кое-чего не знали. Разумеется, они тогда ничего не знали о регби, но, думаю, если бы регби изобрели уже тогда, они наверняка играли бы в него и днем и ночью. Просто поразительно: после того как поиграешь в регби, многие жизненные проблемы просто начисто отступают. — Он сводит вместе пальцы, благосклонно смотрит на мальчика. — Ты не играешь в регби, Дэниел? — Тот мотает головой. Классический случай, абсолютно класси… — стоп, он что-то говорит. — Господи, дитя мое, разве можно бормотать что-то себе под нос. Так мы далеко не уйдем. Что? Победы? Ну да, у нас в Сибруке накопилось немало трофеев. Но я клоню к другому, дело не в по… Что? Женщины? Вот уж о чем тебе думать совершенно не следует, прислушайся к моему совету и выбрось это все…